Поднявшись над Злыми Горами, презрительно ухмылялась луна.

С того дня спальные покои всегда охранялись воинами. Напряженно и зорко вглядывались они в гладь фьорда, высматривая вражеский корабль. Следили за лесом, не блеснет ли среди деревьев лезвие боевого топора или острие копья. Вслушивались в шум ветра, гулявшего между домами, стараясь уловить в нем пение тетивы. Они вглядывались и вслушивались. Чуткие, как волки. Лежа под меховым одеялом лицом к оконному проему, Сигурд видел черные силуэты воинов на фоне ночного неба и слышал позвякивание оружия, когда они прохаживались перед дверью.

Они всегда были там. Днем и ночью.

Эдда заметила, что Сигурд не спит. Она взяла кусок сермяги[47] и завесила оконный проем. Оставила гореть светильник и уселась следить за огнем.

Когда Сигурд был маленький, Эдда ложилась иногда к нему под одеяло и обнимала его. Она рассказывала ему удивительные сказания своей земли, нашептывала непонятные слова. Сигурд до сих пор помнил чувство покоя, охватывавшее его, когда Эдда лежала рядом, и сладковатый запах ее кожи и волос, от которого его клонило ко сну.

Теперь Сигурд не любил вспоминать, что когда-то он был так привязан к Эдде. Она его собственность. Он получил ее в дар, когда его, четвертого сына ярла Хакона, подняли на щите и нарекли Сигурдом. Среди домочадцев ярла Эдда была самым презренным существом. Ведь она была рабыня.

Сигурд помнил, как однажды спросил у Эдды, когда они лежали щека к щеке:

— Эдда, ты веришь, что за нашей усадьбой живет страшный дракон? У подножья Злых Гор?

Эдда ответила не сразу. Она прикоснулась рукой к маленькому железному крестику, который прятала под рубашкой; крестик был знаком той веры, которую Эдда привезла со своей родины.

Потом она повернулась к Сигурду и улыбнулась в полумраке.

— Да, я знаю: такой дракон есть. Но ты, Сигурд, непременно победишь его. Именно ты его победишь!

Всю ночь Сигурда одолевали сны, как всегда после рассказов про дракона. Под утро его разбудил громкий крик:

— Корабли во фьорде!

Еще не проснувшись окончательно, Сигурд с улыбкой потянулся под одеялом. Все-таки надежды оправдались. Отец вернулся из похода. По двору разносился запах жареной свинины и горячего хлеба. Заливались собаки, по крыльцу и по галерее сновали люди. За дверью Сигурд слышал радостный смех, со двора доносились веселые звуки флейты. Так бывало всегда, когда корабли возвращались домой. Для всех это был праздник. Самый веселый день в году!

— Почему ты раньше не разбудила меня? — закричал Сигурд на Эдду, когда она показалась в дверях. — Или ты не видишь, что солнце уже высоко?

— Я не слепая, — спокойно ответила Эдда, ставя на скамейку ушат с водой. — Но ты спал как убитый, тебя и бог грома не разбудил бы, появись он на небе. Вот тебе речная вода, промой глаза.

Эдда усмехнулась его нетерпению, когда он, сбросив с себя одеяло, голый и дрожащий, стоял посреди комнаты. Она протянула ему полотняное полотенце, чтобы он вытерся, и натянула на него белоснежную исподнюю льняную рубаху. Потом она помогла Сигурду надеть штаны и, опустившись на колени, длинными ремнями стянула его кожаные чулки. И все время она норовила впихнуть в него кусок свежего пшеничного, хлеба и заставить выпить немного козьего молока.

— Где башмаки, Эдда?

Эдда наклонилась и вытащила из-под постели башмаки, которые Сигурд, раздеваясь вечером, туда зашвырнул. Башмаки были сшиты из мягкой светлой козьей кожи и шнуровались вокруг щиколоток.

— Знак Одина, Эдда! И серебряную пряжку!

Эдда протянула ему сверкающее изображение Одина.

— Верхнюю рубаху сначала надень, а потом уже пряжку пристегивай. Не побежишь же ты в одном исподнем.

Сигурд вертелся, переминаясь с ноги на ногу, пока она надевала на него синюю шелковую рубаху и завязывала тесемки у ворота. После этого она приколола к его плечу большую пряжку в виде дракона.

— А пояс, Эдда? Да быстрей же ты!

Эдда достала из сундука пояс, отделанный серебром. Серебряные пластинки звякнули, когда она застегивала пояс на Сигурде.

Наконец-то высвободившись из рук Эдды, Сигурд бросился к двери. Но Эдда успела схватить его.

— Да погоди же ты, Сигурд. — Из складок серого платья она извлекла костяной гребень. — Ты косматый, как медвежонок!

Ей удалось несколько раз провести гребнем по его волосам. Он вырывался и мотал головой. Чего она так копается, эта рабыня!

— Ну вот, теперь ты выглядишь молодцом, — удовлетворенно сказала Эдда. — Волосы у тебя блестят, словно шелк!

Она стояла в дверях и смотрела, как Сигурд вихрем мчится через двор.

Корабли были уже в заливе.

Шесть больших длинных кораблей. Их уже вытащили на берег, и они походили на стаю черных морских птиц, погрузивших хвосты в воду. Возле кораблей толпились люди — женщины, старики, дети, которые путались под ногами у взрослых. Громкие возгласы сливались с криком чаек и ржанием коней. На кораблях кипела работа. Нужно было снять мачты, убрать весла и задраить весельные отверстия, сложить и убрать корабельные снасти. Поодаль от толпы стояла Ворона, закутанная в черное. Все знали, что ей здесь надо. Она ждала раненых воинов. Никто лучше Вороны не умел врачевать раны и исцелять от болезней с помощью трав и колдовского зелья.

