«Потёмкинский город»

Пушкину подумалось, что надо было обладать недюжинной фантазией, чтобы назвать этот более чем скромный городок столь пышно и многозначительно — Екатеринославом.

Это несоответствие имело свои причины.

В конце XVIII века, после присоединения Крыма к России, Екатерина II решила посетить эти земли, и генерал-губернатор Южного края князь Потёмкин приказал на всём пути её следования в Крыму поставить декорации с перспективой, изображающие чистенькие, уютные селения.

Предполагалось, что, увидев их издалека и приняв за настоящие, императрица порадуется благоденствию края. Декорации эти назвали «потёмкинские деревни», что стало именем нарицательным. Екатеринослав, в известной степени, был «потёмкинским городом».

Всё в этом городе, названном Потёмкиным во славу Екатерины, должно было поражать грандиозностью и великолепием. Потёмкин сообщал императрице, что в Екатеринославе будет построен небывалой величины собор, здание суда «наподобие древних базилик», «лавки полукружием наподобие пропилей или преддверий афинских, с биржею и театром посередине», каменные дома в римском и греческом вкусе, университет с музыкальной академией или консерваторией и так далее и тому подобное. В несуществующую консерваторию был назначен директор — знаменитый музыкант Сарти, а в несуществующий университет — профессора. Всем им уже платили жалованье.

Грандиозные проекты после смерти Потёмкина остались на бумаге.

В 20-х годах XIX века губернский город Екатеринослав, насчитывающий тридцать с небольшим лет своего существования и всего восемь тысяч жителей, был зелёный, состоящий почти сплошь из мазанок. Каменных домов в нём насчитывались единицы. Даже каменной церкви и той не было.

Но как в каждом губернском городе, имелись в Екатеринославе присутственные места, полиция, дума, магистрат, тюрьма, лазарет, гимназия, а также духовная семинария и даже выстроенное дворянством здание театра, в котором время от времени давали представления заезжие актёры.

Канцелярия Главного попечителя об иностранных колонистах Новороссийского края помещалась на Большой улице, в одноэтажном каменном доме.

Новороссийским краем или Новороссией называли тогда южную часть Европейской России, прилегающую к Чёрному и Азовскому морям.

До начала XIX века эти обширные степные земли были мало заселены. В последней четверти XVIII века, желая оживить их, основали здесь несколько городов, в том числе и Екатеринослав. Но жили в них лишь солдаты, чиновники и другие казённые лица.

Чтобы привлечь сюда народ, пришлось правительству на некоторое время секретно предписать местным властям не выдавать помещикам крестьян, бежавших в Новороссию.

А бежали сюда многие: крепостные крестьяне, солдаты-дезертиры, провинившиеся матросы, раскольники и другой обездоленный люд.

Здесь же искали вторую родину притесняемые турками греки, болгары, сербы. Объявились и другие иностранцы. В надежде разбогатеть устремились сюда разорившиеся дворяне, отставные чиновники и военные. Чтобы укрепить здесь свои позиции, правительство их поощряло.

Каждый новоиспечённый переселенец «из благородных» получал в среднем по четыре тысячи десятин земли.

Новороссийскими землями щедро наделяли вельмож и помещиков. И те нередко целыми деревнями переселяли сюда своих крестьян из других губерний.

Иностранные поселенцы заводили здесь колонии.

В 1818 году учреждено было Главное управление колонистами Южного края.

Его начальником поставили генерала Инзова. Он ведал делами колонистов трёх новороссийских губерний: Екатеринославской, Херсонской и Таврической, то есть Крымской.

Скромная обстановка канцелярии Инзова, куда явился Пушкин, свидетельствовала о спартанских вкусах её начальника.

Да и сам Иван Никитич Инзов — пожилой пехотный генерал в потёртом мундире — ничем не напоминал важного начальника.

На добром, умном лице его не было и тени надменности, спеси. Держался он очень просто, говорил приветливо.

Свидание вышло кратким.

Приняв присланный из Петербурга пакет, справившись о дороге и здоровье, Инзов отпустил Пушкина и велел отдыхать.

Оставшись один, генерал вскрыл пакет и среди прочих бумаг обнаружил письмо, касающееся Пушкина.

Письмо было длинным, на французском языке. «Исполненный горестей в продолжении всего своего детства, молодой Пушкин оставил родительский дом, не испытывая сожаления. Лишённый сыновней привязанности, он мог иметь лишь одно чувство — страстное желание независимости. Этот ученик уже рано проявил гениальность необыкновенную… Его ум вызывал удивление, но характер его, кажется, ускользнул от взора наставников. Он вступил в свет сильный пламенным воображением, но слабый полным отсутствием тех внутренних чувств, которые служат заменою принципов, пока опыт не успеет дать нам истинного воспитания. Нет той крайности, в которую бы не впадал этот несчастный молодой человек, как нет и того совершенства, которого не мог бы он достигнуть высоким превосходством своих дарований… Несколько поэтических пиес, в особенности же ода на вольность, обратили на Пушкина внимание правительства. При величайших красотах замысла и стиля его стихотворение свидетельствует об опасных принципах… Удалив Пушкина на некоторое время из Петербурга, доставив ему занятия и окружив его добрыми примерами, можно сделать из него прекрасного слугу государства или, по крайней мере, первоклассного писателя…

Судьба его будет зависеть от ваших добрых советов».

Письмо ничем не напоминало те официальные бумаги, которые Инзов привык получать от своего начальства.

Под письмом стояла подпись статс-секретаря Коллегии иностранных дел графа Нессельроде.

Но, как сразу понял Инзов, исходило оно от другого статс-секретаря — проницательного, умного графа Каподистрии, приятеля Карамзина, хорошо знавшего и стихи и обстоятельства жизни Пушкина.

Нессельроде же плохо знал русский язык. Русских стихов он не знал вовсе и не мог бы так тонко и сочувственно судить о Пушкине.

Письмо Каподистрии Инзов перечитал дважды. Оно наводило на размышления.

«Исполненный горестей в продолжении всего своего детства…» У Инзова тоже было невесёлое детство. Он воспитывался в чужом доме и никогда не видел родительской ласки.

Через несколько дней генерал сообщил в Петербург Каподистрии: «С Пушкиным я не успел ещё хорошо познакомиться, но замечаю однакож, что не испорченность сердца, но по молодости необузданная нравственностию пылкость ума причиною его погрешностей; я постараюсь, чтобы советы мои не были бесплодны, буду держать его более на глазах».

А пока что Инзов предоставил Пушкину полную свободу, чтобы тот огляделся, успокоился, пришёл в себя.