О политика! Что ты делаешь с людьми!

Не могу не рассказать, как в ЦК КПСС знакомили меня с выпиской из постановления Президиума о посмертном восстановлении отца в партии. Чиновник вынул бумажку из сейфа, дал прочитать и пальцем указал на гриф в правом верхнем углу бланка: «Совершенно секретно».

— Оглашению не подлежит, — предупредил он.

— Это для вас секретно, — нахально возразил я. — Сейчас же пойду, наменяю пятнашек и буду звонить всем знакомым.

— Мое дело предупредить, — сухо сказал чиновник.

За справкой Верховного суда я зашел позже. Поскольку в тексте была указана должность отца, полковник (не тот, что на улице Кирова, а другой) сказал, что он очень рад, что справедливость восторжествовала, и т. д.

— Да, — согласился я. — Это действительно великое дело. Ведь теперь рухнул весь процесс «право-троцкистского блока», дело Бухарина и Рыкова.

— В каком смысле? — удивился полковник.

— Если один из главных обвиняемых оправдан подчистую, то значит, что и весь процесс — липа.

— А ваш отец проходил по тому процессу? Вы не ошибаетесь?

Некоторое время ушло на то, чтобы убедить военного юриста, что я не ошибаюсь.

Полковник убежал куда-то, привел еще трех полковников, и я повторил для них то, что уже сказал.

Они были ошарашены, другого слова мне не найти. И не зря не верили своим ушам. Время это показало. Понадобилось еще тридцать с лишним лет, чтобы свершилось то, что казалось мне закономерным, делом завтрашнего дня. Глупые полковники были умней меня.

…Я начал писать и печататься в газетах и журналах сразу по возвращении, а вскоре меня привлекла в нештатные сотрудники газета «Нойес Лебен», издающаяся для советских немцев. Писал я там под почти рифмующимся псевдонимом И. Крамер и в 1958 году выпросил себе командировку в Узбекистан. Редакция поставила условием, чтобы прежде я по бывал в Таджикистане, где есть целые немецкие колхозы написал бы очерк о передовике производства.

Во время этой командировки я понял значение грифа «Совершенно секретно». Прибыл я в райцентр Колхозабад, который только что переименовали. Он был Кагановичабадом, и не все вывески и бланки успели сменить.

Первый секретарь райкома узбек Исаев встретил меня, поджав губы, руки не подал, сказал, что наедине беседовать не будет. Постепенно в кабинете набралось человек пятнадцать, и секретарь сказал:

— Мы вас слушаем.

Я сообщил, что меня интересуют немецкие колхозы, а конкретно — колхоз имени Тельмана и колхоз имени Карла Маркса, хорошие механизаторы, доярки, культурно-просветительная работа.

— Видите ли, — секретарь переглянулся с молчаливыми людьми за длинным столом, — сейчас туда поехать нельзя. Во-первых, ремонтируется мост, во-вторых, нет транспорта.

За окном райкома я видел с десяток легковых машин и понял, что дело в чем-то другом.

— Ну, так я поеду на попутке. У меня очень мало времени.

— Этого делать нельзя, — твердо заявил секретарь. — Мы предлагаем вам пока осмотреть райцентр. Вас будет сопровождать собственный корреспондент республиканской газеты товарищ Рыбакин.

Рыбакин повел меня по центральной улице недавнего Кагановичабада. Навстречу нам шла поливальная машина.

— Вот видите: у нас ежедневно поливают улицы. Это поливальная машина. А это — школа. У нас обязательное среднее образование, причем бесплатное. А это новый детский сад. Забота о детях…

— Слушай, друг, — я не выдержал. — У меня времени нет на это. В какой стороне колхоз Тельмана? Я поеду на попутке.

— Нельзя, — жалобно сказал Рыбакин. — У меня будут неприятности. Вы слышали, какое я получил указание?

— Плевать мне на твои указания, — возразил я. — Не могу я задерживаться, мне еще в Ташкент лететь, а бухгалтер в издательстве «Правда» ни одного дня просрочки не простит.

— Как вы сказали? В «Правде»? А при чем «Правда»?

Я объяснил, что «Нойес Лебен» принадлежит этому издательству и бухгалтер Васильев может не оплатить мне всю поездку, если я задержусь без уважительных причин.

А вы разве советский? — Рыбакин вытаращил глаза.

Пришлось показать ему командировочное удостоверение и паспорт.

— Слушай, теперь и он перешел на «ты», — но ведь из Душанбе сказали, что к нам едет сын врага народа Акмаля Икрамова, который теперь корреспондент немецкой газеты. Мы поняли, что из ФРГ.

Когда я приехал в колхоз, то увидел, что все население поспешно белит дома. Даже с посевной людей сняли.

В Ташкенте я сразу пошел в ЦК, надо было добиться, чтобы в газетах опубликовали большую статью об отце, чтоб люди узнали, что он реабилитирован и восстановлен в партии.

Большие люди выслушивали меня, говорили «бажарамиз» — сделаем, но не делали ничего. Ташкент не хотел.

Тогда я написал письмо Н. С. Хрущеву. Очень горжусь формой и содержанием того письма. Оно явно было доложено Никите Сергеевичу, потому что очень скоро в «Правде» появилась редакционная статья «Верный сын партии».

Не могу умолчать и детали, весьма характеризующей время и нравы. Задание «Правда» получила срочное и сразу связалась со мной. «Кто может написать?»

Я назвал двух ташкентских историков, но редакция спешила. «А вы бы не смогли дать нам материал для статьи?»

Статью я написал полностью, но заголовка не предложил. Дежурный редактор отдела прочел ее, одобрил и стал придумывать, как статью озаглавить. В тексте нужной фразы он не нашел и приписал две строки: «Память об этом верном сыне ленинской партии навсегда сохранится в сердцах советских людей».

Заголовок был найден, но ни редактор, ни я не ожидали последствий. А они оказались замечательными: на другой день после выхода газеты ЦК КП Узбекистана и Совет Министров республики приняли постановление об увековечении памяти А. Икрамова. Как же иначе, если «Правда» сказала, что память навсегда сохранится?

Кстати, это была единственная за всю историю «Правды» статья с рубрикой «К шестидесятипятилетию со дня рождения». Так я заставил Рашидова считаться со мной. Узбекский писатель передал мне слова Рашидова, сказанные затем в узком кругу: «Если б наши дети так заботились о нашей памяти».

Писателю этому я в общем-то доверял и не сдержался: «Для этого нужно, чтобы отец был таким, как мой».