Самым большим кораблем был дракар[48] с золоченой ветреницей на верхушке мачты. С дракара по сходням спустился статный, широкоплечий человек. У него были черные волосы и черная борода, щеку до самого виска рассекал багровый шрам от меча. Под мышкой он держал блестящий стальной шлем.

За воином спускались два подростка. Тоже статные и сильные, в широких плащах, с позолоченными мечами, висящими на поясе. Их еще безбородые лица обветрились и загорели за время долгого плавания и в шторм и в зной.

— Ярл со своими сыновьями! — пронеслось среди людей, и они расступились, давая путь грозному шествию.

— Глаза бы мои его не видели, этого ярла с его воронятами, — пробормотал один из бедных бондов. — Как вернутся домой, так и пошли у нас смута да раздоры. Не по душе им, если оружие без дела лежит.

Но в такой день мало кто прислушивался к подобным речам. Люди искали среди прибывших своих близких, им не терпелось узнать, что спрятано в богатых сундуках, которые несли по сходням следом за ярлом. Не удивительно, что молодых людей тянуло в походы, откуда можно вернуться с золотом и разным добром, тогда как дома приходится копаться в земле и навозе.

— Глядите, рабов ведут! — раздался чей-то крик.

По сходням вереницей спускались люди, связанные одной веревкой. Большинство из них были оборванные и босые. Несколько человек выделялись крепким сложением и силой; глядя на них, бонды одобрительно кивали. Будет кому обрабатывать обширные поля ярла.

Добро навьючили на лошадей, и шествие двинулось в путь. Впереди ехал ярл на своем Вороном, за ним — оба его сына на белых конях. За сыновьями — дружинники на добрых конях со звенящей сбруей, последними шли рабы, которые тащили тяжелые мешки и сундуки и вели вьючных лошадей. Шествие поднималось вверх по крутому склону. Там, наверху, точно орлиное гнездо, взирающее на селение, находилась усадьба ярла с множеством домов и надворных построек. Взошло солнце. Золотым шаром повисло оно над черными горами.

Что-то дрогнуло у Сигурда в сердце при виде отца. Он и забыл, какой у отца устрашающий облик. Высокий, широкоплечий, в черном плаще, глубокий красный шрам на щеке. «Верно, так выглядит сам бог войны», — подумал Сигурд.

Во двор, навстречу пышному шествию, вышла жена ярла, чтобы поздравить воинов с возвращением. Она стояла прямая, гордая, и ветер трепал белоснежную шаль на ее голове.

— Приветствую вас, — произнесла она. — Добро пожаловать домой, дорогие сыновья! — Но когда она подавала мужу рог с медом, рука ее дрогнула. — Ты ранен, ярл…

Ярл рассмеялся и соскочил с коня.

— Чем же плохо, если видно, что мужчина побывал в бою! — Он залпом осушил рог. — Когда возвращаешься из похода, надо радоваться, что у тебя цела голова на плечах и руки не связаны рабской веревкой.

Воины, окружавшие их, разразились хохотом, поднялся шум, гам, зазвенело оружие, все одновременно начали расседлывать лошадей, чтобы отправить их в конюшню. Поодаль ждал лучший раб ярла, богатырь Дигральде. Он ходил за лошадьми ярла.

— Как вы выросли, — сказала жена ярла, окинув сыновей взглядом, в котором светилась гордость.

— Да, уж хилыми их никак не назовешь, — сказал ярл, улыбаясь. — Из них выйдут знатные хевдинги.

Сигурд стоял, скрытый отцовским конем. Он выступил вперед и выпрямился перед отцом. Тень от высокой фигуры ярла падала ему на лицо.

— А вот и я, отец. — Голос прозвучал громче, чем Сигурду хотелось.

Старшие братья первыми увидели его. Они подошли к нему и стали хлопать его по плечам.

— Что, брат, небось все лето пряжу мотал для матери? — засмеялся один из них и скорчил Сигурду рожу.

— Или держал корову за хвост, пока Эдда ее подоит? — пропищал другой девчоночьим голосом.

— Оставьте Сигурда в покое, — велела мать. Но и ее рассмешили их шутки.

Наконец и ярл взглянул на младшего сына.

— Здравствуй, Сигурд! Я вижу, нос у тебя облупился от солнца. Да и росту в тебе что-то маловато.

— Наш сын не любит свинину, — сказала жена ярла и безнадежно покачала головой. — Я уж не говорю о кровяных клецках.

— Вот я накажу Эдду, если она не будет заставлять его есть мясо.

— Зато я ем много хлеба и меда, — вставил Сигурд. — И пью козье молоко. — Он так разволновался, что начал заикаться. — Нет, отец, я точно знаю, что вырос. Я это чувствую. Когда я ложусь спать, у меня в ногах даже мурашки бегают.

Братья снова расхохотались, а мать сдержанно улыбнулась.

К ярлу подошел раб Дигральде. Он взял Вороного под уздцы, собираясь вести его в конюшню. Сигурд бежал рядом с отцом.

— Пока тебя не было, я все время упражнялся в стрельбе из лука. Как ты мне велел. — Сигурд запыхался, но продолжал говорить: — Я хорошо плаваю, отец. Как рыба. А бегаю быстро, как олень, спроси у матери. Вод погоди, ты сам все увидишь.