«Пишу тебе у Рейна»

«…Мы, превосходительный Рейн и жалобный Сверчок, на лужице города Кишинёва, именуемой Быком, сидели и плакали, вспоминая тебя, Арзамас, ибо благородные гуси величественно барахтались перед нашими глазами в мутных водах упомянутой речки».

Пушкин пристроился у ломберного столика в гостиной генерала Орлова и сочинял шутливое послание в Петербург своим друзьям-арзамасцам. Не так давно и он и Орлов состояли членами дружеского литературного кружка «Арзамас». Пушкин имел там прозвище Сверчок, а Орлов за своё красноречие назывался Рейном. Его речь текла так же красиво и плавно, как воды знаменитой реки. И про гусей Пушкин помянул не случайно. Заштатный городок Арзамас, в честь которого назвали кружок, славился гусями. И члены кружка называли себя «гуси». «Гуси» были простые и почётные. Среди почётных числился, между прочим, граф Каподистрия.

О том, что его петербургский знакомец генерал Орлов теперь в Кишинёве и командует расквартированной в Бессарабии 16-й пехотной дивизией, Пушкин узнал от Раевских. Ведь это был тот самый молодой генерал Михаил Фёдорович Орлов — поклонник Екатерины Николаевны, — который до этого служил в Киеве с Раевским.

Пушкин порадовался приятному известию. Будет с кем перемолвиться, отвести душу.

Приехав в Кишинёв, он направился к Орлову.

Орлов поселился в Верхнем городе, где для него были сняты на Купеческой улице два больших дома. В одном, принадлежавшем содержательнице девичьего пансиона мадам Майе, была его канцелярия. Во втором — квартира.

За обедом у Орлова собиралось большое общество, главным образом офицеры его дивизии. «Прискорбно казалось, — рассказывает современник, — не быть принятым в его доме, а чтобы являться в нём, надобно было более или менее разделять мнения хозяина».

Генерал Орлов был вольнодумцем и мнения имел соответствующие.

Именно вольнодумство помешало его карьере, воспрепятствовало подняться на самый верх служебной лестницы и блистать в Петербурге.

А для этого имел он все основания: выдающийся ум, военные заслуги, энергию, храбрость, богатство, незаурядную внешность, благоволение царя.

Семнадцати лет вступив в гвардию, Орлов в двадцать шесть лет был уже генералом. Самым молодым генералом русской армии.

Чины получал не на дворцовом паркете, а все до единого на полях сражений — «за отличие».

Последний чин — генеральский — получил в 1814 году за участие во взятии Парижа и принятие капитуляции французской столицы.

Принять капитуляцию поручил Орлову царь. Александр I его заметил, взял к себе в адъютанты.

Казалось, впереди одни успехи и почести. Но пройдя войну, сблизившись во Франции с Николаем Ивановичем Тургеневым, Орлов многое узнал, переоценил.

Он вернулся в Россию убеждённым врагом самодержавного произвола и крепостнического рабства, с желанием полезной деятельности и решительных действий.

Происходил он из семейства весьма решительного. Был сыном младшего из трёх братьев Орловых, силачей и красавцев, которые помогли Екатерине II занять российский престол.

Один из его дядей — Григорий Григорьевич — вместе с Никитой Паниным, графом Кириллом Разумовским и княгиней Дашковой стоял во главе заговора в пользу Екатерины.

Другой его дядя — Алексей Григорьевич — самолично расправился с Петром III.

Так безвестные гвардейские офицеры из захудалого дворянского рода превратились в несметно богатых вельмож — графов Орловых.

Михаил Фёдорович унаследовал от родственников «дурную привычку» не слишком бережно относиться к жизни царей, но пошёл ещё дальше. Его не устраивал дворцовый переворот. Он хотел революции силами армии, отмены крепостничества, республиканского правления. В ответ на вопрос своего друга Вяземского: в кого он влюблён, отвечал: «В кого влюблён? В представительное правление, во все благородные мысли, во всех благородных людей».

Образ мыслей Орлова не понравился царю. В наказание за вольнодумство и независимое поведение беспокойного генерала в 1818 году услали служить в Киев.

Но Орлов не унялся. Желая осуществить свои революционные замыслы, он упорно добивался командования дивизией.

Дивизию наконец он получил, но вдали от столиц, в окраинной Бессарабии.

Так летом 1818 года Михаил Фёдорович оказался в Кишинёве, где стоял штаб дивизии и где нашёл его Пушкин.

Орлов был любезен, радушен. Широкообразованный, он сам прекрасно владел пером и знал толк в литературе.

Вспоминали Петербург, «Арзамас», друзей. Орлов просил не чиниться, бывать у него запросто.

Пушкин стал ходить к нему чуть ли не всякий день, быстро перезнакомился с гостями Орлова.

В доме Михаила Фёдоровича говорили и спорили обо всём, но более — о политике и о положении в дивизии.

До прибытия Орлова в 16-й дивизии, как во всей русской армии, усиленно насаждались аракчеевские порядки. Каковы они есть, Пушкин видел в Петербурге. Солдат учили не воевать, а вышагивать на парадах, для этого мучили бесконечными учениями, палками вбивая плацпарадные премудрости.

Эпиграммы на жестокого и подлого обожателя муштры, любимца царя графа Аракчеева сыграли свою роль в судьбе Пушкина. И здесь та же аракчеевщина…

Даже командир 6-го корпуса, куда входила дивизия Орлова, генерал Сабанеев, ревностный служака и отнюдь не вольнодумец, и тот сетовал: «Не могу равнодушно видеть уныние и изнурение войск русских, измученных бесконечным и беспрерывным учением, примеркой и переделкой амуниции и проч.

Ученье день и ночь, даже со свечами. Солдаты не имеют ни минуты отдохновения. Оттого побеги, оттого смертность».

Больше всего солдат бежало как раз из 16-й дивизии.

Приняв командование и объездив полки, Орлов издал приказ и строго-настрого распорядился прочитать его солдатам.

В приказе писал, что видит причину побегов в полуголодном существовании солдат (их обворовывают) и в зверском с ними обращении.

«Я почитаю великим злодеем того офицера, — говорилось в приказе, — который, следуя внушению слепой ярости… употребляет вверенную ему власть на истязание солдат».

Уважать солдат, заботиться о них, просвещать их, готовить из них соратников для великого дела…

— Я сам почитаю себе честного солдата другом и братом, — заявлял Орлов. Молодые офицеры слушали его как оракула.

Пушкину вспоминался Петербург, бурные собрания у Никиты Муравьёва и у Ильи Долгорукова. Те же пылкие речи, страстное желание свободы.

Но было здесь и другое: большая решительность, готовность действовать. Незамедлительно, тотчас же.

«Пишу тебе у Рейна, — сообщал Пушкин Вяземскому… — Он тебе кланяется и занят ужасно сургучом. Прибавление. Орлов велел тебе сказать, что он делает палки сургучные, а палки в дивизии своей уничтожил».