— Как Святогора? — медленно спросила я и поёжилась. — Живого, здорового, полного сил… Какая страшная легенда!

— Вы с ней знакомы? — немного удивленно произнёс Серж. — Странно… как, впрочем, и сама легенда. Святогор-то лёг в гроб сам, причём с явным удовольствием! Позвольте, как это там… Вот:

Опустился в него да Святогор-великан,

Святогору гроб да понравился,

Да в длину по мере, в ширину как раз.

Говорит Святогор да таковы слова:

— Ай же ты, Илья, да мой меньший брат!

Ты возьми-ка крышечку дубовую,

Ты покрой-ка меня да с головушкой,

Полежу я в гробу, полюбуюся…

Говорит ему Илья да таковы слова:

— Ай же ты, названный да мой старший брат!

Ты игру затеял нехорошую,

Нехорошую игру да небывалую!

Не могу я твоего наказу выполнить,

И тебе так шутить не советую!

Святогор Илью да не послушался,

Он поднял ту крышку да с сырой земли,

Опустил её на гроб ровно-ровненько.

Тут сошлись края и срослись совсем,

Даже щёлочки не осталося…

— Я слышала другой вариант, прозаический, — авторитетно заявила я. — Там оставшаяся щёлочка сыграла большую роль!

— Она упоминается и здесь, — подтвердил рыцарь, — дальше, безо всякого перехода. Расхождения начинаются потом. По одной версии Святогор хотел передать Илье всю свою силу, а по другой — дохнуть на «меньшого брата» мёртвым духом. Правда, не по злобе и коварству, а лишь в порыве отчаяния.

— Ага, знаем мы это порыв, — пробормотала я. — «Жаль, что не получилось, но попробовать стоило…» Вообще-то, бред невероятный — не знаю, что и подумать!

— Толкований эта легенда имела изрядно, — (наконец-то, Серж решился взять меня под руку, а я обернула к нему свою мордочку и обратилась в слух). — По одному из них под образом Святогора подразумевались княжеские дружины, которые не могли справиться с неуловимым врагом, однако становились всё многочисленней. Народ уже не мог прокормить это бесполезное воинство и удовлетворить все его немалые прихоти и в конце концов выразил во многих своих песнях и былинах недвусмысленное желание «похоронить» своих защитничков навсегда. По другой версии осуждалась как раз излишняя исполинская сила, не имевшая ни цели, ни способа применения — недаром народный любимец богатырь Илья Иванович отказывается принять губительную мощь от «старшего брата». Есть и мнение, что в легенде чуть ли не предсказана трагическая судьба и крах всего человечества, если оно будет безрассудно стремиться к любому Абсолюту и замкнётся само на себя — и так далее. Хотя, скорее всего, перед нами просто поэзия, вольная и причудливая фантазия сказителей без всяких хитростей и подковырок.

— Откуда ты всё это знаешь? — поинтересовалась я медовым голоском, раздумывая, не прижать ли мне руку рыцаря к своей талии. Он ответил не сразу:

— Мне посчастливилось найти «компакт-библиотеку» с архивным отделом. Там очень многое сохранилось. Огромный материал, но собранный беспорядочно и совершенно не систематизированный. Если пытаться на его основе выстроить мало-мальски правдоподобную историю развития общества на этой планете — ничего не получится. Даже не разберёшь, где настоящие факты, а где фактологические вымыслы. Я, например, не разобрался, хотя имею представление о методах исследования.

— Ну, с нашей сказкой всё, вроде бы, ясно — чистый фольклор! Одна фразочка чего стоит: «Полежу я в гробу, полюбуюся…» Кошмар да и только, — поёжилась я.

— Да, здесь спорить не о чем. А как быть в других случаях, когда в литературный переплёт вкраплена определённая информация, от которой уже можно отталкиваться историку? Сопоставить не с чем, подтвердить или опровергнуть — тоже!

— Приведи пример, — попросила я и добавила: — Только чего-нибудь повеселее.

Серж искоса глянул на меня, чему-то усмехнулся, словно вспомнил именно такой фрагмент, а затем вытянул вперёд правую руку и громко провозгласил: «Никомед Четвёртый Филопатор, царь Вифинии. 89-й год до нашей эры!

Не раз царь Вифинии вспоминал о годах, проведённых в Капуе! Туда Никомед Филопатор был послан своим отцом Никомедом Третьим Эвергетом с целью обучения различным наукам, ибо Рим недаром считался самой культурной и просвещённой страной Запада, а Капуя была одним из богатейших городов и уступала только самому Риму. Она славилась своими школами (в том числе, и гладиаторскими), а также многочисленными лавками, где продавали всевозможные предметы роскоши.

Никомед регулярно писал отцу о своих феноменальных успехах (не уточняя, правда, в какой именно области) и в каждом письме постоянно просил денег, которые он тратил на модные одежды и духи, и которых ему катастрофически не хватало. Царевич завивался у лучшего парикмахера в городе, покупал самые современные и дорогие наряды. Кроме того, он начал писать стихи, подражая, естественно, Гомеру. Никомеду эти стихи очень нравились, но когда он пробовал читать их своим друзьям, то они (невежды, ничего не понимающие в высокой поэзии!) неизменно разражались гомерическим хохотом. Это сильно уязвляло самолюбие будущего царя, однако его утешало то обстоятельство, что великих не сразу оценивают по достоинству.

