«Хакан-бек Урак давно бы снес мне голову, а ты…» — презрительно отвернулся Ядрей.

— Кто сказал, что я оскорбил тебя, коназ Ядре? — опешил Асмид. — И как я оскорбил тебя? Ты скажи!

— Вот этот ратник бил меня копьем в бок, когда бесчестно волок пред очи твои, — указал заложник на помертвевшего от ужаса богатура. — Сам он так поступить не осмелится, — значит, это был твой приказ, — добавил Ядрей.

— Что-о?! — Каган-беки только бровями шевельнул, как и второй обидчик Ядрея канул в пропасть: этот даже и не пытался сопротивляться.

«Так-то, — удовлетворился местью воевода. — Остерегитесь поносить болярина русского, босяки! Теперь послушаем, что высокородным от меня надобно, — злорадно подумал он. — А ведь прав я был, заподозрив, что в тверди кто-то из больших ханов козарских застрял».

— А теперь скажешь ли ты слово? — спросил Асмид.

— Спрашивай, пресветлый хакан-бек. — Ядрей низко поклонился степному властелину.

— Я хочу, чтобы твои богатуры, коназ Ядре, выпустили меня из Саркела. Что скажешь на это?

— Ты не простой хан и не купец, навроде Селюка. Как я могу решать дела, достойные великих! — Теперь воевода говорил почтительно. — О том тебе, хакан-бек, надобно у князя Святослава спрашивать. А потом, заложник я. Моего приказа вои русские не послушают.

— А если я отпущу тебя, как ты тогда решишь? Сто тысяч золотых динаров награды тебе дам.

— Давай! — протянул руку Ядрей, и глаза его при этом излучали едва скрытую насмешку.

— Здесь у меня ничего нет, — смутился Асмид. — Казна там. — Он показал через реку, где кипела битва. — Там получишь. Если ты кагана Святосляба страшишься, тогда иди со мной. Я награжу тебя званием эльтебера, поставлю наместником в Таматарху-Матрегу!

«Твоя Тмутаракань скоро и без того моей станет, — весело подумал Ядрей. — Великий князь обещал мне ее для кормления и торгу. Тож мне — „награжу“! Заяц ты в волчьей шкуре!» А вслух сказал:

— Дай подумать, царь Козарии. Утром я скажу тебе слово мое.

— Утром поздно будет, коназ Ядре. Сейчас решай!

— Ну ежели сейчас… — Воевода спокойно глянул прямо в глаза всевластного хазарина. — Не продам я чести своей и Русь Святую продать не согласен. На что мне злато твое неправедное?

— Тогда я прикажу сбросить тебя с башни! — взвизгнул каган-беки Асмид.

— Я воин! Тридцать лет под мечом живу. Мне ли страшиться смерти? К тому ж ратники мои тотчас порешат хана Магаюра: заложник ведь. И челядина того, что с Селюком был, тож подвесят.

— Тем слугой я был, — не замедлил похвастаться Асмид.

— Да ну-у?! — удивился Ядрей. — Как же Рубач упустил тебя? Не сносить ему головы! Ну и дурак! — Воевода говорил все также спокойно, но спина его похолодела: понял хитрый купец, что на этот раз проторговался и расплачиваться надо будет не звонкой монетой, а самой жизнью…

— Ха! Рубач! — воскликнул Асмид. — Меня сто самых свирепых джиннов не устерегут, а ты — Рубач! Вот видишь? Это перстень царя Сулеймана-ибн-Дауда. Носителю его не страшна никакая западня. Волшебное кольцо Сулеймана развязывает любые путы и разрывает самые крепкие решетки, замки и кандалы!

— Что ж ты, хакан-бек, в таком разе не соломоново кольцо, а меня о подмоге просишь? — хитро прищурился Ядрей.

Асмид опешил от столь простого вопроса. Помолчал, сопя от злости.

Спросил сердито:

— Так куда пойдешь, Ядре-беки? К своим или туда? — Он показал вниз.

— Воля твоя! — твердо ответил воевода.

— Эй, тургуды, — спокойно проговорил каган, — проводите моего гостя в самую лучшую юрту. Принесите ему вкусную еду. Пусть отдыхает бесстрашный коназ Ядре. Он храбрый бек и достоин уважения!.. А ты подумай пока, — обратился он к заложнику. — Завтра утром продолжим наш разговор!