3
Аленцова вошла, остановилась на пороге, как сказочное привидение.
— Вот и я, Михаил. Здравствуй!
У Канашова расплылось в глазах ее далекое туманное очертание. Потом оно стало приближаться, будто он смотрел в бинокль, и сосредоточилось, как в фокусе, на ее лице. «Такая же — подумал он, и вдруг стало так, будто не было ни тягостной разлуки, ни мучительной ревности, ни тревожных дум и бессонных ночей. — А как мне жить без нее? Как же быть дальше? Как прожить на свете без ее умных и красивых глаз, без ее по-девичьи сдержанной ласки, смешных ее причудливых капризов, без ее простых, целительных и обнадеживающих: «Все будет хорошо, Миша». Как в сказке, пришла она и сняла тот постоянно давивший его сердце камень, и стало так легко и хорошо, что невольно хотелось запеть.
Она нарушила нелегкую, чуть затянувшуюся молчаливую паузу:
— Не веришь, что я пришла? Не признаешь или не принимаешь?
Канашов улыбнулся своей широкой улыбкой и быстро пошел ей навстречу.
— Верил, верю, признаю и принимаю. — И он схватил Аленцову в свои сильные руки, обнял и прильнул к губам.
— Тише, тише, Михаил! Слышишь! Мне-то известно, не обидел тебя бог силенкой. Горько мне, Михаил!
— А мне что, — перебил он,-задыхаясь, — сл-ад. — Она зажала ему рот ладошкой.
— Вопросы еще будут? Только давай все сразу. Я готова ответить. — Она отняла руку ото рта.
Канашов поглядел в ее черные, будто омут, бездонные, с золотой искринкой глаза. Снова в который раз увидел, как чуть косил от контузии левый глаз. Оглядел ее, придирчиво еще раз. «Как она похудела. Но стала стройней, будто девушка. И только в волосах, у висков, пробивается редкая изморозь. Вот как ее потрепала жизнь». И он, взяв ее лицо в широкие ладони, помотал головой.
— Вопросов не будет. Но есть предложение. Вернее, их несколько. Можно?
Она обняла его за плечи, согласно кивнула головой.
— Первое. Теперь, Нина, навсегда, и только вместе. — Он взял ее руку и, сжимая, снова повторил, как клятву: — Навсегда вместе. Как ты?
Аленцова смотрела на него доверчивым, понимающим взглядом. Глаза ее излучали тот слабый свет, который бывает у очень счастливых людей. Она потянулась к нему жадными губами. И вдруг заплакала.
— Что с тобой, Нинуся? Что, дорогая моя женушка?
И тут Аленцова заплакала навзрыд. Плечи ее вздрагивали, и вся она дрожала, будто от холода.
Канашов растерялся, не зная, что подумать. Может, он чем-либо ее обидел? Он обнял ее, прижимая к груди, гладил по голове.
— Это я, Михаил! Это я, ты пойми!
— Понимаю. Понимаю, Нина!
— Но ты не обидишься? — Она взглянула ему в глаза. — Мы с тобой всегда, сколько знали друг друга, говорили только правду. Я счастлива, но не могу скрыть от тебя.
— Ты любишь другого?
— Нет, нет. Что ты!
— Ты ожидаешь ребенка?
Она грустно улыбнулась.
— Нет, милый, нет. Может, и будет он у нас, — сказала она задумчиво. — Понимаешь, вот что-то, ты не сердись, Миша, что-то говорит мне. Не будем мы вместе.
Канашов рассмеялся, обнял ее снова.
— А-а, как же, помню, помню! Ты мне писала: «не судьба». Так, что ли? — Она закивала в ответ. — Да брось, Нинуся, все это чепуха. Мы же вот вместе с тобой. И судьба наша, верю, теперь в наших руках. Так? — Она крепче прижалась щекой к его плечу. — Теперь мое предложение. Давай сфотографируемся вместе. Признаться, давно хочу. Но. — Он взял трубку. — Коржиков? Аппарат с пленкой? Заряди и мигом ко мне! Побыстрее! А то здесь есть опасение, кое-кто раздумает, пока ты соберешься.
— А вот и не раздумаю, тебе назло! Михаил, ты снова вредничаешь?
— Чтобы наше хорошее с тобой вспомнить. Ты же вредничала. А почему нельзя мне?
— Разрешаю, разрешаю! Постоянно вредничай. Может, скорее я пойму, какой во мне черт сидит и подмывает на эту вредность.
— Разрешите, товарищ генерал? — быстро вошел запыхавшийся адъютант. Он был маленького роста, будто мальчишка, этот молодой лейтенант.
