Изменить стиль страницы

— Мне было четырнадцать. В тот день из-за простуды я не пошел в школу. Мне надоело сидеть в своей комнате, и я спустился на кухню перекусить, тогда и услышал их ссору в кабинете. Ничего необычного в этом не было, разве что был всего лишь час пополудни. Отец никогда не возвращался с работы так рано. Помню, как остановился у приоткрытой двери, подслушивая, мой живот болел. Но не из-за болезни. Я знал, что что-то изменилось. Мой отец никогда не кричал, как бы мать его не выводила. Но на этот раз он кричал на нее. Его партнер по бизнесу. Его лучший друг. Человек, которому он доверял больше всего. Она спала с ним. Он был опустошен. Я никогда до этого не слышал такой боли в его голосе. А она... ей было плевать.

Лукас не смог скрыть горечи и гнева. Они просочились наружу, сжигая холод в его голосе, хотя лицо оставалось бесстрастным. Ее пальцы чесались от желания коснуться его, попробовать успокоить боль единственным известным ей способом. Единственным способом, который он позволил бы применить.

— С того самого дня все закрутилось со скоростью света. Отец перестал ходить на работу, просто закрылся у себя в кабинете. Он не мог встретиться лицом к лицу с человеком, предавшим его с человеком, которого он любил больше всего на свете. А его партнер сполна насладился отцовской скорбью. Не прошло и трех месяцев с тех пор, как отец узнал о них, его друг… — Лукас выплюнул это слово — …основал собственную компанию, убедил клиентов последовать за ним и оставил моего отца с загнивающим бизнесом на пороге банкротства. Он пытался разобраться с этим, когда мама… — он замолчал, выпрямился и подошел к бару. Прошло несколько долгих мгновений, пока он налил себе напиток и выпил его одним махом, и глазом не моргнув. После он налил себе еще одну порцию и продолжил рассказ, держа бокал в руке, — мы с мамой попали в аварию.

Сидней всхлипнула, ужас сжал ее сердце безжалостным кулаком.

— Так вот, как ты получил...

— Эти шрамы? Да. Пока она ругалась со своим любовником, светофор с желтого сменился на красный, а она и не заметила. Нас протаранило, и мама потеряла управление и врезалась в дерево. Она умерла мгновенно.

— О Боже, Люк, — прошептала она. — Ты оказался запертым в машине с ней.

Еще один короткий кивок головой.

— Мама была мертва, у меня была поломана рука, и появились неизлечимые шрамы, а бизнес, созданный моим отцом, пропал, был украден. Думаю, мамина смерть стала тем самым моментом для него. Пусть она и предавала его раз за разом, а потом и вовсе ушла от него, он продолжал любить ее. Однажды, спустя три месяца после аварии, он сказал мне, что я должен поехать на лето в Чикаго. Вырваться из Бостона подальше ото всех воспоминаний. Я не хотел уезжать, но отец был непреклонен. Мой рейс был назначен на утро вторника, но, когда машина приехала в аэропорт, я солгал и сказал водителю, что забыл свой билет. Мы вернулись домой, и я пошел прямиком к отцу в кабинет, готовый поссориться с ним. Но, когда я распахнул дверь, я увидел...

Он остановился, на его челюсти дергался мускул, а пальцы сжали бокал так крепко, что побелели. Будучи не в силах оставаться в кресле, она поднялась и подошла к нему. Высвободила бокал из его руки. Обернула свои руки вокруг него. Прижалась к нему крепко-крепко, будто так она могла передать ему частичку своего тепла. Будто так она могла впитать его боль. Прошло несколько секунд. Затем его руки обвились вокруг нее.

— Должно быть, он сделал это, как только я уехал. Запах, кровь... — он содрогнулся, дрожь охватила и ее. — После я узнал, что он все подготовил до... до. Проживание с моим дядей, его сводным братом, о существовании которого я даже не подозревал. Усыновление. Изменение имени. Оставил мне записку, в которой говорил, что хочет позволить мне начать жизнь заново, без тени его имени и наследия. Я бы с радостью носил его имя, — прорычал он. — С гордостью. Но таковым было его последнее желание, и я не мог отказать ему в этом. Но, стоя над его могилой, я пообещал, что верну все, что было у него украдено.

— Люк, — она дотянулась и большими пальцами провела по аккуратным линиям его щек, по аристократичным чертам. По жесткой коже его шрама. — Он бы гордился тобой. Ты добился так же много, как и он, и даже больше. Этого он и хотел для тебя. Но, — она вздохнула, покачав головой, — ты должен прекратить винить себя.

Его тело напряглось. Схватив ее запястья, он попытался скинуть ее руки. Но она усилила хватку, обхватив его голову.

— Чушь собачья, — прорычал он. — Я не виню себя.

— Нет, винишь. Думаешь, я не смогу узнать вину, если увижу ее? Учитывая, что она была моей лучшей подругой так много лет? Если бы ты вернулся на десять минут раньше, ты бы смог остановить его. Если бы ты отказался поехать в Чикаго и не изменил решения, он бы отложил исполнение своих намерений и вовсе отказался бы от них. Что бы ты ни сделал, ничего не изменило бы его решения. Ты сказал, он уже все приготовил к тому времени. Тогда он уже решился, и твоей любви к нему и его к тебе было недостаточно, чтобы удержать его.

