Я пытаюсь придать голосу шуточное настроение, но он ломается и вся шутка сходит на нет. Ганн оживает, странно реагируя на меня: он то ли вскрикивает, то ли вдыхает, рефлекторно сжимая кулак и поднося ко рту. Сдерживается, будто сейчас расплачется, и отворачивается. Он дышит глубоко и тяжело, пытаясь взять себя в руки. Я же испуганно смотрю на него. Вся моя бравада куда-то девается.

— Ты… ты как сюда попала?

Он еле выдавливает из себя. Меня же начинает трусить. Но я в отличие от него держусь более уверенней.

— Нашла. Стефан привел. Все думают, что ты умер, кстати. Поздравляю, теперь ты можешь начать новую жизнь.

Он тяжело вздыхает и потихоньку спускается ко мне. Я невольно кладу руки на округлившийся живот. Его видно становится, когда поворачиваюсь определенным ракурсом или когда на мне приталенные майки. Но сейчас я, как назло, в широкой футболке Оды.

Когда Кеша останавливается в паре шагов от меня, я жадно начинаю рассматривать его. Боже! Как же он красив! И как истощен. Наверное, это всё из-за знака.

Ребенок отзывается на мою жалость к Кевину, и тоже подает слабые сигналы сочувствия.

Дочка тоже его любит. Она взращена моей любовью к ее отцу.

— Зачем ты пришла? — Он смотрит с высоты своего роста. Я без каблуков, поэтому чувствую себя маленькой и уязвимой.

— Мне уйти?

— Ты меня прогнала. Забыла?

— Нет. Я помню.

О! Если бы он знал как! Каждый день прокручиваю в уме наш скандал. Он сдержанно убирает руки в карманы и громко сглатывает, я вижу, как дергается его кадык. Сам же Кевин отворачивается, стараясь не смотреть на меня. Мне больно. Я хочу, чтобы он смотрел на меня. Но во всем происходящем только моя вина. Может, стоит извиниться и он оттает? Ведь я же пришла к нему!

— Я… я хочу извиниться…

— Хорошо. Извинения приняты. — Он кивает и молчит. А я теперь не знаю, что сказать. Внезапно во мне поднимается злость и отчаяние, что я всхлипываю и начинаю ему выговаривать, переходя на истеричный крик:

— Ты — мерзкий хилый слабак! Сдался! Ушел! Бросил меня! Даже не попытался понять причины! Ты свалил тут же, как я сказала, что ты мне не нужен! Нюня! Британский щеголь! Только и можешь делать, что тебе говорят! Даже своего мнения нет! Ты — бесхребетный… бесхребетный…

Я не могла подобрать слово пообидней, даже на своем родном языке! Я сжалась комком, готовая лопнуть от злости, при этом тыкая пальцем в грудь Ганна.

— Я? Бесхребетный? Я нюня? Варя! Ты сделала всё, чтобы я ушел! И если кто виноват в этом, то только ты! Я предлагал тебе бежать, спастись, но нет! Твоя химерическая гордость тебе не позволила. Ты просто отказалась от меня! Все твои истерики, всё твое поведение говорило лишь об одном — я был тебе уже не нужен!

Он, судорожно сжимая кулаки, впервые заорал на меня. Впервые! Я же ошеломленно смотрела, как Кевин кричит и ругается на меня, готовая разрыдаться еще больше. В ответ на нашу ссору дочка пугается во мне — ее энергия становится похожа на дрожащего, забившегося в угол котенка, что я в защитном рефлексе хватаюсь за живот, пытаясь хоть как-то успокоить себя и ее.

И Ганн тут же затыкается. Он шокировано смотрит то на меня, то на мой живот.

— Ты беременна? — Это был даже не вопрос, а какой-то сдавленный придушенный хрип. И в ореховых глазах зарождалось недоумение. Мне же оставалось лишь признать факт.

— Да. От тебя. Уже четвертый месяц.

Я не знаю, что происходило в этот момент в голове Кевина, но там явно случилось замыкание.

— Я поэтому и вела с тобой так. Я испугалась, так как не планировала ребенка, случайно вышло… Прости, что не сказала.

Признания давались с трудом, но на душе становилось легче. Кевин же превратился в каменное изваяние, впялившись взглядом в меня. Поэтому все, что я могла сделать, это нетерпеливо схватить его руку и приложить к животу. Дочка теперь была напугана по-другому: она осторожно прислушивалась к энергии папы. Кажется, Кевин тоже чувствовал ее. И уже без моей помощи осторожно держал дрожащую руку на животе, словно боялся, что чуть нажмет и нанесет мне вред.

— Я не хрустальная… Смелее!

— Это девочка?