Да, деньки, незаметно пролетевшие в Капуе, были лучшими в его жизни! Единственное, чего страстно желал тогда Никомед, — это воссесть на вифинский престол. И что же? Сейчас он сидит на этом самом престоле, а его теперешнее положение унизительно, больше того — смешно! Вифинская знать его ненавидит, хотя и прячет свою ненависть под улыбкой. Того и гляди, насыплют яду в бокал, как пергамскому властителю Атталу Филометру, или просто прирежут, как Пруссия! Чтобы обезопасить себя от покушений, пришлось утроить охрану, и теперь священную особу царя охраняют уже свыше пятисот человек. Потом пришлось ввести должность главного отведывателя блюд, а чтобы этого обжору не подкупили, Никомед, недолго думая, назначил ему жалованье в 6000 статеров. Мало кто из придворных получал столько же! Впрочем, деньги выплачивались нерегулярно — царская казна пустовала, а сборщики налогов вместо того, чтобы набивать её золотом, набивали свою мошну. И звонкую монету приходилось занимать у ростовщиков. А занимал Никомед много и поэтому за короткий срок задолжал проклятым процентщикам огромную сумму — пять миллионов статеров! Хорошо ещё, что долги выплачивал пока Рим. И за эту услугу, и за многие другие приходилось рассчитываться, хотя и не статерами. Рим никогда и ничего не делал даром, и царь это прекрасно знал.

Никомед вздохнул и подумал о Мании Аквилии (напыщенный индюк, возомнивший себя новым Сципионом!) Теперь он столь часто наведывается в Никомедию, как будто Вифиния уже является римской провинцией, а он назначен в ней претором! Вот и сегодня Маний Аквилий прибыл с очередной просьбой, больше похожей на приказ. На сей раз «просили» уменьшить пошлины на римские товары, и он, Никомед, великий государственный муж и политик, не посмел отказать этому наглому патрицию, потому как понимал, что удержится на троне только располагая поддержкой Рима (хотя уменьшение пошлин наверняка вызовет новые волнения в народе…) О, эта вечно всем недовольная чернь! А ему придётся топить очередной бунт в крови опять же при помощи легионов трижды ненавистного ему Рима, который здесь и олицетворяет Маний Аквилий, этот лощёный боров, это ничтожество! Да поразит его молниями Юпитер-Зевс!

Ну, а может быть, не стоит исходить желчью? В конце концов, какая-то власть в Вифинии у него же осталась! Когда он скромно едет по улицам Никомедии в сопровождении сотни телохранителей, народ кричит: «Да здравствует Никомед Четвёртый Филопатор, Великий, Добрый и Справедливый!» Правда, иногда в толпе выкрикивают и ещё кое-что, но он, царь, старается не замечать этих грубых и стилистически плохо оформленных выпадов. Стихи, написанные им в редкие минуты отдыха от государственных дел, столь же прекрасны, как «Илиада» божественного Гомера. Во всяком случае, так утверждают придворные. Его двор — самый блестящий и пышный двор Азии (как говорят опять те же самые придворные). Ах, у него положительно нет оснований быть недовольным!»

Серж декламировал отлично. Я с удовольствием слушала, а когда он закончил, то, смеясь, зааплодировала, сразу вспомнив папиного зама Коревича с очень похожим имечком и характером. Однако пришлось указать, что налёт литературщины в повествовании более чем очевиден. Рыцарь сразу же согласился со мной, но заметил, что не пересказывал, а именно цитировал наизусть безупречно оформленный документ — присутствовал и номер, и код, и система тройной защиты от уничтожения. Не было только индекса группы материалов, в которую входил этот маленький кристаллик информации. И таких псевдоисторических откровений, перелицованных в серьёзные справки, в найденной библиотеке было гораздо больше, нежели простых и точных сведений.

— Это говорит о явной тенденциозности составителя, — подумав, сказала я. — Или даже о намерении приготовить спланированную «дезу» в будущее. Если хорошенько рассчитать перспективу…

— Простите, что перебиваю: а стоит ли? — едва заметно улыбнулся Серж.

Мне стало неловко — в самом деле, пошла вещать, как на официальном совещании! Не хватает только подчёркнутой жестикуляции да строгого костюма с удостоверением личности на лацкане…

Я затормозила и вынудила рыцаря повернуться ко мне лицом — пусть не забывает, что выгляжу я всё-таки не как сухарь-плесневая-корочка, а как очень даже сдобная булочка! Кажется, вышло эффектно, ибо моим локотком вновь завладели. Этого показалось мало, и я решила как следует случайно споткнуться. Сержу пришлось поддержать меня за талию — возражений на это не последовало. Хотя бы потому, что у притворщицы перехватило дыхание.