Голову опустил, избегая смотреть на людей.

Прости, Камомэ! Я не исполнил моего…

— Пойдем! — Юмэ потянула меня за рукав, — Посадка наконец-то началась!

— Только еще началась, — вздохнул.

— Но это же самолет! Настоящий! Мой первый! — не смутилась она.

Я был так несчастен, а глазенки ее так счастливо блестели! Захотелось ее ударить внезапно. Сам себя испугался.

Нет, вздохнув, отвернулся.

Вся эта пытка с билетами наконец-то закончилась. Нет, только началась. Мне еще место досталось у окна. Юмэ обиделась. Но сосед у нас уже устроился. Не хотелось пожилого человека напрягать нашими пересадками. Да и можно ли? Я не знал. Я старался держаться подальше от самолетов и от всего, с ними связанного.

Отвернулся от дочери упрямой на окно, но вид аэродрома только рану бередил.

По правде говоря, я бы даже мог окончить школу раньше срока, если бы по знаниям нас могли отпускать раньше. Я слишком усердно занимался. Много конкурсов выиграл — ходил для тренировки и проверки. И баллы у меня были высокие. У меня, как шутили мои школьные учителя, было слишком мало шансов не поступить в Тодайдзи. И я поступил!

И два года я старался учиться. Я поступил туда, откуда мог начаться мой путь к изготовлению самолетов!

Только уже на середине второго курса я заволновался.

А как там Камомэ? Она все еще жива или… уже нет?..

После нашего разговора я вернулся в дом, а ночью сбежал к тому врачу. Пару месяцев подготовки к операции — он сам боялся больше меня, кажется — а потом несколько сложных месяцев на восстановление, когда никто из его коллег и даже я сам не верили, что я смогу выжить. Но он постоянно приходил ко мне, держал меня за руку, говорил, что я справлюсь. И я сам очень сильно хотел справиться. И мы победили!

Уже в день выписки я написал письмо себе домой. Что мы победили. Что его друг обещал устроить меня в хорошую школу в городе, а я безумно хочу учиться там, рядом с большой библиотекой. Что если родители мне поверят, то я останусь жить в доме этого врача, прибираясь и готовя ему, а он — поделится со мной половиной своей комнаты и еды. Жениться он не собирался, хотел продвигать дальше японскую науку и медицину. И что я очень хочу поступить в Тодайдзи после выпуска из старшей школы, чтобы делать самолеты. Извинялся, что не хочу стать рыбаком, как и они все.

Но дед позволил мне остаться. И они раз в месяц сушеной рыбы и водорослей присылали мне и моему врачу. Чтобы хоть как-то моего спасителя отблагодарить. Чтобы хоть как-то меня поддержать, раз уж я так серьезно решил поскорее стать самостоятельным и взрослым.

За год до моего поступления, моего врача и друга сбила машина. Скорая не успела приехать. Или те молодые врачи были слишком неопытны?.. Я до сих пор не знаю, кто виноват — судьба или те врачи?.. И водитель, увы, умчался. Вечер дождливый, людей не было на улице в тот день. А он опять сидел в библиотеке допоздна, сонный был, невнимательно, наверное, смотрел по сторонам или поскользнулся на улице.

Как я обещал ему, деду и родителям, я с первой же попытки поступил в Тодайдзи. И хорошо учился.

Но вот на втором году я вспомнил Камомэ. Точнее, я о ней никогда не забывал.

Но был такой дождливый пугающий вечер, как и тогда. И я вдруг испугался, успею ли я к ней? Родным я не сказал о ней. И ожидание стало нестерпимым. Да и я уже начал учиться делать самолеты! То есть, еще только шла подготовка, но я хотя бы начал! Я выжил в тот год и год уже проучился!

Поэтому на Обон в том году я наконец-то вернулся в родную деревню.

На вокзал встречать меня приехали дед и сестра с семьей. Вместе сходили на травяной рынок в их маленьком городе, купили вещи для могил и для украшения дома. Зашли в храм помолиться, пройдя через длинную дорогу, полную старинных, обросших мохом и новых, еще чистых каменных фонарей. Потом поехали домой, в нашу старую приморскую деревню.

Увидев дом, я растерянно остановился. Столько лет прошло! И вроде все тот же, но что-то как будто не то. Я… выше стал, поэтому дом кажется таким маленьким? Неужели, я так долго его не видел? Да, меня уже около десяти лет не было дома. Или меньше? Но вроде и окна этого прежде не было?..

— Пожар был, и старый дом сгорел, — грустно сказал дед, за взглядом моим проследив.

Я сумку и пакеты выронил.

— И вы не сказали?!

— Давно еще, — смущенно улыбнулась сестра.

— У тебя свой пожар тогда был. Ты едва не сгорел, — нахмурился глава семьи.

— Значит, когда я еще уехал к Муросава-сан… — потерянно опустился на землю, мокрую еще после вчерашнего дождя.

— Ну, а как бы тебе это помогло, если бы мы сказали? — дед устало лоб растер, — Да и мы как-то выбрались.

— Мы тогда младшую сестру замуж отдали, — сказала мать, выходя.

Рядом со мной на колени опустилась, крепко меня обняла и прижала к себе. Я слышал как взволнованно бьется ее сердце. Сердце, которое меня наконец-то увидело. Или напуганное, что я опять заболею или сейчас куда-нибудь исчезну. Мне стало стыдно за мой побег. Всхлипнув, крепко обнял мать, прижался головой к ее влажной щеке.

