ФОБОС

Фобос медленно плыл вдоль длинного темного тоннеля, ведущего к выходу из каменного лабиринта, уходящего глубоко под дно залива. Кто и когда построил это громоздкое сооружение, для чего оно предназначалось и почему было заброшено, Фобос не знал. Как не знал и того, кто он такой, как попал в залив, когда, откуда и зачем. Откуда-то из глубины его памяти порой всплывали обрывки смутных, неясных воспоминаний и ощущений, из которых угадывалось, что когда-то он был не один, и жизнь его была совершенно иной. Но какой именно — Фобос не помнил. Он вообще ничего не помнил из своего далекого прошлого, а лишь подсознательно ощущал и догадывался.

Ближе к выходу, где чуткие глаза Фобоса улавливали пробивавшийся снаружи слабый серый свет, от колыхания воды шевелились зыбкие абрисы черных водорослей. Не останавливаясь, Фобос захватывал цепкими челюстями пучок их и медленно, без всякого удовольствия, заглатывал, не пережевывая. Время от времени выплывая из мертвого залива подальше в море, он подкармливался также рыбой, которую терпеть не мог еще больше, чем водоросли, но это была единственная пища, дававшая ему жизнь.

Вписавшись массивным телом в светлевший впереди прямоугольник, Фобос быстро осмотрелся. Хорошо, что он мог, выпучив глаза, вращать ими по сторонам, не изгибаясь и не разворачивая свое массивное тело. Мутноватая вода залива, в которой мог жить только Фобос да редкие темные водоросли, нечасто бывала тихой и спокойной. То и дело издали, оттуда, где громоздились гулкими корпусами плавающие вместилища, набитые копошащимися двуножками, доносились различные шумы — гул, скрип или грохот, от которого вода вздрагивала, словно с испугу, или ее пронзала мелкая дрожь. При движении вдоль обрывистого берега в одну сторону можно было услышать шум двух ближайших труб. Из них в залив стекала тяжелая зеленоватая жидкость, которую так любил вдыхать Фобос. Она бодрила его и придавала ощущение необыкновенной легкости. Выбрасываясь из труб, цветная вода опускалась ко дну и лишь там растекалась в стороны, смешиваясь с остальными водами залива. Фобос обожал полежать на песке под этим зеленым водопадом, зато в другой стороне от входа в лабиринт недавно появилась еще одна труба, выбрасывавшая из себя противную жидкость, от которой щемило глаза, млели щупальца и начинало жечь внутри. Однажды, плотно обмотав эту трубу щупальцами, Фобос сдавливал ее до тех пор, пока она не сплющилась. Но понемногу ядовитая вода продолжала вытекать в залив. Тогда Фобос, изнемогая от болезненного состояния, повис на трубе и рывками стал подворачивать ее под себя. Труба вновь поддалась, и край ее, загнувшись книзу, перестал источать яд. Однако уже на следующий день он был аккуратно срезан, а оставшаяся часть трубы была так коротка, что с ней уже ничего нельзя было сделать, и Фобосу оставалось лишь держаться подальше от зловещего места.

С тех пор вода в заливе стала хуже. Но долго жить в открытом море Фобос и вовсе не мог. Среда, в которой умудрялись обитать многочисленные, кишащие тут и там глупые твари, не подходила ему еще больше. Поэтому, время от времени выплывая из залива в открытое море, чтобы поесть рыбы, Фобос до наступления темноты возвращался обратно.

Скользя низко над поверхностью дна, на которой то и дело виднелись непонятные вещи, брошенные сверху обитателями берега, Фобос, опустив несколько щупалец вниз и погрузив их в прохладный песок, взрыхлял под собой грунт, оставляя позади длинную полосу поднимавшейся кверху мути. Возможно, этот след был виден и на поверхности воды. Раньше Фобос поостерегся бы так проявлять себя, но в последнее время ему стало как-то все равно. Забавные двуножки, обитавшие на берегу, когда-то вызывали у него любопытство и зависть, а теперь безразличие или раздражение. Прежде Фобос любил, поднявшись к поверхности так, чтобы над водой были только глаза, наблюдать за двигающимися на берегу двуножками, разглядывая их сооружения и всяческие приспособления, с помощью которых береговые жители компенсировали свое несовершенство. Ему было интересно, прилипнув присосками к корпусу плавучей раковины, через светящиеся в нем отверстия наблюдать за жизнью сухопутных существ. В заливе он стремился жить тихо, незаметно и лишь в открытом море однажды решился всплыть перед раковиной двуножек. Это было очень давно, но уже в тот период жизни, который Фобос знает хорошо. Тогда он уже жил в лабиринте. Он помнит, как кричали, метались и проваливались внутрь раковины эти не принявшие его существа. Крики их сливались в сплошной неразборчивый шум. И только одно короткое сочетание звуков, выделившись из всех других, ясно донеслось до его слуха: «Фобос!» — отчетливо услышал он. Фобос не мог знать, что обозначает это звукосочетание, но определенно понял, что это имеет какое-то отношение к нему, что, может быть, это он — Фобос. Что ж, по крайней мере, теперь у него было имя.

