— Я, пожалуй… — поднялся и замялся, смущенный.

— Хочешь покататься? — улыбнулась Митико.

— Да! — торопливо выдохнул я, — Пожалуй, да.

— Отдыхай, — улыбнулась жена.

Она, похоже, поняла, как мне страшно сегодня смотреть на небо после бури.

Торопливо ушел переодеваться, вооружился велосипедом и сбежал.

Минут через пятнадцать езды по окрестностям мне позвонила медсестра из нашей больницы, моя ученица:

— Такэси-сэнсэй, авария произошла. Девочка выбежала на дорогу и…

— Хорошо, я приеду, — оборвал ее я.

Постояв в задумчивости, вызвал такси и отправился в больницу вместе с велосипедом.

Все-таки, мне в чем-то повезло. Ни меня, ни кого-то из близких никогда не сбивали машины. А еще я мог успеть ей помочь. Той девочке. Хотя бы одной.

Однажды, когда случилась ужасная буря — над морем и в моей душе — я увидел стоящую у обрыва Камомэ. В тот день, хотя я был ужасно напуган, я впервые перестал волноваться о себе и задумался о ком-то другом.

В тот день я умолял ее отойти от края. Но ветер шумел так сильно, ливень так ужасно молотил по камням, делая их ужасно мокрыми и скользкими, что она, кажется, совсем не расслышала меня. Или, может, не хотела слышать?.. Но тогда… вдруг тогда?..

Я подбежал к этой тупице, схватил за руку и оттащил подальше от обрыва. Идти по мокрой скале было тяжело. Ветер, казалось, торжествующе взревел, желая отдать морю не одну, а сразу две добычи. Но я не хотел отдавать этой буре ее! Я упорно шел, сдуваемый жуткими порывами обратно, снова к краю, близко к краю. Досадовал, что такой слабый. Правда, сегодня досадовал от того, что могу не успеть оттащить ее. Ее рука была такая холодная! Боялся, она заболеет от холода и дождя. Я тащил ее, тащил, а ветер упирался и пытался скинуть нас с обрыва. Обоих.

Потом мы стояли под морской сосной, сгорбленной, невысокой, пропускавшей из-под редких ветвей и хвои почти все ледяные струи. Девочка спокойно стояла, смотря куда-то вперед. Даже когда я решился отпустить ее руку. Как будто и не заметила!

— Ты дура? — проворчал я, не дождавшись никакой реакции, — В такую бурю опасно ходить у обрыва!

Незнакомка улыбнулась — и мне от ее беспечной улыбки стало еще холоднее. И вообще эта улыбка была безумной в таких обстоятельствах!

— Мне все равно, — спокойно призналась девочка.

Снова схватил ее запястье.

Наконец-то появились эмоции на ее лице! Погрустнев, она попросила:

— Отпусти мою руку!

Возмутился:

— Ни за что! Всего один лишний шаг — и твоя жизнь может закончиться!

— Моя жизнь уже закончилась, — почему-то спокойно произнесла девочка.

Мне стало грустно от ее слов и реакции. И вообще я не мог ей поверить. Вот, она дошла сюда в такую бурю — и ее не сдуло! И, хотя ее рука была холодной, она стояла передо мной. Тихо дышала.

— Но почему?..

— Я заболела.

Как я?..

Встретить кого-то с такой же бедой было неожиданно. И больно. И я вдруг понял, что я не один такой, кому в этом мире не повезло. Впервые заметил кого-то другого. И я не знал, что ей говорить теперь. Я даже сам себе помочь не мог.

Она, пользуясь моим замешательством, вырвала свою руку.

— Я тяжело заболела, — равнодушно произнесла девочка, — Поэтому мне все равно, что может случиться потом! — и она выскочила из-под худого прикрытия скрюченных ветвей.

Дождь еще лил. И обрыв был недалеко. Я должен был схватить ее, но…

Девочка, раскинув руки, словно хотела обнять эту сосну, прошлась, кружась, под струями дождя. И вдруг… она запела.

В ее песне не было слов. Только ее голос. Но ее голос проник в мое сердце, заставив замереть. А она пела. Пела и дождь почему-то ей не мешал. Только девочка и ее песня. Песня, спетая под аккомпанемент бури. Песня, рожденная среди громовых раскатов. В софитах загорающихся и раздирающих мрак молний. Странная песня, пробирающая до глубины души… Белое пятно платья, которое яростно трепал ветер, которое выделялись на фоне потемневшего воздуха и почерневшей воды. Нежно-белое на фоне бугристой темной скалы. Нежно-светлое у заскорузлой старой-старой сосны. Раскаты грома и отблески молний сливались с песней девочки, рождая какую-то диковинную мелодию…

Ни до того дня, ни когда-либо после, я не слышал столь красивой и столь необыкновенной песни!

Сегодня снова разыгралась непогода. Поздняя ночь. Хотя сегодня я хотя бы успел вернуться домой. Шел из такси, продуваемый лютым ветром. Шел, промокший от ледяного дождя.

Но в ушах снова звучала ее песня, делая мой путь светлее. Песня девочки, дерзнувшей петь в сердце бури…

Горячей ванне не растопить замерзшего сердца. Чистой воде — пусть даже меня сегодня пустили погреться в ванной первым — не отмыть боли с души.

Иногда меня преследуют бури. Но порою из глубины бури звучит ее песня. Лишь воспоминание о ее песни. Лишь осколок старой мечты.

В кухне я снова не чувствовал вкуса и запаха кофе.

— Скажи, Такэси… — Митико внезапно появилась возле меня и крепко обняла, — В то утро, когда захотела родиться Юмэ, что ты делал так долго в саду?

