Сбившись со счета, Альберт давно смирился с тем, что его совесть строит по-детски высокую и шаткую конструкцию из этого нерадостного стройматериала и настанет тот час, когда все рухнет и стиснет его грудь так, что продышаться будет нельзя. Не добавлял радости и тот факт, что мать уже завтра должна была отбыть в Амстердам.

Уна отправится прямиком в дом престарелых. Чтобы избежать лишних переживаний Альберт строго запретил Мегги рассказывать Хоуп о том, что его мать два раза искали по району. Старуха забывала принять лекарства и уходила выгуливать своего питомца, отчего в скором времени терялась и непременно кричала, чтобы ее не трогали чужие люди, в то время, как в полицейский участок приехал ее родной сын, чтобы забрать домой.

На первый взгляд сегодняшнее утро было спокойным, если не считать, что на крыльце, закинув назад головы мирно спала Хоуп и мистер Купер. Вполне можно было сделать вывод, что оба были мертвецки пьяны, но приглядевшись, Альберт заметил, что у обоих во лбу воткнута тонкая длинная игла с кусочком обугленной ваты на конце. Храп стоял жуткий — двухголосый.

Значит, был расслабляющий сеанс иглоукалывания с ароматерапией.

Молча вскинув брови, Альберт бессильно покачал головой, но внутри тихонько екнуло от представшей картины. Хоуп была не безнадежна в своем упрямом стремлении к одиночеству. Правда, компания была более чем странная.

Стараясь не шуметь, доктор Ванмеер тихонько отворил дверь и зашел в дом. Через пару часов должен был приехать нотариус, чтобы заверить завещание Уны. В гостиной пахло собачьим кормом, освежителем воздуха и апатией, а перед глазами стояло лицо мистер Хаксли — полное смирения и напрочь лишенное сожалений. В такие дни Альберта воротило от людей и прежде от самого себя, укрепляя уверенность в том, что отчуждение есть единственный способ сохранить рассудок. Расстановка приоритетов всегда действовала на него, как лошадиная доза успокоительного, а там и гуманность с совестью тихонько загибались, ведь они были далеко не на первом месте.