— Да, конечно… — согласился я.
— Над чем работаешь?
— Да так, кое-что…
— Ну присылай нам. Поддержу, помогу…
— Наверное, было бы лучше, если бы вы никому и никогда не брались помогать, — ответил я ему.
Мы сели в машину и уехали.
— Ты что-то бледен, старичок, — подсел ко мне Тарас Михайлович. — По-моему, все прошло отлично. — Он помолчал и похлопал меня по плечу. — Ну, ничего, ничего… В жизни всякое случается. Халтурщики везде есть. В литературе их тоже дополна. Это был твой редактор?
— Да.
Любоваться Киевом, а тем более варить уху на Трухановом острове нам, осторожно говоря, было некогда. График наших выступлений перед трудящимися был настолько плотен, что мы едва поспевали с одного предприятия на другое. Вконец измотанные за день, в гостиницу возвращались поздно вечером, наспех ужинали и спешили в номер отдохнуть, набраться сил для следующего дня. А с утра все начиналось сначала.
И все-таки еще одна встреча, состоявшаяся в перерыве между выступлениями, запомнилась мне. Честно говоря, я был несколько удивлен и растерян, услышав о том, что находящийся сейчас в Киеве врач-геронтолог из Парижа, внук великого русского писателя Л. Н. Толстого, хочет познакомиться со мной. Почему-то ожидал увидеть широкоплечего, коренастого мужика, с широкой, окладистой бородой или, по крайней мере, с большими пышными усами и высоким светлым лбом.
К нашему столику в ресторане быстрыми, энергичными шагами подошел гладко выбритый, невысокого роста человек и, протягивая мне руку, с еле заметным акцентом отрекомендовался:
— Толстой… Сергей Николаевич…
Я встал и замешкался. Толстой заметил смущение и, видимо вспомнив, что у меня нет рук, положил свою руку мне на плечо и приветливо улыбнулся.
— Много слышал о вас у нас во Франции, читал ваши произведения и вот… — Он смущенно опустил голову и тут же энергично резко вскинул. — Никак не мог поверить… — Он посмотрел на мои протезы и слегка прикоснулся к ним рукой.
— Как вы находите землю своего знаменитого деда? — спросил я, а все думал о том, как неестественно и жестко прозвучали его слова. Они почему-то очень удивили меня, даже поразили: внук Льва Николаевича и вдруг — «у нас во Франции».
— Вы верите в бога? — спросил Толстой и, сощурившись, пристально посмотрел на меня. — Нет, если не хотите лгать, не отвечайте стандартными фразами, принятыми у вас.
— Разве высказывание своих убеждений, расходящихся с другими, уже есть ложь?
— Я молюсь за вашу страну и хотел бы видеть ее иной.
— Не понимаю…
— На земле моего деда не осуществлены даже те нравственные и идеологические принципы, о которых мечтал он.
«Однако ж ностальгией вы, уважаемый, не заболеете», — подумал я, глядя на его сердитое лицо и злые блестящие глаза.
— В смысле принципов мы, очевидно, пошли дальше Льва Николаевича, к более высоким и гуманным. Все течет и изменяется. Диалектика. Или вы ее не признаете?
— Как вы относитесь к свободе?
— Положительно.
— Я не так сформулировал свою мысль. Ваше отношение к свободе личности? Достаточна ли она в вашем обществе?
— Вы говорите «свобода»… Наверное, мы вкладываем разный смысл в это слово. Что делал бы человек в вашем обществе, очутись он в моем положении?
Толстой, очевидно, не ожидал такого вопроса, удивленно вскинул брови, пристально посмотрел на меня и натянуто улыбнулся.
— Жил бы, наверное…
— Как и на что?
— Право, я не думал об этом.
— А вы подумайте.
— Я уже говорил, что читал ваши произведения. Повесть и рассказ. Перевод на французский язык неблестящ. Но вот скажите мне на милость, почему все персонажи в ваших произведениях сердобольные добрячки? Вы же не будете доказывать, да и вряд ли найдете такие доказательства, что в жизни так и есть! Или у вас на самом деле нет плохих людей?
— Почему же, есть….
— Ну вот…
— Скажите, пожалуйста, что вам больше запомнится: то, что человек ни за что ни про что в критический для вашей жизни момент дал вам свою кровь или то, что… ну не знаю, вас обсчитали в магазине? Что важнее для вас? Что ценнее в человеке — доброе или злое? Что, по вашему мнению, должно восторжествовать на земле — взаимопонимание или раздор? Что хотели бы вы видеть — гуманное, свободолюбивое общество или стаю голодных волков? Вы врач. Какому коллеге вы бы подали руку: тому, кто, забыв о собственном отдыхе и благополучии, сидит у постели больного, или тому, кто трусливо прячется за спину другого? Я хочу, чтобы на земле торжествовало все доброе и хорошее. Я хочу утверждать это своими произведениями. А зло… что ж, зло, оно есть и, наверное, еще долго будет. Но чем больше каждый из нас сделает добра, тем меньше останется зла.
— Да, но есть зло, к которому вынуждают обстоятельства, уклад общества. Вынужденное, так сказать, зло… Ради добра…
— Мне это непонятно. То, наверное, обыкновенная трусость.