Последнее предложение замерло в воздухе комнаты. Его бирюзовый взгляд опалил ее своей интенсивностью, но она не собиралась отводить глаза.

— И абсолютно нормально сердиться на него за это, Люк. После нашего разговора в Сиэтле я вернулась к себе в комнату и признала, что все эти годы тайком злилась на младшего брата за то, что он прыгнул тогда в бассейн. Ему следовало быть осторожнее. Но злиться на него нормально, потому что я скучала по нему. Я любила его. Твой отец оставил тебя. Он не смог выдержать, даже ради тебя. Сердиться на него не значит, что ты любишь его меньше.

Его хватка на ее запястьях усилилась, сжимая почти до боли. Она зашла слишком далеко? Слишком рано?

— Люк, я...

Его рот накрыл ее, крадя слова, которые она собиралась сказать. И ее дыхание. Этот поцелуй... был нежным. Легким. Практически благоговейным. Не менее захватывающий и мощный, чем его обычное эротическое нападение, но... другой. Она открылась ему навстречу, покоряясь его ни с чем несравнимой страсти, как она делала всегда. Но пару мгновений спустя она отстранилась, обхватила его лицо руками, наклонила его. И взяла контроль в свои руки.

Она прикоснулась губами к его лбу, глазам, шраму, каждой щеке, подбородку. Когда он попытался снова овладеть ее ртом, она уклонилась и продолжила свой путь по его челюсти, вниз по сильному горлу до ямочки на его ключице, виднеющейся в распахнутом воротничке рубашке. Его аромат и вкус — свежего дождя после бури и теплой кожи — распалили ее желание от тлеющих углей до жаркого, пляшущего пламени.

Неожиданно ставшими неуклюжими руками она расстегнула его рубашку, пуговицы, казалось, ужались в размере, пока она с ними возилась. Наконец, она скользнула руками под полы рубашки и обхватила его за плечи. От ощущения упругой плоти над твердыми мускулами у нее перехватило дыхание, она стянула рубашку с его плеч. Когда рукава застряли на его запястьях, он сделал быстрое движение, избавляясь от запонок, и скинул рубашку полностью.

С тех самых пор, как они занялись любовью в Сиэтле, она видела его без одежды множество раз. Ей не нужно было смотреть, чтобы явственно представить четко очерченные кубики его пресса, шелковую дорожку волос, ползущую по его животу, или литые мускулы на его бедре. И все же она не могла не задохнуться от вида его мужественной красоты. Она медленно провела ладонями по его широким плечам, скользнула вниз по мускулистым рукам и переплела свои пальцы с его. Поднявшись на цыпочки, она поцеловала его грудь, постепенно спускаясь ниже к маленькому, плоскому соску.

— Это для тебя, — прошептала она в его кожу, поддразнивая кончиком языка темно-коричневый диск. — Позволь мне отплатить за удовольствие, которое ты всегда доставляешь мне.

Не дожидаясь его ответа, она втянула твердый бугорок в рот, легонько покусывая и сглаживая зуд укуса языком. Над ее головой он, окаменевший, выругался.

— Еще раз, — приказал он хрипло. — Твои зубы. Сделай так еще раз.

Она повиновалась, царапая зубами кончик соска, прежде чем захватить и прикусить его. Затем она перешла на другой сосок, одаривая его той же лаской, всасывая, дразня, теребя. Его низкий стон отзывался вибрацией в ее горле, ритмичные сжатия ее пальцев ускорились, становясь более агрессивными. Она отпустила его руки, и они автоматически устремились к ее голове, зарываясь в ее волосы, взлохмачивая, тяня, и мелкое покалывание на ее черепе добавилось к жару, текущему по ее венам. Да, она целовала и мучила его. Но его стоны удовольствия, хриплые восклицания «черт, да», «сильнее, детка» и напряженные мускулы были чувственной лаской, разжигающей ее огонь выше, жарче.

Мурча, она опустилась на колени, ее губы прошлись по дорожке черных волос, исчезающей под ремнем его брюк. Как и с рубашкой, она атаковала замок, но более уверенными пальцами. Она потянула за «собачку», и металлические зубцы раздвинулись с приглушенным звуком, приоткрывая резинку и переднюю часть его черных боксеров. Склонив голову, она сжала в кулаке горячую стальную плоть, пульсирующую в такт с ее собственным сердцебиением. Их стоны наслаждения слились в один, когда она высвободила длинную, толстую колону его члена.

— Сидней, — он еще сильнее стиснул ее волосы, его хватка стала еще настойчивее, требовательнее. — Милая.

Она раскрыла губы и поглотила гладкую головку, танцуя языком под ярко выраженной складкой. Его аромат был очень насыщенным здесь, сильнее и смешан с мускусом секса. Она наслаждалась этим. Наслаждалась этим актом одновременного доминирования и подчинения. Давать и принимать. Потому что, обхватив рукой основание его эрекции, лениво двигаясь по ней и жадно ее посасывая, она тоже получала удовольствие. Любить его, заставлять его дрожать и напрягаться под ее рукой и ртом оказалось самым сладким и действенным афродизиаком. Она сжала бедра, сдерживая безжалостные спазмы и желая проникнуть пальцами под юбку, чтобы помассировать свой ноющий клитор и влажные складки. Но для этого надо было бы отпустить его член или бедро, а она не собиралась этого делать.