— А я непременно должен поговорить с Кляйном, — настаивал Хадженс. — Вы же знаете… Наша миссия…

Райли взглянул на Кармен, но та лишь улыбнулась, оставив при себе хлёсткую реплику, которую, несомненно, высказала бы, если бы он у неё спросил.

— Я останусь, — с глубоким вздохом сказал Верховен. — Присмотрю за кораблём и Мутомбо. А то знаете ли, как волка ни корми… Этим людям нельзя доверять: при первой возможности они готовы перерезать вам глотку за кусок мяса.

Десять минут спустя, в лучшей одежде — что в данном случае означало одежду, не столь пропахшую дымом и потом, как та, что была на нем прежде, — Райли дожидался у сходней, когда будут готовы остальные.

Первой появилась Кармен. Один бог знает, где она сумела раздобыть это длинное, безупречно белое платье из хлопка, но выглядела она в нем просто неотразимо, с её-то округлыми смуглыми обнажёнными плечами и каскадом чёрных волос, живописно спадающих на спину.

— Что-то не так? — спросила она, прекрасно зная, какое впечатление производит на Райли, пожирающего её взглядом.

— Да нет, ничего… — глупо пробормотал Райли. — Просто я вспомнил тот фильм, на который ты меня затащила в Вашингтоне.

— «Хонки — тонк»?

— Вот-вот. Тот самый фильм, с Кларком Гейблом.

— Ты пошёл в кино, потому что сам захотел, — уточнила она. — Я тебя туда силой не тащила.

— Да, конечно… И могу сказать, что рядом с тобой Лана Тёрнер показалась бы старой ведьмой.

Кармен слегка надулась — видимо, раздумывая, чувствовать ли себя польщённой или обиженной.

— Спасибо, — ответила она наконец, слегка покривив губы.

— Да не за что, это ведь правда. Она по сравнению с тобой…

— Ну, что, идём? — перебил их Хадженс, появляясь на палубе в столь же расхристанном виде, как и сам капитан «Пингаррона».

Райли смерил его недружелюбным взглядом и сказал, что надо дождаться Джека. А Джек уже и сам появился на палубе; он все ещё немного прихрамывал, но при этом улыбался от уха до уха, предвкушая роскошный приветственный банкет в доме Кляйна.

С последними лучами заката эти четверо поднялись по склону холма к дому, из открытых окон которого лился уютный свет керосиновых ламп и звуки музыки — как показалось Райли, немецкой оперы.