Канашов спросил его:
— Что случилось? Докладывайте побыстрее!
И тут же с фотоаппаратом появился Коржиков. Канашов сделал ему жест рукой.
Одну минутку. Докладывай, товарищ Чубенко.
— Товарищ генерал, во фланг корпуса нанесла удар немецкая танковая дивизия.
Канашов быстро достал карту из полевой сумки, развернул, кинул на стол.
— Танковая дивизия? Откуда она взялась? Ладно, где? Давай, если знаешь, показывай!
Лейтенант шарил беспомощно глазами по карте. От волнения он потерял ориентировку.
— Ну вот, кажется, здесь, — ткнул он пальцем. — Вот тут штаб корпуса. Здесь бригада Чураева. А вот тут Крамара.
— Значит, немцы нанесли удар по нашему штабу и чураевской бригаде.
Канашов резко поднялся из-за стола, взглянул на Аленцову. Лицо его было суровым и решительным, как и всегда в минуту опасности.
— Где начальник штаба корпуса?
— Тяжело ранен. Его только что привезли в медсанбат из бригады Чураева. Он мне рассказал, что случилось в бригаде, и просил передать вам.
Канашов ударил кулаком по столу так, что все, что находилось на нем, очутилось на полу.
— Самоуспокоились? «Ура! Победа!» На вот, выкуси, — показал он кому-то кукиш. — Приказывал иметь надежное охранение и передовой отряд. И прежде всего разведку, разведку, разведку! Вот бестолочи. Доложите, куда нанесли удар немцы бригаде.
— С тыла и правого фланга.
— Вот, вот. Ну ты подумай, Нинуся, что за беспечные люди! Чуть небольшой успех, и у них голова кружится, слепнут они и глохнут. Забывают, что мы с немцами воюем. Неужели годы войны ничему не научили? Прорвали удачно, и некоторые думали— дорога скатертью. Ан нет, олухи, шалишь! Развесили уши, а тут как тут и долбанули. Да, знакомьтесь, товарищи. Моя жена, Нина Александровна Аленцова. Прошу жаловать, а любить сам буду. — Присутствующие улыбнулись. — Только решил побыть с ней часок по-человечески за столько месяцев разлуки, и на тебе — сюрприз от немцев. Ну ты нас, Коржиков, все же запечатли для семейной истории!
Они стали рядом. Он обнял ее за плечи и чуть наклонил голову, спрашивая: «Так, ничего?»
— Хорошо, товарищ генерал! Только улыбка требуется. А то оба сердиты вы больно.
— Не на нее сердит, а на некоторых дураков. Да и на немцев крепко злой. А целоваться нам, при всех не положено.
Коржиков, улыбаясь, щелкнул.
— Я пойду, Нина. Давай прощаться!
— Миша! — Она обняла его.
— Что ты?
— Не горячись, Миша! Спокойней! Ты сильный, ты все можешь. И тогда все будет хорошо. — Аленцова поглядела ему в глаза умоляюще.
— Хорошо, хорошо, НинаI Чубенко, немедленно группу управления ко мне! Выполняйте!
— Есть, товарищ генерал! — Чубенко ушел.
Кана шов сложил карту в полевую сумку. «Надо прощаться».
— Подожди, Миша, прошу тебя! Не иди! Еще подожди минутку! Давай присядем. Ты такой, лица на тебе нет. Успокойся, родной! Ты же можешь. Я знаю. — Она стала гладить его по лицу, волосам, прильнула к щеке, обнимая. — Тебе нельзя сейчас идти! Как бы…
— Да что ты? — Канашов грубовато отстранил ее. — Я же не мальчишка!
— Не ходи, Миша, я прошу тебя! Слышишь, прошу!
— Нина, да ты с ума сошла! Это же танки. Они прорвутся сюда. Ты не понимаешь, что говоришь.
— Я молю тебя, Михаил! Сердце болит будет, будет что-то недоброе.
— Брось, Нина, причитать! Не задерживай меня! Отпусти, прошу тебя!
В дверях появился адъютант.
— К отъезду все готово, товарищ генерал!
Канашов освободился из цепких объятий Аленцовой и решительно направился к выходу.
За спиной услышал ее рыдания. Больно кольнуло в сердце. Хотелось вернуться, просить прощения за грубость. Но, пересилив себя, он исчез за дверью.
Голова ее лежала на столе. Она плакала. Прислушалась. Загудел мотор. Будто что-то больно сжало сердце.
— Убьют же тебя там! Куда же ты, мой глупенький, — закричала и забилась в рыданиях и снова уронила голову на стол.