— Верно, — прошептала Элизабет Ульрике.

— И у вашей ночной сорочки тоже были ленты апельсинового цвета.

— Вы видели? — сокрушенно спросила Элизабет Ульрике. — Вы видели меня в таком виде?

— Да.

— Но ведь окно же закрывали гардины! — воскликнула старая дева.

— Не всегда, баронесса. Летом вы не разрешали задергивать их. Лишь тогда, когда вы уже спали, приходила госпожа Эльфи и зашторивала окна, чтобы утренний свет не будил вас слишком рано.

Баронесса откинулась на спинку кресла и тяжело задышала.

— Я виноват, знаю это, — сказал Рейнхольд. — Я любил вас еще тогда, школьником. Что я могу поделать!

Неожиданное признание в любви ошеломило фрейлейн Элизабет Ульрике. Она была недоверчива по природе, но сейчас ни минуты не сомневалась в искренности молодого человека. Она была лишь до глубины души потрясена тем страстным порывом, о каком читала лишь в романах.

На следующий день госпожа Эльфи сообщила Рейнхольду, что баронесса чувствует себя плохо и не может принять его.

— Господи помилуй! Что-нибудь серьезное? — Рейнхольд был очень испуган.

— Кажется, нет, — ответила госпожа Эльфи неприязненно.

— А что врач?

Эльфи пожала плечами:

— Чем тут поможет врач? Известное дело, старость, ничего другого.

Рейнхольд написал Элизабет Ульрике отчаянное письмо. Он просил прощения за то, что своим объяснением в любви напугал ее. И послал букет красных роз.

Какое-то время баронессе пришлось пролежать в постели, у нее было нарушение равновесия и большая слабость. Каждый раз, когда госпожа Эльфи заходила по делам к ней в комнату, баронесса просила ее поглядеть в окно.

— Он стоит у вас под окном, — сообщала госпожа Эльфи.

Их новая встреча взволновала Рейнхольда гораздо сильнее, чем Элизабет Ульрике: щеки фрейлейн были нарумянены, а брови подведены. Это сразу бросалось в глаза. И баронесса больше не была в своем черном платье с кружевным белым воротником, на ней была разрисованная розами блузка с рукавами-буфами.

Дверь спальни была приоткрыта. Рейнхольд мог видеть посланный им уже почерневший букет роз на ночном столике баронессы.

— Хвала господу, — сказал Рейнхольд. — Вы опять здоровы. — Рейнхольд опустил длинные ресницы и покраснел.

Эльфи подала чай.

— Разрешите я сервирую? — предложил Рейнхольд, и баронесса отослала Эльфи.

— Очень слабую заварку, — попросила баронесса.

Рейнхольд налил чай и подал ей чашку.

— Как вы меня напугали, — сказал он.

— Когда?

— Когда заболели. Это моя вина, я знаю.

— Оставь, Рейнхольд, — нежно сказала баронесса, перейдя на «ты».

Молодой человек вскочил со стула, чтобы поцеловать ей руку.

— Дорогая, — сказал Рейнхольд благодарно.

— Как же ты провел это время? — прошептала баронесса, сдерживая внутреннюю дрожь. В блузе ей было непривычно прохладно.

— Никак. Дни тянулись невыносимо. Я тосковал по нашим вечерам. Стоял у тебя под окном.

Так прошла зима.

Рейнхольд читал Элизабет Ульрике чувствительные стихи Новалиса и Тика.

— Ах, это дивно, — сказала баронесса, — Это несказанно прекрасно.

Теперь дважды в неделю приходил парикмахер причесывать Элизабет Ульрике и чистил ей волосы рисовой пудрой. Баронесса также изъявила желание сшить несколько новых платьев. Но Рейнхольд не одобрил эту идею. По его мнению, все туалеты баронессы были еще очень красивы и ценны.

Элизабет Ульрике без колебаний согласилась с этим, ей ничуть не нравилась современная мода. И она велела лишь подправить и освежить свой гардероб, обновить кружева и ленты.

Она быстро уставала и засыпала на полуслове. Но сон ее был короток, всего пять — десять минут.

— Неужели я уснула? — спрашивала она, открывая глаза.

— Нет, моя любимая, — отвечал Рейнхольд. — Ты лишь немного утомилась.

Весной Рейнхольд соблазнил баронессу выехать на природу. Он говорил ей о романтических лесных полянах и прекрасных местах для двух влюбленных.

