Улыбнувшись свои воспоминаниям, Хоуп клятвенно пообещала себе не пренебрегать просьбой мальчика.

Проследив за взглядом доктора, Роуз постаралась встать с кресла разминая затекшее тело и показала пальцем на коридор, предлагая туда выйти. Лулу все равно не спала. Хоуп согласно кивнула.

- Доктор Ванмеер, я не знаю уже куда бежать от страха! Желтуха не проходит и кажется у Лулу увеличился живот.

- Доктор Шуст осматривала ее?

- Да...Подтвердила. Говорит, что вздутие из-за газов. Весь день держалась температура, рвота не прекращается. Из-за чего газы? Она же голодная!

- Завтра проведем ультразвуковое обследование брюшной полости, возьмем печеночные пробы. Морально готовьтесь к тому, что Лулу будем кормить через зонд. Потеря веса накануне операции нам не нужна. Не беспокойтесь, я знаю, что терпение, это то, что Вам дается в такие моменты с особым трудом, но я обещаю, что с Лулу все будет хорошо, насколько это возможно. Я никогда не скрывала от Вас всей правды, то что она не будет ходить и чувствительность рук будет под вопросом, но за жизнь Лулу стоит бороться, потому что есть все шансы.

Мягкий, уверенный голос Хоуп и то, как она, будучи по комплекции намного меньше самой Роуз с легкостью укачивала на руках девочку, периодически поглаживая ее по волосам — подействовали на миссис Финдлоу, как лошадиная доза успокоительного.

- Пойдемте, я Вам шею подлечу. Лулу, ты же не против небольшой прогулки?

Услышав столь заманчивое предложение Роуз просияла. Она знала, что доктор Ванмеер отведет ее в кабинете доктора Робсона и воспользуется его «волшебными» иглами. Подобными услугами Роуз пользовалась далеко не в первые, в противном случае, уже давно бы сама пересела в инвалидное кресло. Ночные качания Лулу на руках превратили спину в один гигантский мышечный спазм.

Брайель по началу сам проделывал все манипуляции, но вскоре обучил то мастерству свою подругу и выдал ключ от своего кабинета, проявляя абсолютное доверие.

Преисполненная благодарности, Роуз подавила в себе мощный позыв разрыдаться и без лишних слов улеглась на раскладной стол, обтянутый дермантином.

Пусть остальные копаются в отчаянных попытках опорочить имя Хоуп Ванмеер и найти у этой женщины недостатки, но Роуз, ощущала себя рядом с ней, так, как было только далеко в детстве, когда родители отвезли ее в Диснейленд на целых пять дней. Упоение восторг и эссенция чистой нечеловеческой уверенности, что мир это удивительная сказка со счастливым концом и волшебством за каждым поворотом- эти переживания Роуз и сейчас могла воскресить в себе без малейшего труда, только призма, на которую она теперь смотрела на мир приняла вполне конкретную человеческую форму весом в пятнадцать килограмм.

Хоуп достала набор игл из шкафчика, не спуская Лулу, обработала спреем кожу на спине и шее Роуз и замерла на несколько секунд с закрытыми глазами, установив палец там, где показывал Тео.

Нет! Не попала!

Лулу копошилась и мешала, а потому отправилась на пару минут на детский стульчик, который Брайель раздобыл специально для таких случаев. Втихаря к нему ходили, чуть ли не половина мамочек из детского отделения с той же проблемой, что и у Роуз.

Палец снова уткнулся в шею и проделав проделав несколько круговых движений, Хоуп наконец убедилась, что нашла нужную точку. Зажав иглу другой рукой, она поднесла острие к коже и несколько раз уверенно ударила по тупому концу вгоняя его в тело.

Свои точки «заняли» еще две иглы, Роуз блаженно вздохнула и прошептала:

- Храни Вас Господь, доктор Ванмеер!

- Не за что! Мы пойдем побродим с Луизой. Отдыхайте.

Роуз шмыгнула носом и послушно закрыла глаза, чувствуя, как расслабляются мышцы, по которым удивительным образом заструилась горячая кровь, наполняя их теплом.

Соединив руки лодочкой, Хоуп тихонько разговаривала с Лулу. медленно шагая по коридору, она смотрела в круглые, добрые глаза ребенка, который к счастью не понимал всего ужаса своего состояния и, коверкая собственные представления о морали и принципах, в который раз приходила к выводу, что Лулу появилась в этой жизни неспроста.

