Каратели метались вокруг коровника, строчили по оконцам. Но вот из оконца чьи-то руки вытолкнули девочку с куклой, девочка брякнулась на землю, заплакала, игрушка выпала из ее рук. Константин подался к девочке, но его оттолкнул Вадим — вместе с Прокурором они подхватили и бросили ребенка назад в коровник.

Константин машинально поднял с земли куклу. Вадим недвижными глазами разглядывал Константина — и вдруг захохотал; этот истерический хохот уколол Константина, Вадим словно хлестал его при всех; щеки у Константина загорелись, он с ненавистью глядел на Вадима, вновь переживай и его злобный тычок на болоте, когда тонул Рунге, и пьяные побои после налета на генерала, и каждодневные мелкие унижения; он держал куклу, и все вокруг казалось ему ненастоящим — избы в огне, дым, крики… Перед ним как в тумане плыло что-то давнее, мучительное — Муся, нескладная их свадьба, издевки Вадима, и в нем словно повернулось что-то…

Вадим все смеялся безудержно, никто не пытался остановить его, все смотрели, как он надрывался в смехе. Наконец поймал взгляд Константина, который не опускал с него глаз, и кивком подозвал к себе. Константин прошел мимо Вадима, как заводной последовал дальше, к кустам, и Вадим пошел за ним. Вдвоем они отмерили шагов сто, Вадим все хохотал. Когда он замолчал, Константин наставил на него автомат, выстрелил и кинулся в заросли.

Ночью передовой отряд стрелковой дивизии после короткого артналета атаковал немцев на Березине. В тот же час партизаны напали на гарнизон противника, засевший в прибрежном селе на западном берегу. Совместная атака принесла успех, была захвачена переправа, захвачены полсотни рыбачьих лодок, на этих лодках, а также на войсковых плавсредствах и переправился через Березину передовой отряд — стрелковый полк. Утром к реке вышла вся дивизия, вслед за передовым отрядом перебирались на тот берег остальные полки — пехота и полковая артиллерия, связисты и саперы. Туда подтягивались люди и техника, патроны и снаряды, пулеметы и минометы. Дивизионная артиллерия поддерживала форсирующие подразделения огнем. Удар на болотистом, почти непроходимом для танков и тяжелой артиллерии участке был неожиданным для неприятеля, это гарантировало важное условие успеха — внезапность.

Крутов с группой саперов продвигался за правым флангом дивизии, к утру он вышел к берегу Палика. У озера был хорошо слышен ночной бой передового отряда, угадывался подход к реке главных сил, выделялась методичность залпов дивизионной артиллерии — казалось, что плацдарм уже расширился и бой перемещался на запад. На самом же Палике стояла тишина, плотный туман обволок кусты и камышовые заросли, спустился на воду. Вместе с Крутовым в группе было семь человек, они получили задачу проникнуть в тактический тыл гитлеровцев и окончательно нарушить коммуникации, поврежденные партизанами-подрывниками в период «рельсовой войны».

Всю ночь пробивались саперы по топям и непролазной чащобе, лишь к утру наткнулись на старую, укрепленную фашинами дамбу и убедились, что на ней когда-то лежала узкоколейка; во всяком случае, на насыпи местами сохранились шпалы с вмятинами от рельсов. Дамба вывела саперов к озеру, но в тумане даже урез воды не различался. Шедший первым Наумов с ходу втесался сапогом во что-то мокрое; под ногами у сержанта зафурчало, саперы отшатнулись от него, потом захлопало множество крыльев, и Наумов обронил:

— Ути…

Янкин недоуменно повернул к сержанту свое щербатое лицо: не ко времени, мол, однако ничего не сказал, крякнул по-утиному, скинул с плеч лямку, опустил на траву вещмешок с толом. Лицо и руки у него были влажные, он утерся рукавом, но гимнастерка тоже напиталась, и Янкин понял, что взмок не от пота, от болотной сырости. Рядом с его мешком сложили все остальное имущество, свалили надувную лодку, весла, мех со шлангом, подрывную машинку, харч. Нужно было хоть немного переждать — в непроглядной молочной пелене вытянутая рука становилась невидимой, — а потом уж соваться в незнакомое озеро, искать на той стороне предполагаемую дорогу.

