У нас эти изобретения человечества имеются, не в этом качестве, а для поддержки тела в тонусе, как и прекрасная ультрафиолетовая лампа — хоть ничтожный, но заменитель солнечного света. Но самое главное — искусственная сила тяжести. Ее изобрели, разумеется, не только для того, что бы мы навыков в этой сфере не утратили. За полгода нахождения в невесомости организм теряет до двадцати процентов кальция. За пять лет полета мы бы просто стали недвижимыми инвалидами. Опция сжирает львиную долю энергии, но она самая необходимая вещь после воздуха и воды. Работает она часов шестнадцать-восемнадцать в сутки, и выключается ровно на то время, что мы спим. Спать в невесомости непривычно, и все равно где — нет ни верха, ни низа. Можно прицепиться и спать, как летучие мыши.

Это все было во-первых, вы помните? Во-вторых, все женщины-астронавты, совершавшие длительные полеты на орбиту, принимали гормональные препараты, останавливающие цикл. Это не способствует здоровью, возможно, поэтому большинство из них после завершения полета не рожали. Не буду говорить почему — не могли, не хотели? Не знаю. Что касается наших, хоть их на порядок меньше, — могу гордиться соотечественницами — у кого один ребенок, у кого двое. И да, это сыграло важную роль, когда я принимала окончательное решение об участии. В теории я смогу иметь здоровых детей, а на практике — посмотрим.

Одно могу сказать — даже наши хомяки не оправдывают расхожее мнение, что они только спят, едят и сексом занимаются. Нет, есть и спать они никогда не отказываются, а вот к половому вопросу равнодушны абсолютно. Зато морских свинок пришлось рассадить. Карл бедной Кларе житья не давал. Теперь он подозрительно смотрит даже на нас с Катериной, я его кормить боюсь подходить, мало ли.

Личная жизнь у нас на борту только относительно личная. Весь модуль — это несколько отсеков, разделенных символическими перегородками, съемно-разъемными. Если не видно, так слышно, секретов ни у кого нет. Дружно делаем вид, что ничего не замечаем. И вообще, не хочешь слышать чужих вздохов — дыши сам. Жалко, из-за работы редко дышим… Но иногда только это средство спасает от… безумия.

Почти два века назад Циолковский сказал: 'Планета есть колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели'. Он прав, конечно, но и не прав. Космос прекрасен, но абсолютно чужд человеку. И непостижим. Многие космонавты после возвращения на Землю рассказывали о невероятных, необъяснимых явлениях, которые они слышали и видели. Часть из них невозможно описать и подтвердить с научной точки зрения. Началось все, как и положено, с первого космонавта. Юрий Алексеевич Гагарин, побывав как-то на концерте, сказал, что уже слышал эту музыку. Не на Земле, в космосе. Американский астронавт писал, что, пролетая над территорией Тибета, он смог невооруженным взглядом рассмотреть дома и окружающие их постройки. Ученные этот эффект назвали увеличением наземных объектов, но научного объяснения возможности рассмотреть постройки с расстояния в 300 километров пока не нашли. И это даже не в близком космосе, на Луне, к примеру, а вообще на околоземной орбите.

Что все это не байки для своих, я поняла, когда в самом конце подготовки Гали прочитала нам курс по ни много, ни мало внеземной психологии. В нем описана лишь часть из собранных в течение длительного времени свидетельств о наблюдении аномальных явлений на орбите Земли из нескольких тысяч. А завершила цитатой.

— Летчик-космонавт Александр Серебров, четырежды побывавший в космосе, один из рекордсменов по длительности полета, сказал: 'Там, в глубинах Вселенной, с людьми происходит неизвестно что. Состояние физическое худо-бедно изучается, а вот изменения сознания — темный лес. Медики делают вид, что человека можно ко всему подготовить на Земле. На самом деле это абсолютно не так'.

Так вот, примите это как данность. Не праздно удивляйтесь — а подробно описывайте, смотрите на это как на часть эксперимента, договорились, коллеги?

Честно говоря, я вышла тогда из кабинета с мурашками. Спросила Игоря.

— Было, Мила. Летели над ночной стороной. И вдруг как в деревне — лай собаки. Потом стал отчетливо слышен плач ребенка, какие-то голоса. А сны какие там снились!

— Но, может, просто галлюцинации?

— Никто из тех, кто летал, не может назвать это галлюцинациями — слишком реальные ощущения.

— А наука? Что наука говорит?

— Магнитные поля. Вернее, их колебания. Американцы…

— Дай угадаю? Поток космической информации? Сигналы инопланетян?

— Почти. Предположили, что это могут быть частицы космических лучей, которые движутся с огромной скоростью.

— Знаешь, Игорь, это все околонаучно, как мне кажется. Скорее философия и эзотерика.