Она, должно быть, хотела отвлечь меня от гнетущих мыслей невинным вопросом. Только мне стало еще больней. Ну да, впрочем, жена и не знала… я же так ей всего не рассказал.

Попробовал отделаться от неприятного разговора:

— Маленькая принцесса уже трапезничала?

Митико присела на ближайший стул. И улыбнулась.

— Да, Юмэ-химэ уже соизволила поесть.

Встал за ее спиной, будто желая обнять. Просто чтобы супруга моего лица не видела.

— И что же Юмэ-тян делает сейчас?

— Путешествует во сне, — обыграла жена другое значение иероглифа имени дочери.

— Вот, значит, как… — я потянулся и ухватил чашку.

Фуу, ну и вкус! Когда кофе стал настолько мерзким?!

— Ты теперь пьешь холодный кофе? — засмеялась Митико. — Что, настолько вкусно?..

Честно сознался:

— Гадость!

Женщина перестала смеяться.

— Что случилось, Такэси?

Вздохнул. Запоздало признался:

— Я в то утро нашел у ворот мертвую чайку. И похоронил в нашем саду. Надеюсь, ты не против?

— Я не заметила, — грустно призналась Митико, накрыла мои руки своей, — Эта птица напомнила тебе о той девочке?

Хрипло сказал:

— Ту девочку звали Камомэ.

Девочка по имени Чайка… Чайки все ассоциируются только с ней.

Хотя, если честно, ту девочку звали вовсе не Камомэ. Но когда я спросил ее имя, она попросила звать ее Камомэ. И с тех пор я начал звать ее Камомэ-тян.

Жена долго молчала. И немного ослабело ее прикосновение.

Я осторожно опустил ее руку ей на колени и отошел смотреть в окно.

Там, во мраке, ветер хлестал ветвями деревьев друг о друга, заставляя наших других соседей сцепиться между собой. Вот, протрещала какая-то ветвь, сломавшись и падая. Если не целое дерево упадет. Иногда из-за одного обстоятельства ломаются целые судьбы…

Ветви снова сцепились между собой. Я, замерев, наблюдал за их схваткой, видной лишь отчасти, вокруг яркой светящейся хризантемы фонаря. Так ведь и чувства внутри меня: мечутся, воют, гнутся, хрипят, скрипят, трещат, ломаясь, и опадают… на дно моей души. Невысказанные…

Буря металась на улице, между сжавшихся домов. Буря металась внутри меня. Только теперь я не слышал ее голос, поющий из мрака. Зовущий меня от обрыва. Не видел сияющего как надежду пятна белого платья. Камомэ… почему?.. Почему все так обернулось?.. Я ничего не смог… но я так хотел… Я хотел! Я учился, чтобы тебе помочь! Я учился жить. Я учился быть сильным. Я стал другим, чтобы помочь тебе! Но… я не смог.

— Ты ее любил? — вдруг серьезно спросила Митико.

Глухо признался:

— Тогда я совсем не задумывался о таких вещах.

Жена встала и пошла к чайнику. Я прошел по кухне, пытаясь уйти подальше то ли от нее, то ли от себя самого. Снова остановился у окна. Снова посмотрел в сердце бури. Единственное сердце, которое не поддается скальпелю хирурга — сердце жизни. Сердце жизни само выбирает, биться ему или нет, сколько ему биться в чьей-то груди.

Протрещала ветка, падая и ломаясь. Хотя другие ветки подхватили ее, будто другие деревья пытались помешать упасть части себя, одной из своих, она все равно, повисев лишь чуть-чуть между заботливых веток-рук своих, вырвалась, выпала из их тесных объятий. И упала. Снова упала ветка. Еще одна ветка упала.

Так ведь и люди… они иногда сами выбирают, когда им уйти. К несчастью, кто-то даровал нам это право. Право решать, как жить. Право решать, как уйти. Хотя бы отчасти эта жизнь зависит от нас самих и нашего выбора.

Снова трещали ветки под напором бури. Я сжался весь, сжал руку на окне.

Снова ломались ветки… снова ломались люди… снова ломались судьбы. А я… я стоял один у этой бури. И я не все мог изменить. Ужасное чувство!

Сегодня воскресенье. Больше нету срочных вызовов на работу. Я свободен. Однако я больше всего ненавижу именно выходные. Ведь именно когда у меня нету важных дел, в голову начинают лезть разные грустные мысли.

Да, я опытный врач, но и у меня бывают поражения. Митико способна меня успокоить. Но когда ее нету рядом, я не могу справиться с внутренней болью. Тогда я начинаю думать, что мир несправедлив.

Почему в жизни есть болезни?..

Как врач, я сражаюсь с болезнями. Путь врача тяжел. Но я рад, что совершил именно этот выбор: я люблю мою работу. Я врач — и поэтому я могу сделать этот тяжелый и несправедливый мир хоть немножко лучше, привнеся в него хоть немного добра. Я увеличиваю число здоровых людей и, таким образом, увеличиваю число людей счастливых. Хотя, конечно, люди разные есть. Не все становятся счастливыми, получив здоровье или имея его. Поэтому я не буду утверждать, что здоровье непременно приносит счастье. Да и в этой жизни хватает неприятных вещей. Впрочем, я — врач, и поэтому я борюсь с неприятностями и делаю этот мир хоть немного счастливее. Я все-таки не жалею, что я стал врачом. Из-за нее…

Вернувшаяся жена поставила на стол передо мной чашку с горячим кофе.

— Думаю, горячий кофе намного вкуснее холодного, — сказала Митико, улыбнувшись мне.