Вот эта последняя мера особенно больно ударила по частным и кооперативным издательствам, поскольку именно беллетристика (переводная преимущественно) поддерживала их «на плаву», окупая расходы на издание научных, справочных и других серьезных книг. Но на пути к «благой цели», как мы видим, все средства были хороши…

Особенно эффективным, с точки зрения Главлита, было «срезание» планируемых издательствами тиражей. В 1924 г. Ленгублитом к ежегодному отчету была приложена особая таблица «Список издательств и периодических изданий с указанием изданий, к которым были применены репрессии (Там же, д. 15, л. 54). Наряду с репрессиями политического характера, о которых речь впереди, в таблице фигурируют такие графы, как «Разрешение при условии сокращения тиража», «Предполагаемый тираж», «Разрешенный тираж». Из них видно, что тираж книг порою сокращался в 5—10 раз. Позднее, ближе к «закату», в 1927 г., был разослан секретный циркуляр, адресованный «всем Гублитам, Обллитам»: «В целях борьбы с наводнением книжного рынка идеологически вредной и недоброкачественной художественной литературой в тех случаях, когда нет достаточных оснований для запрещения книги, Главлит предлагает вам: 1) сократить тираж таких книг до 1000 (и менее) экземпляров; 2) не допускать повторных изданий беллетристических книг с тиражом 2000 (и менее) экземпляров без разрешения Главлита во избежание переиздания книг, тираж коих был фактически ограничен» (Там же, д. 52, л. 129). Таким образом, книга, разрешенная впервые к выпуску указанным тиражом, заранее объявлялась подозрительной и нежелательной: это был как бы тайный знак местным цензорам, которые тотчас же должны были сигнализировать в Главлит о предполагаемой попытке ее переиздания.

Курс на свертывание и запрещение частных и кооперативных издательств негласно был объявлен уже в 1926–1927 гг., но окончательно судьба их была решена в начале 1928-го. Об этом достаточно красноречиво свидетельствует донесение Ленгублита в Губком РКП (б): «Не безызвестно, что по отношению к частным издательствам, к которым относятся и частно-кооперативные издательства вроде «Начатки знаний», «Время», «Научное» и проч. органами Главлита по директивам вышестоящих органов взят курс на постепенную их ликвидацию и окончательно разрешен еще в начале 1928 г…. Официально эти издательства продолжают существовать, фактически они ликвидированы, так как постановлением Главлита они сняты с планового снабжения бумагой. Их издания печатаются на бумаге, купленной на черном рынке, то есть все частные издательства находятся в крепком зажиме…» (I — ф. 281, оп. 1, д. 45, л. 32). Этим донесением цензоры предупреждали Отдел печати Губкома, что возможны ходатайства и жалобы на «крепкий зажим» в различные инстанции со стороны издательств. Особенно они остерегались И. Р. Белопольского, решительного, независимого и энергичного руководителя издательства «Начатки знаний». Они напоминают, что он «отстоял свое издательство в 1926 г., ссылаясь на культурно-просветительный его характер, в защиту его, надо сказать, тогда выступили А. В. Луначарский и Н. К. Крупская»⁵. «Пытаясь обойти зажим, — говорилось далее, — он стремится к созданию в Ленинграде «Союза кооперативных издательств». Областлит уверен, что в ближайшее время Белопольский принужден будет обратиться в Отдел печати с просьбой бказатьему содействие в ходатайстве о пересмотре решений Главлита и его органов, регулирующих потребление бумаги, о зажиме частных издательств и, как показывает опыт прошлого, в ход будет пущен один из наиболее выигрышных козырей его — культурно-просветительская работа. В связи с этим отношение Областлита к предложению Белопольского самое отрицательное». Это предупреждение сыграло свою роль: «Начатки знаний» были в 1929 г. закрыты, как прекращена деятельность и других издательств такого рода: судьба их была решена на самом верху.

В 1928–1929 гг. резко ужесточился просмотр производственных планов частных издательств. За первую половину 1928 г. ленинградской цензурой было изъято из них 93 названия (из 539 представленных) под тем предлогом, что они частично уже намечены к изданию ГИЗом (часто это был не более, чем предлог: эти книги так и не вышли в свет), частично «в связи с выходом» за пределы утвержденной программы. Как свое несомненное достижение, цензура указывает на рост таких изъятий — на 5 % по названиям по сравнению с первым полугодием 1927 г. и на 10 % по объему в печатных листах. Так, например, из 18 названий, представленных известным издательством для детей «Радуга», было забраковано 7, в том числе занимательные книги по физике Я. Перельмана; из плана «Мысли» выброшена 31 книга, в частности, 7 книг Александра Грина, 4 — С. Н. Сергеева-Ценского и т. д.