Мой скепсис разбился об опыт довольно скоро. На сорок шестой день полета я проснулась от того, что услышала звук приближающегося поезда. Вот как будто стояла на переезде и пропускала состав. Гудок, стук колес, лязг. Шум сначала усиливался, приближаясь, потом стал удаляться и затихать. Где-то вдали опять прозвучал гудок и все стихло. Это было настолько реалистично, что на мне майка с шортами стали мокрыми от пота. С трудом расстегнула фиксаторы, поплыла к перегородке, вытащила запасной комплект, переоделась. Заставила себя посмотреть в иллюминатор. Как ожидалось, вокзал не приехал. Мы по-прежнему висели в черноте и до нас не было никакого дела далеким равнодушным звездам.

Вернулась в 'спальню' — мы с Игорем спали в лаборатории, с фонариком с трудом открепила ремни от настенного спальника и 'принайтовалась' к Игорю.

— Мила, что? — сонно пробормотал командир, пока я возилась.

— Ничего, спи, — прижалась к нему, он обнял меня, не просыпаясь, как обнимают женщин миллионы мужчин. Никак не могла уснуть, пока, наконец, не открыла глаза и не поняла, что уже пищит будильник.

Чем дальше мы улетали от Солнца, тем красочней и фантастичней явления нас посещали. Мы слышали музыку, прекрасную, неземную, слышали все четверо, и даже попытались записать. При воспроизведении закономерно услышали тишину, и я разочарованно протянула руку, чтобы удалить файл. Наш штатный физик меня вовремя остановил.

— Оставь. Вернемся на землю, отдадим в лабораторию. Пусть изучают. И давайте договоримся — все коллективные галлюцинации фиксируем.

— А индивидуальные? — удивилась я. — Частная собственность?

— Диагноз, — отозвалась из своего угла Катя.

Опытным путем за несколько недель установили, где именно лучше не спасть. В смысле, там видения ярче и реалистичнее, что ли. В носовой части корабля — там вообще аквариум — иллюминаторы огромные, висишь в космосе практически. По левому борту — по нему проходят силовые кабели. Места, где совсем отсутствуют приборы, на корабле нет. Самое козырное место — кладовка, мы с Игорем туда из лаборатории переехали, и Катин медотсек. Мы предложили меняться, в смысле спать в кладовке по очереди, но Катя нам свою вотчину не доверила. Подозреваю, из-за кушетки. Нам с Игорем роскошь заниматься любовью хотя бы на таком подобии кровати не доступна. Мы все камасутру изобретаем. И что мне на Земле спокойно не лежалось, все экзотику искала? Пожалуйста, Люда, кушайте ее ситечком!

Глава 7. Полет нормальный?

— Катя, где твой справочник по психиатрии?

— Тебе зачем? — наш доктор закономерно подозрительна.

— Хочу посмотреть — если видишь одну и ту же галлюцинацию два дня подряд — это паранойя или шизофрения?

— А какие еще симптомы наблюдаете, больная?

— Что именно ты видишь, Мила?

Вопросы прозвучали в унисон. Ответила, конечно, командиру — надо же субординацию соблюдать.

— Я вижу, как встречным курсом летит метеороид. Размер — сантиметров пятнадцать в поперечнике, может, чуть больше. Вращается вокруг оси, неровный, похож на кусок камня, но блестит на Солнце, возможно ахондрит или железный. В приборы ничего не видно, запись на камере смотрела — ничего похожего. А я вижу невооруженным глазом, хоть в носовой иллюминатор не смотри. Катя, так ты меня лечить будешь или сразу… усыпите? Во избежание?

— Мила, Артем, в рубку. Мила, опиши как можно подробнее, что ты видишь, в каком секторе. Телескоп захватывает? Артем, обработай запись с камеры и фото с телескопа. Попробуй рассмотреть.

Артем, не споря, запустил программу, почти бесшумно застучал по клавиатуре. Я молчать не стала.

— Игорь, мне льстит, конечно, что ты за меня. Приятно. Но мы оба знаем, что рассмотреть камень размером с кулак, летящий на скорости несколько десятков километров в секунду — если он из солнечной системы, залетные-то развивают скорость на порядок больше — невозможно. Мы бы даже не узнали, прилети в нас что-то — прошил бы корабль насквозь, как пуля, и здравствуй, разгерметизация. И благословенный взрыв, что б долго не мучились.

— Оптимистка, — похвалила меня подошедшая Катерина.

— Мила, я знаю только, что ничего не знаю. Сюда только спутники до нас долетали, и то не все. Космическую радиацию тоже нельзя увидеть, не считая северного сияния, только приборы регистрируют. А на орбите десятки людей говорят про вспышки в глазах во время полета, и что одновременно фотодетекторы импульсов фиксируют излучение. Нужно рассчитать, есть ли действительно опасность столкновения, и необходим ли маневр уклонения. Артем?

— Командир, пока чисто. Программу на уклонение запускать не буду, пока первую задачу не закончу — зависнет, объем большой. Идите, работайте, а? Что вам, делать нечего, над душой стоять?

Айтишники везде одинаковые, вы заметили?

— На разойтись, я, кстати, сразу согласился. И разошелся. И расходился! — немузыкально пропела я, удаляясь.

— Мила, — нахмурил брови любимый. — Вчера надо было сказать.

— Что сказать, Игорь? Если в каждой фигне, что нам мерещится, искать рациональное зерно..! Даром мы с Катей уже половину иллюминаторов шторками позакрывали?!