Никто до этого не определял пол по энергии. Даже я не смогла! Неужели он стал столь чувствителен к кинетике? Я удивленно поднимаю на него глаза. Все тот же изумленный любимый взгляд цвета темного меда.

— Да. Девочка. Имя еще не придумала для нее…

— Я… Прости! Но… Мне нужно время подумать. — Он одергивает руку от живота и отстраняется, оставляя тепло от своей ладони. Господи! Что можно тут думать? О чем? Но вид у него сейчас безумный. Глядя на него понимаю, что, кажется, я не просто неожиданность для него, а самый настоящий шок.

— Хорошо. Подумай. — Я уступаю ему, чуть отходя от него и меняя тему. Осматриваюсь вокруг, будто зашла на минутку. — У вас здесь хорошо. Красиво! Реджина, кстати, оставляет меня у вас. Не знаю, насколько. Я в принципе не откажусь, потому что за мной охотится Марго… Я, кстати, начудила дел, знал бы ты! Короче, мне нужно убежище… Ты не против, если я тут останусь?

Но он слушает и немного заторможено кивает. Правда взгляд изменился: теперь там ясно прочитывается тоска и боль. Но шок все еще есть. Эх, Кешка…

— Да. Конечно, оставайся, сколько хочешь…

— Ты, правда, не против?

— Нет.

Мы сейчас оба похожи на двух неуверенных идиотов-ботаников: топчемся на месте, заикаемся, боимся поймать взгляд друг друга, кусая губы из-за неуверенности и желания выговориться. Я поворачиваюсь, чтобы уйти в кабинет, но не выдерживаю. Сдаюсь первая. Слишком много во мне страсти! Никогда не любила робость и остальные признаки страха.

— Я скучаю по тебе! Кевин! Мне плохо! Я люблю тебя. Слышишь, дурак ты этакий? Мне страшно!

А ты послушался меня и ушел… Вот так просто… Взял и ушел.

Я слетаю с катушек и начинаю рыдать со всей силы, захлебываясь в своем унижении и беспомощности. Кевин тут же бросается ко мне и привлекает в свои объятия.

Запах! Его подзабытый аромат резко бьет по нервам, вызывая еще больше слез. Вцепляюсь в него так, чтобы не смел оттолкнуть или уйти. Да он и не пытается. Он гладит меня по голове, словно маленькую, зарываясь пальцами в мои волосы.

И смеется. Глухо смеется. Подняв голову, я вижу его счастливую улыбку — ту самую, от которой невольно сам начинаешь улыбаться: солнечная, теплая, Ганновская. Ту, из-за которой потеряла голову при первой нашей встрече.

***

Хочется крикнуть ему: «Спасайся! Беги, Рэй! Беги» — но каждый вздох дается через боль. Меня прижимает к земле заклинание, не давая возможности встать. Да я и не смогу даже без него, пока регенерация не сработает до конца. Внутри меня идут процессы по восстановлению тканей. Если бы не сильное кровотечение… Сейчас идет борьба природы и магии: кто быстрее мой дар или кровь, спешащая вылиться наружу и уйти в землю.

Холодно и больно.

Рэй вместо того, чтобы драться с ними, подходит ко мне и пытается зажать рану.

Ай! Не делай так!

— Беги, Рэй… Беги… — Слова еле выдавливаются через багровую теплую боль. Глаза цвета грозы полны ужаса и беспомощности.

— Потерпи, Мел! Потерпи! Я за помощью!

— Пошли, скорее! Не надо ждать! Она потерпит. — Незнакомка тянет его за руку, и он послушно идет за девушкой. Я не понимаю, что он делает? Почему Рэй уходит с ней?

— Вот и всё, Варвара. Ты осталась одна.

— Я не Варя… — Не понимаю, почему Деннард называет меня именем сестры.

— А кто же ты? Миссис Оденкирк? Это дело поправимое! И как ты вообще согласилась на это?

Она присаживается рядом, держа у лица пистолет. Дуло длинное, как черный указательный палец.

— Или ты все придумала ради того, чтобы он твоего ублюдка признал, как отец? Не думала, что ты опустишься до такого: рвануть в больницу, выкрасть Инквизитора, запудрить ему мозги… Хотя, он и так псих, думаю, трудно тебе не пришлось. Ведь ты же как две капли воды похожа на его Мелани.

Мое имя в ее исполнении звучит ядовито, с шипением. Будь слово кислотой, то оно разъело бы губы.

— Вот смотрю на тебя и думаю, оставить тебя помирать в муках или все-таки пристрелить…

Я молчу, прислушиваюсь к телу. Рэй все-таки спас меня! Тем, что попытался зажать рану, он дал время моему дару. Я регенерирую. Осталось только дождаться…