С тех пор Фобос долго не рисковал показываться двуножкам, и его отношения с ними ограничивались тем, что он наловчился отрывать от больших плавучих раковин и утаскивать сети с рыбой. Но потом раковины, охотящиеся за рыбой, куда-то исчезли.

Спустя много времени, Фобос встретил в море необычное и потому особенно любопытное судно. На нем зажигались и гасли разноцветные огни, доносились приятные переливающиеся звуки и радостные повизгивания обитателей берега. А под водой уже становилось темно, и лишь на поверхности поблескивали последние желтые блики. Пора было возвращаться. Вода открытого моря тяготила Фобоса, ему становилось тяжело дышать. Он и так уже слишком задержался. Но сияющее судно манило наружу, не давая покоя. И Фобос следовал за ним у самой поверхности, словно привязанный. Черная бездна внизу сулила покой и безопасность — ничто не могло его там потревожить, никто не мог осмелиться ему угрожать. Но чувство любопытства и тайная надежда хоть как-то сблизиться с почти неведомым ему миром влекли вверх. А притаившееся ощущение опасности и сбивавшее дыхание волнение только подталкивали к необдуманному действию. И он всплыл. Всплыл у самого борта раковины, сильно высунувшись из воды. Вверху послышались громкие крики, на раковине началось беспорядочное копошение, а потом появились вспышки, донеслись громкие хлопки, и что-то мелкое, слегка покалывающее застучало по упругой коже и жестким панцирным пластинам. Одна вспышка была особенно яркой. После нее Фобос получил сильный удар чуть пониже головы и почувствовал, как по его телу потекла вязкая струя. Широко раскрыв пасть, он шумно втянул в себя воздух и от острой боли тут же выдохнул, издав при этом неожиданно громкий протяжный звук, и провалился во мрак глубины. С тех пор рана часто побаливала, делая жизнь Фобоса еще более невыносимой и утомительной.

Еще одна встреча Фобоса с береговыми жителями произошла, когда в шторм перевернулась плавучая раковина средних размеров, и из нее высыпалось множество барахтающихся двуножек — больших и маленьких. Все они были так беспомощны. При этом беспомощные большие пытались помогать беспомощным маленьким, хотя все это было совершенно бессмысленно. И в этот момент, уже не чувствуя никакой опасности со стороны этих жалких существ, Фобос вдруг поднырнул под нескольких двуножек, держащихся группкой, и всплыл, удерживая их на спине. Он мог дотащить несчастных до берега, но те вдруг запищали, попрыгали в воду и бросились плыть в разные стороны, Фобос пытался удерживать щупальцами тех, кто уже не мог держаться на поверхности самостоятельно. Но и они из последних сил старались вырваться. Те, что были посильнее и посмелее, подплывая, пытались причинить вред спасающим щупальцам и отнять спасенных. Даже теперь, погибая, эти существа не хотели принимать его помощь. Они отвергали его даже перед смертью. Тогда Фобос отплыл в сторону и, погрузившись поглубже, стал снизу печально наблюдать, как барахтающиеся двуножки одна за другой затихали и, обмякнув, медленно шли ко дну. Они падали и падали мимо Фобоса, и тот имел возможность внимательно рассматривать их, впервые замечая в них различия. А потом он уплыл в залив и, забравшись в самую глубину каменного лабиринта, долго испытывал небывалый ранее прилив тоски и одиночества.

С тех пор Фобос не любил двуножек, они раздражали его, и в то же время он уже не представлял себе этот залив без них, как и себя без этого залива. Особенно не нравились ему цепи с тяжелыми крючьями, опускаемые на дно там, где обычно стояли плавающие громадины, не нравились ему скрежет и грохот, которые издавали эти цепи, опускаясь и поднимаясь. Как-то в мутной и уже темнеющей воде он сильно ударился об одну из них, и это привело его в ярость. Вцепившись в цепь, Фобос стал тянуть ее щупальцами в разные стороны, до боли впиваясь зубами в скрежещущие твердые звенья. Казалось, вот-вот порвутся его щупальца, но они оказались прочнее, и цепь лопнула с громким звуком, всколыхнув окружающее пространство. Тогда Фобос ринулся ко второй цепи, затем к третьей, четвертой. Из его пасти и щупалец сочилась темная кровь, он изнемогал в борьбе с металлом, но цепи поддавались, лопаясь одна за другой. Порвав четыре из них, Фобос схватил обрывок последней с тяжелыми острыми крючьями и, вращаясь на месте, стал раскручивать его вокруг себя, поднимаясь все выше и выше и создавая настоящий водоворот. Наконец, железный груз гулко ударился о днище судна. Оно оказалось неожиданно тонким, и крючья застряли в нем, пробив отверстия. Тяжело дыша, Фобос устало опустился ко дну и, слегка отталкиваясь от рыхлого грунта, поскользил прочь с места буйства. Впрочем, это был первый и в то время единственный приступ ярости, который Фобос испытал по отношению к жителям берега. Большую часть времени состояние его было подавленным от постоянного чувства безысходности. Он надолго залегал на холодное дно лабиринта, и в оглушающе тихом мраке ему вновь начинало казаться, что было время, когда он был не одинок и когда все в его существовании было совершенно иначе. И он, снова и снова напрягая память, силился пробиться сквозь вязкий покров времени в тайну своего прошлого, но оно крепко хранило свои секреты.