Они выехали на извозчике за город, оставили его ждать, а сами — вдвоем, прогуливаясь — шли по лесной тропе. Рейнхольд держал над головой баронессы зонтик, а другой рукой поддерживал под локоть. Когда они набрели на красивое место, где можно было посидеть, Рейнхольд пошел к пролетке за подушками для баронессы. Он подал ей булочки из корзинки с провизией и нарвал полевых цветов. Свежий воздух подействовал на фрейлейн изнурительно. Хотя она и похвалила:

— Ах, это дивно! Это несказанно прекрасно!

Рейнхольду пришлось поскорее отнести на руках ее обратно в пролетку. Молодой человек крепко прижимал баронессу к своей груди и почувствовал, как у них обоих яростно колотятся сердца.

Элизабет Ульрике была на грани обморока. Конечно же, она была счастлива, иначе с чего бы это в один из следующих дней ей захотелось увидеть Рейнхольда. Она надела глубоко декольтированное платье из зеленой тафты, которое носила по крайней мере сорок лет назад.

Это должно было что-то означать.

— Я решилась, — сказала она Рейнхольду, который был перепуган полуобнаженным видом баронессы, ее плоской грудью и фамильными украшениями.

Спальня была надушена, повсюду стояли цветы, и постель была расстелена.

— Нет, нет! — воскликнула баронесса в замешательстве. — Не сегодня!

Она полностью потеряла голову, не знала, как быть и что делать. То, что должно было произойти, страшило ее, но одновременно заставляло и желать.

Рейнхольд тоже пришел в замешательство, ему было неясно, действительно ли баронесса хотела отложить этот момент. Наконец фрейлейн сказала, что она желает только законной связи.

Так вопрос о свадьбе был решен, и оба вздохнули облегченно.

Было несколько причин, почему обручение состоялось в сельской кирке. Под ручку с женихом невеста выглядела роскошно в белом кружевном платье с длинным шлейфом и под фатой.

Невестинскими цветами были любимые цветы баронессы: весенние ландыши, но перед обручением пришлось заменить их на букет роз — запах ландышей вызвал у фрейлейн головокружение. От беспокойства Рейнхольд совершенно вышел из себя, но госпожа Эльфи поставила баронессу на ноги, дав ей понюхать нашатырного спирту.

Две недели молодожены жили в деревенской усадьбе баронессы. Теперь пили чай по вечерам в гостиной поместья, а днем Рейнхольд занимался делами имения, которые находились в невероятно запущенном состоянии.

— У тебя для меня больше вовсе нет времени, — жаловалась фрау Элизабет Ульрике. В отсутствие Рейнхольда она дремала или любовалась обручальным кольцом на своей руке, которая покоилась на коленях.

Рейнхольд посоветовал продать усадьбу и поместить деньги более выгодно. Но баронесса возражала.

— Это родовая усадьба моих предков, — сказала она гордо.

— Она сильно запущена, — объяснял Рейнхольд. — И требует больше расходов, чем может дать доходу.

— Что с того. Но я не могу ее продать.

Рейнхольд не настаивал, потому что не был тут хозяином. Все недвижимое имущество — два каменных дома и поместье — по-прежнему принадлежало только Элизабет Ульрике. Вступая в брак, Рейнхольд сам пожелал так, чтобы у баронессы не возникло ни малейшего сомнения в его бескорыстности. А также для того, чтобы и посторонние не могли его ни в чем упрекнуть.

Рейнхольд всегда так поздно кончал свои дела, что баронесса засыпала в ожидании. Утром Рейнхольд рассказывал, как он глядел на свою спящую супругу, жалея будить ее и тревожить.

— Ах, как это дивно! — говорила фрау, тронутая нежностью супруга. — Это несказанно прекрасно!

— Прекрасная декамероновская секс-история, — сказал Мейлер. — Но затем Рейнхольд убил баронессу?

— Ох, нет! Почему! — запротестовала Саския. — Вы говорите так, словно начитались плохих детективов. У него не было в этом ни малейшей необходимости.

Баронесса все равно умерла. В Германии. Она уехала туда по призыву Гитлера, и Рейнхольд должен был сразу же последовать за нею, как только завершит формальности по продаже имущества своей супруги. Баронесса оставила ему доверенность.

Фрау Элизабет Ульрике слала ему из Позена нежные и горестные письма, которые могли бы и у камня исторгнуть слезы. И госпожа Эльфи получила от нее письмо на смеси эстонского языка с немецким, в котором баронесса жаловалась, что ее поместили в Позенскую богадельню, в одну комнату с шестнадцатью отвратительными старухами. И что деревянные кровати их привинчены к полу.