Мы долго говорили в тот вечер. Пришлось даже опоздать на очередное выступление. Но убедить друг друга мы, кажется, не смогли. И на заводе «Арсенал» в большом, залитом светом Дворце культуры, выходя на сцену, я с каким-то доселе неизвестным наслаждением подумал, глядя в лица рабочих: «У нас с ними все наше, все одно: и небо над головой, и Родина, и судьба».
И, наверное, я никогда не забуду, как после выступления ко мне подошел пожилой высокий человек, крепкой, мозолистой рукой взял за плечо и чуть дрогнувшим голосом сказал:
— Сто лет жить тебе, сынок!
Да, много радостей, раздумий, огорчений, тревог принес этот мой незабываемый, уходящий 1967 год…
«Уважаемый товарищ Титов!
Простите за беспокойство и плохое владение русским языком. Мне очень надо написать вам.
Я с наслаждением прочитал вашу повесть. Взволнован героической судьбой двух молодых советских современников: Сергея и Тани. Не очень-то часто встретишься в жизни с такой верной сильной любовью.
Чехословацкое радио объявило в этом году конкурс на лучшую инсценизацию советских прозаических произведений. Мне ваша повесть так запала в душу, так понравилась, что я не удержался от соблазна, сел за стол, и через некоторое время инсценировка была готова. Я работаю редактором в издательстве театральной литературы столицы Словакии — Братиславе, имею опыт в подобной работе. Надеюсь, что словацкий слушатель с удовольствием примет взволнованный рассказ о несгибаемой воле, о мужестве, об утратах и победах двух юных представителей нового мира. Если вам нетрудно, напишите несколько слов нашим слушателям, и я с удовольствием процитирую их перед началом спектакля.
«Дорогой товарищ!
В дайджесте «Спутник» прочитал о вашей героической судьбе. Посылаю вам и вашей семье сердечные приветы из Польши. Все мои друзья, ознакомившись со статьей, считают, что так должно и быть в обществе, где человек человеку друг и брат. Вы настоящие люди, люди, которые сумели победить смерть.
«Дорогой товарищ Титов!
Большое спасибо за ваше письмо, которое вы прислали нашей редакции, за добрые слова. Мы выбрали небольшой отрывок из вашей повести и опубликовали в газете.
Читатели нашей газеты надеются, что встреча с вами не будет последней. От имени редакционного коллектива примите наилучшие пожелания.
Далеко ушли вы от меня, мои дорогие Сережа и Таня. Вот и словацкий язык стал вам родным. На нем вы поведаете незнакомым людям, вдали от своей Родины, от отчего дома о своих радостях и бедах, о своей верности и чистой любви. Порой мне становится как-то тревожно за вас. А вдруг вас не так поймут, вдруг обидят чужим, неласковым словом. И я уже не смогу помочь вам, защитить, уберечь. Теперь это уже выше моих сил.
Мне радостно оттого, что ваши дороги пересекли многие страны и континенты, вошли в дома неизвестных мне людей, приобрели многих добрых друзей и конечно же нажили врагов, и чуть-чуть грустно, что вы теперь не только мои, а принадлежите всем принявшим вас и я уже не могу ни на капельку изменить вашу судьбу…
«Дорогой советский друг!
Я очень интересуюсь книгами, вышедшими из-под пера советских писателей. Вашу повесть я имел удовольствие прочесть и в подлиннике (прислали московские друзья), и на монгольском языке в газетной публикации. Мое глубокое убеждение таково, что все описанное вами даже не подвиг (хотя жизнь Сергея Петрова и Тани изумляет и потрясает), а норма жизни членов социалистического общества. Это плоды той необъятной работы и борьбы, которую проделали ваши деды и прадеды на благо цивилизации всего мира. И я думаю, что это самая крупная их победа, огромное достижение идей социализма. Человек — это все! А раз в обществе уже выросли и воспитались такие люди, значит, это общество может рассчитывать на достижение самых огромных высот во всех сферах своей деятельности. Это укрепляет веру в то, что все задачи, поставленные КПСС перед народом, будут выполнены. Мы в Монголии верим в это.
В наших газетах после опубликования вашей книги было напечатано много откликов простых людей, в которых в той или иной форме говорилось то же, о чем написал я вам.
Я много лет учился, потом работал в вашей прекрасной стране, и у меня на всю жизнь остались самые прекрасные воспоминания. Примите мой поклон и уважение.
«Искренне рада, что в грозный час испытаний Сергей и Таня нашли в себе силы бороться с судьбой. Преклоняюсь перед необыкновенным мужеством хрупкой, юной девочки, взвалившей на свои плечи такую тяжесть. Это ее, и только ее заслуга, что Сергей остался жить, нашел в себе силы и волю продолжить борьбу. Дорогой Слава! У нас, на твоей родине, в Добринке, зовут тебя нашим Павкой Корчагиным. Мы все гордимся тобой.
В январе 1965 года меня постигло огромное горе. Горе, которому нет и не будет конца. При исполнении служебных обязанностей погиб мой единственный сын. Я не знаю, почему так жестоко устроена жизнь. Почему матери должны переживать своих детей? Мне сорок пять лет, а зачем мне жить? Вот пишу, а слезы застилают глаза, и нет мне ни в чем утехи. Если ты позволишь, дорогой Слава, я буду считать тебя своим сыном. Поверь, мне будет легче. Я буду изредка писать тебе и радоваться твоим успехам, как радовалась бы успехам своего сына. Целую вас обоих.