— Ну, хватит, хватит, — мать погладила меня по волосам влажной рукой, от которой пахло мылом. — Да, жалко, конечно, дом: несколько поколений в нем жили. Но мы же выстояли. И ты выстоял, — погладила меня по волосам дрожащей рукой, — Ты, в отличие от нас, сражался там в одиночку.

— А бабушка? — я напугано встрепенулся.

— Она потом, — отрезала она — и голос ее был таким твердым, что я ей поверил.

— А с другой стороны, не так-то все и плохо обошлось, — сказал отец, выходя, но нервно за сигаретами потянулся. — Я, кстати, циновку новую перед алтарем уже положил. И ихай уже расставил. Осталось только расставить цветы и угощение.

— Ихай… — плечи мои поникли.

Значит, подлинные реликвии при пожаре сгорели! Какой позор! Жуткая утрата! И я, мерзавец, дома не был, не попытался даже защитить наши сокровища.

Смогут ли наши умершие родственники и предки теперь вернуться на этот Обон к нам домой? И дом не тот. И, что всего хуже, вместилища для их душ сгорели!

— Кстати, мы тогда старшей сестре твоей мужа хорошего присмотрели, — отстранившись, мама утерла слезы и зятю улыбнулась.

Тот, смущенно улыбнувшись, потупился, стал разглядывать землю у своих ног. А сестра, руку его обхватив, прижалась головой к его плечу: они оба невысокие были и худе, но он все-таки повыше.

— Но ихай-то сгорели! — я не мог сдержать своего отчаяния и раскаяния, — И я не вмешался… убежал! — лицо руками закрыл, не в силах смотреть в глаза родных.

— Да не сгорели наши ихай! — отец плечо мое сжал, — Не плачь уж.

— Да как так?! — потерянно глаза на него поднял, лицо свое для взглядов их освободив.

Веселых почему-то взглядов. Но дом же сгорел! И священные таблички тоже!

— Так когда мы отгуляли на свадьбе Манами и ушли ее и мужа на вокзал провожать — он был не местный и увез ее за собой, в Осаку — один из фонарей в деревне упал. Наш дом загорелся, соседний. Мы-то все ушли провожать, всей деревней, кроме старого Суму и Мисару, который тогда сломал ногу и провожать Манами пойти не смог, — отец с улыбкой на мужа старшей дочери посмотрел, а тот стоял, красный уже от смущения и взгляда не смог поднять на нас, — Так Мисару, хромая, залез в наш горящий дом, потом к соседям — и вытащил, в рубашку свою завернув, наши и их ихай. Потом уже пожарных вызвал.

Я невольно оглянулся. Тут только заметил, то и соседей слева дом уже не тот. И деревья там уже растут другие, намного моложе. Ох, и у нас. Но…

— В общем, возвращались мы вечером, поздно. Пожарная машина мимо нас проехала. Проводили ее взглядами недоуменно. А они вдруг притормозили, посмотрели на нас и сказали, что сочувствуют и молиться будут «чтобы парень тот поправился». Мы растерялись. Но побежали уже, почуяв беду. Приходим, а там у нас пепелище, да от дома соседей остался обгорелый остов, — невольно отец разговорился о том дне, хотя сначала и не собирался. — Дед Суму вышел, ковыляя. Сказал, что Мисару в город уже увезли. Отец так тогда и на землю упал, на колени. Женщин заплакали. А Суму вдруг протянул нам рубашку обгорелую и в копоти. Мы сначала так и не поняли, это нам к чему. А он вдруг улыбнулся и говорит нам: Ихай там. Ихай. Мисару вынес». Руки дрожали старее, он край уронил. И таблички с именами наших родственников проспались. Немножко обгорели края у нескольких, но все до единой еле! Мисару потрясающий! — с эмоциями совсем уже не справившись, отец подошел к зятю, с пунцовыми щеками и ушами уже, крепко его обнял.

— Ну, хватит уже! Хватит! — взмолился Мисару, смущенный уже донельзя.

— Я в тот день уже подумал: лучше жениха нам для нее не сыскать! Не думая совсем о себе, хромающий, полез в огонь, чужие чтоб защитить ихай! Парень просто потрясающий!

— Только дома сгорели. Я пожарную вызвать не успел вовремя… — Мисару, не поднимая глаз, смущенно растр руку, задрав длинный рукав и невольно открыв нам несколько ужасных шрамов от ожогов.

Я сам уже осторожно от матери отстранился, вскочил и брата своего обнял.

— Ну, хватит! Хватит вам! — смутился он сам, — Все же так делают! Все стараются спасти ихай. И я только… ну, Такэси, хотя б ты…

И я, засмеявшись облегченно, Мисару уже отпустил.

Ихай уцелели!

— Все не так уж и плохо обошлось, — снова улыбнулся отец, — А еще в тот год письмо пришло. Мы уже боялись, что не дождемся. Но наш дорогой Такэси выжил! Выкарабкался. Смог! — подошел и меня уже обнял, осторожно.

— Простите, я сбежал… — теперь уже у меня щеки начали гореть.

Да, кажется, и уши заодно. Уже Мисару смеялся, смотря на меня. Хотя я совсем не злился на него. Странно, я тогда не думал, то тот мальчишка, который случайно наступил мне на ногу в школьном коридоре, а потом сломал ногу, упав со скалы, к моему возвращению станет уже мужем моей сестер и потом ее детей! Чего только не происходит за время долгой разлуки!

— Зато какой боец у нас выжил! Ух! — отец плечи мои сжал, — Потом нас покатаешь на самолете твоем, да?