Это был пример невероятного смирения и любви, который ютился в столь крошечном теле. Девочка сияла от самых крошечных радостей, ей везде было хорошо, где рядом была мама, она не знала обид, не узнает разочарований и горечи, просто потому что была лишнего того, что делает каждого человека личностью — собственного Я. Ее не отравит гордость, она никогда не предаст и что самое важное — любить как никто другой.

Если бы Хоуп была верующей, она без сомнения могла сказать, что носит на руках самого чистого ангела. Может потому, она не ощущала усталости и вскоре сбилась со счета, сколько раз они прошли длиннющий коридор от начала и до конца, не догадываясь, что за ней следит темная фигура, притаившаяся за разделительными затонированными дверьми.

Реабилитация Роуз прошла вполне успешно. Спустя час Лулу стала дремать и Хоуп проводила свою пациентку обратно в палату, уложив под бок матери на кровать. Только когда она осторожно закрывала дверь, чтобы случайно не щелкнуть замком, ее руки начало опять бить мелкой дрожью, но на лице покоилась безмятежность и умиротворение.

Хоуп вернулась в свой кабинет, забрала коробку с остывшей пиццей и отправилась в открытую комнату для персонала, где можно было отдохнуть и перекусить.

Микроволновка мягко брякнула, когда таймер прокрутился до нулей и внушительный кусок «маргариты» далекой от той неаполитано, которой она по идее должна была быть, водрузился на пластиковую тарелку.

Четыре стола со стульями пустовали в два часа ночи и Хоуп уселась за один из них полностью игнорируя тот факт, что руки продолжают трястись. В мозгу внезапно вспыхнули переживания минувшего дня и эмоции нахлынули с новой силой, только теперь перечень горестных мыслей добавился еще парой пунктов: Лулу и Сэм. И если за состояние второго еще можно было пока не переживать, то Лулу вызывала нешуточные опасения.

Двойная порция моцареллы была, как нельзя кстати! Миниатюрная женщина заглатывала еду, практически, не ощущая ее вкуса, а на стол капали крупные, прозрачные, соленые капли, которые ненадолго задерживались, чтобы неумолимо обрушиться на столешницу.

Ком в горле, Хоуп пыталась пропихнуть другим комом и хорошо, что рот был занят, в противном случае она бы еще начала судорожно прихлюпывать.

Проблемы никуда не делись.

Они всегда ждут ночи...

Желательно часиков до двух до трех и когда клиент теряет бдительность, они окружают свою жертву и начинают свой жуткий хоровод, которым сводят с ума, выжимая последние силы.

Из полумрака вынырнула фигура, облаченная во все черное.

Стул рядом с Хоуп шумно выдвинули из-за стола и худая, морщинистая рука поставила рядом с женщиной стакан воды, в другой руке человек держал яблоко.

- Наверное, сыра мало положили? - прозвучал по-отечески добрый и сочувствующий голос падре Луиса.

Хоуп даже не попыталась смахнуть слезы с лица и придать себе хоть какой-то презентабельный вид: полный рот пиццы и чуть ли не вырывающиеся сопли были самой настоящей правдой, иллюстрацией ее внутреннего состояния, которое изредка стоило являть миру во всей красе и падре Луис это знал.

Пока ее голова совершала мелкие кивки, таким образом отвечая на риторический вопрос, священник пододвинул ей поближе стакан с водой и устроился рядом.

- Так я подумал... Ну, ничего, ничего! Наладится все в скором времени, куда же деваться?!

Падре Луис громогласно откусил от большого яблока и ритмично зажевал, пока доктор Ванмеер, уткнувшись в его плечо проходила сеанс своеобразной психотерапии. Ведь он знал наверняка, что эта несгибаемая, с железной волей женщина была на поверку ребенком, который до сих пор нуждался в участии самого дорого человека в ее жизни — матери.

Хоуп так и застряла в возрасти девятнадцати лет с дырой в душе и полным неприятием того факта, что она должна продолжать жить и делать вид, что пришла в норму. Тайну исповеди отец Луис соблюдал строго, никаких советов не давал, если его об этом не спрашивали, а наводящих вопросов тем более, но Альберт Ванмеер видел своего единственного ребенка насквозь и не представлял, как ей помочь. Любить сильнее, он просто не мог... Падре Луис знал, какие демоны вьются около Хоуп, как и то, что она не собирается их разгонять.

Ему ничего не оставалось, как просто быть рядом с этой прекрасной женщиной, чтобы хоть немного разделить ее непомерную ношу, которая была всего лишь попыткой возродить в себе самое непередаваемое чувство — материнской любви.