Созданный в 20-е годы механизм тотального цензурного контроля на протяжении семи десятилетий играл роковую и зловещую роль в исторической драме России XX века. Последствия его деятельности будут сказываться еще долгие годы. «Теоретически достоинство нации, уничтоженной политически, — писал Иосиф Бродский в предисловии к «Избранной прозе» Марины Цветаевой в 1979 г., — не может быть сильно уязвлено замалчиванием ее культурного наследия. Но Россия, в отличие от народов, счастливых существованием законодательной традиции, выборных институтов и т. п., в состоянии осознать себя только через литературу, и замедление литературного процесса посредством упразднения или приравнивания к несуществующим трудам даже второстепенного автора равносильно генетическому преступлению перед будущим нации». Сама же Марина Цветаева писала в 1919 г. в «Лебедином стане»:

Да, пророчество поэта оказалось верным: «спевка» в двадцатые годы была полностью закончена, осталось приступить к «обедне», что неминуемо и произошло в — тридцатые. Правы древние мудрецы, утверждавшие, что там, где начинают жечь книги, заканчивают тем, что жгут человека. Почва была подготовлена, страна вступала в эру единомыслия, а точнее — единобезмыслия, в эру, когда царит в худшем для режима случае полнейшее молчание, а в лучшем, что, увы, имело место, неподдельный радостный энтузиазм. Только при этих условиях возможны культурный геноцид и беспредельная власть террористического режима.

Один из «искренних» большевиков, Г. И. Мясников, попробовал было в связи с началом Нэпа выступить в защиту свободы слова и печати — именно за это он был исключен из РКП (б) «за антипартийную деятельность» (позднее он эмигрировал). В августе 1921 г. пришлось вступить в эту полемику, носившую, естественно, односторонний характер, самому В. И. Ленину. «Буржуазия (во всем мире), — писал он тогда, — еще сильнее нас и во много раз. Дать ей еще такое оружие, как свобода политической организации (свобода печати, ибо печать есть центр и основа политической организации), значит облегчать дело врагу, помогать классовому врагу. Мы самоубийством кончать не желаем и поэтому этого не сделаем… Вы хотели лечить коммунистическую партию и стали хвататься за лекарство, несущее верную смерть…» (Полн. собр. соч. Т. 44. С. 79–80).

Вот с этим надо полностью согласиться: как умный и дальновидный политик, Ленин совершенно справедливо увидел в этом призыве «еретика-коммуниста» величайшую опасность, ибо прекрасно понимал, что пока отсутствует свобода печати в «стране социализма», пока в руках партии и государства сосредоточена монополия на информацию и власть над умами, до тех пор только и может функционировать коммунистический режим. «Лечить» его невозможно, тем более с помощью предлагаемого Мясниковым «лекарства», — провозглашения свободы печати, ибо оно действительно «несет ему верную смерть».

Горбачев в начале «перестройки» совершил основную свою ошибку: видимо, он недостаточно вник в ленинские заветы. Провозгласив даже не свободу печати, а дозированную, спущенную сверху «гласность», с помощью которой он намеревался очистить слегка КПСС от «прогнивших элементов», придать ей более благообразный вид, он постепенно терял контроль над сознанием масс. Сказанное слово правды неминуемо должно было (как это и случилось) разрушить режим, основанный на лжи, — «империю лжи». «Гласность», перешедшая в относительную свободу печати, и вызвала, как я думаю, ту цепную реакцию, которая смела и сам режим, и его самого.

Верно сказано: «Одно слово правды весь мир перетянет»…