Все эти меры вели к полному разорению негосударственных издательств: «не мытьем, так катаньем» их принуждали к свертыванию работы и даже полного, «добровольного», так сказать, прекращения ее к 1928–1929 гг. Число примеров применения чисто экономических санкций можно было бы умножить, но и приведенные выше достаточно отчетливо свидетельствуют о той далеко нечистоплотной практике «литовских» инстанций, которая применялась тогда к частно-кооперативному сектору издательского дела. Мы не говорим уже о жестком налоговом прессе, на который постоянно жалуются владельцы этих издательств, о лимитировании бумажных и полиграфических ресурсов. Частные издатели, конечно, на себе чувствовали эти меры, приводившие их к разорению. Но, как мы видели, все они были заранее спланированы в органах Главлита. В совокупности они должны были покончить с частными и кооперативными издательствами, что и произошло в конце Нэпа.

Под контроль Главлита и его местных органов подпадала, естественно, не только хозяйственно-финансовая сторона деятельности издательств. В распоряжении государства были мощные средства внеэкономического принуждения. Проводя политику «директивных органов», Главлит, прежде всего, контролировал политическую и идеологическую сторону, свято блюдя «чистоту генеральной линии» партии. Контроль этот, прежде всего, проявлялся на первом уровне — в процессе регистрации издательств и ежегодно проводимой их перерегистрации. Уже в самом начале Нэпа, в 1922 г., всем местным отделам был разослан, как всегда, «секретный» циркуляр, который предписывал: «Цель перерегистра ции— всесторонне выяснить физиономию каждого издательства по особой анкете. С особенной тщательностью должно быть выяснено, кто является действительным финансистом издательства (частного), не является ли издательство, формально научное или художественное, совершенно с виду аполитичное, источником дохода для группы эсеров или меньшевиков, имеет ли издательство скрытую связь с зарубежными издательствами». Местным цензорам предстояло выяснить — «не входят ли в состав редакций лица политически подозрительные, не являются ли они притоном для антисоветских журналистов и беллетристов». Для выяснения этого все средства были хороши, даже внедрение в состав редакций особо доверенных лиц и даже прямое доносительство: «Нелишне наладить ознакомление с закулисной жизнью издательств через коммунистов или верных людей, работающих в нем. В этом смысле должен быть использован и Политконтроль ГПУ» (I — ф. 31, оп. 2, д. 2, л. 99).

Тщательно изучались не только программы издательств, но и «политические физиономии» их сотрудников, тем более — руководителей. В начале, в 1922–1923 гг., подход был еще относительно либеральным: «подозрительные» издательства, если, разумеется, па? них не было прямых криминальных данных, все же разрешались, но рекомендовалось усилить за ними наблюдение. Было предложено установить тщательное наблюдение за петроградским издательством «Путь к знанию». В марте 1923 г. в Петрограде было перерегистрировано 60 издательств, причем за 11-ю Политконтролю ГПУ предложено установить наблюдение в целях детального выяснения их физиономии» (Там же, л. 4).

В целях оперативного наблюдения и получения нужных «сигналов» необходимо было внедрить в состав: редакции «своих людей» — коммунистов, прежде всего, которые должны были занять ключевые посты, и не только в государственных, но и в частных, общественных и других издательствах. Ленгублит в 1924 г. потребовал «обратить внимание на беспартийный состав редколлегии «Земли и фабрики», «установить тщательное наблюдение и ввести коммуниста в редколлегию издательства Петроградского института книговедения» (I — ф. 31, оп. 2, д. 26, л. 2). Такое же решение было принято относительно редакции «Всемирной литературы», входившей уже тогда в состав ГИЗа, и других издательств — Государственных, ведомственных и частных. В дело вмешивались даже райкомы ВКП(б) — один из петроградских райкомов потребовал в 1922 г. от Гублита, чтобы «в подведомственных вам учреждениях работали по-преимуществу члены РКП», предлагая при замене «беспартийных членами РКП», присылать в Райком заявки, по которым подходящие лица будут «откомандировываться» и в органы Гублита, и непосредственно в сами издательства (Там же, л. 52). Именно они должны были осуществлять негласное наблюдение за работой издательств.

Но, с другой стороны, сотрудничать в частных издательствах и, тем более, публиковаться в них, коммунисты должны были только с разрешения руководящих партийных инстанций: видимо, опасались «разложения кадров» и отхода от идейной чистоты в такой «нэпманской среде» (красноречив в этом смысле эпизод с запрещением самому Луначарскому печататься в «Никитинских субботниках», о чем рассказано было уже выше в главе «Нарком просвещения и главный цензор страны»). Разрешен был, например, журнал «Взмах», но «при условии, если со стороны Петроградского районного комитета РКП нет возражений против участия в нем коммунистов» (Там же, д. 15, л. 1). Когда в 1928 г. началось массовое закрытие кооперативных издательств, Ленобллит посчитал «необходимым сохранить «Издательство писателей в Ленинграде», как работающее под коммунистическим руководством на здоровых хозяйственных началах».