Густой белый заслан поднимался медленно. Саперы привычно пошарили вдоль берега, надули и оснастили лодку. Наумов сам отвел ее к ближайшему кусту, начал привязывать и вдруг окликнул Евгения. Евгений увидел на плаву под кустом что-то бурое, это был вздувшийся труп, гимнастерка и брюки на нем лопнули. Дальше, в камышовом островке, качнулись от лодочной волны еще два, затхлый воздух тоже колыхнулся, обдал Евгения приторно-сладкой вонью. Евгений стоял на мокрой прибрежной полосе, он хотел сказать Наумову, чтобы тот перевел лодку в другое место, но, как и Янкин, ничего не сказал, повернулся и побрел, шлепая подошвами. Он старался не думать об увиденном, но мысли его возвращались к кусту за спиной, ему хотелось оглянуться.

— Товарищ капитан, тут приблудились… — раздался вдруг голос Янкина. Евгений увидел, как выбирались из болотистых зарослей люди, и с одного взгляда понял, что за люди: местные, возможно, даже партизаны, которых немцы блокировали в этом районе и о которых Евгений был наслышан.

Выходцы из тумана брели, падая от усталости и голода; впереди двое подростков с носилками в руках, в носилках лежала окрученная тряпьем женщина, за ней следовала еще одна, и дальше — подростки и дети. Все они подошли к солдатам, вкопанно остановились, будто не решаясь стеснить военных своим присутствием. Они так и застыли — с носилками на весу, с не верящими в счастливую встречу молчаливыми взглядами.

— Первые ласточки… — вырвалось у Янкина; он не сразу нашелся, не додумался приветить измученных людей. Потом уж, оглянувшись на подошедшего Крутова, прочитал в глазах командира укор, опомнился, перехватил у переднего хлопчика носилки. Раненая смотрела на новые лица и в их оживлении, в самой новизне давно не виданных своих, родных солдат ловила надежду на спасение. Она остановила взгляд на Евгении, подняла руку, сдернула темную косынку. Евгений разобрал, что на носилках девушка, ей было не более шестнадцати. Такой же зеленой оказалась и другая, когда окинула на плечи платок и рассыпала пшеничные волосы.

Саперы уже доставали у кого что было, угощали пришлых. Нашлись и консервы, и колбаса, и даже круглые трофейные плитки шоколада. Саперы догадывались, что партизанские отряды, их ударная сила — все, кто мог держать оружие, — вели бой, здесь же оставались одни тылы.

Евгений при помощи Янкина пытался перебинтовать девушку, но это оказалось невозможно, тряпичные лоскуты накрепко присохли к ранам; вдобавок обе ноги были примотаны к самодельным лубкам.

— Держись, девочка! — Евгений присел возле ее изголовья, но раненая забылась, потеряла силы. «Нас собаками… фрицы…» — вполголоса твердила она.

Нужно было греть воду, Янкин принялся раздувать костер. Ему помогали товарищи, набрали сушняку, но на Палике уже рассеивался туман, саперам пора было в путь. Евгений связался по рации со штабом, доложил о встреченных местных жителях. Он так и не знал, что военная тропа его пересеклась с партизанскими тылами отряда Бойко…

Разведчики Владимира Богдановича перебрались через кладочку, вернее, давно поваленное, облысевшее дерево. Сразу от кладки поднимался крутой обрыв, разведчики взбежали наверх, где была сплошная стена леса и можно было отдышаться; но отдыхать не пришлось, оглянувшись, Сахончик предупредил:

— Немцы!

Немцы высыпали на лесную луговину, кладочки им было не миновать: выше и ниже перехода непролазные топи. По всему видать, они плохо ориентировались на местности, шли по азимуту, напрямик через лес и болото; похоже, они вырвались из той бани, что устроила им авиация по вызову Владимира Богдановича. Отступали пешедралом, никаких танков и машин у них не осталось, да и не пробиться технике в этих дебрях. Владимир Богданович пожалел, что пришлось покинуть там и свою машину; но так или иначе, этих недобитков стоило рассеять по лесу, чтоб и одиночки не добрались до Березы, как ласково называл речку Сахончик. Владимир Богданович не стал докладывать по рации о встрече с противником, он считал, что фрицы эти уже не жильцы. Разведчики залегли по опушке над обрывом, подпустили гитлеровцев вплотную и открыли огонь.