Если Даргус был грифом, то Теодор — орлом или соколом, или еще какой опасной птицей, которая высоко летала, далеко видела и очень быстро пикировала на добычу. Три семестра он следил за потенциальными инфернологами и некрософами, чтобы к завершению четвертого, когда студенты выбирали специализацию, сделать предложение, от которого сложно было отказаться. Предложение включало в себя обучение на кафедре инфернологии и не-мертвых состояний с последующим вступлением в Братство.

Когда ты юн, романтичен и амбициозен, выбор между научной работой и службой в специальном подразделении по борьбе с инферналами совершенно очевиден. Кто же выберет унылую жизнь кабинетного ученого, когда альтернативой — полная опасностей и приключений деятельность научного специалиста в элитной боевой группе? Спецназовцы, к тому же, и сами вели какие-никакие исследования, а, кроме того, активно, хоть и без особой радости, сотрудничали с кафедрой.

Даргус не любил Теодора не так сильно, как Эльрика, но вполне сравнимо.

Однако, несмотря на постоянную нехватку светлых голов и инфернальных талантов, несмотря на сессионную лихорадку, несмотря на скверный характер профессора Даргуса, объединенная исследовательская группа умудрялась выкроить время на работу по изучению попавшего в их руки демона. По понятным, хоть и слегка нервирующим причинам, результатами исследований живо интересовался Теодор де Фокс, и, не стесняясь присутствия Зверя, комментировал особо впечатляющие открытия в самых нелестных выражениях.

Тактичностью и деликатностью в группе не мог похвалиться никто, кроме Иньо Нааца, но Теодор сделал истребление инферналов и демонов своей профессией, и это придавало его комментариям дополнительный смысл. Нечто такое, что Зверь не взялся бы сформулировать, но чему отнюдь не радовался. Мечник, убийца демонов, изучал возможности демонов, используя его как опытный образец. Это казалось еще более странным, чем то, что когда-то в незапамятные времена именно демону пришла в голову мысль систематизировать возможности демонов, чтобы облегчить людям задачу по их уничтожению. Профессор Даргус ведь не из научного интереса создал свою кафедру, а из самого что ни на есть практического. Он ко всем существам демонической природы относился с равной неприязнью, куда более сильной, чем та, которую он испытывал к людям. Людей профессор при необходимости (хорошо, что не при желании), мог убивать в несметных количествах, а вот боги и высшие инферналы были ему по зубам разве что в честной схватке один на один. Подразумевающей, к слову, гибель людей в несметных количествах просто как побочный эффект.

Зверь постепенно пришел к выводу, что любимый наставник, так же, как и Теодор, не столько изучает его самого, сколько ищет способы уничтожения таких как он без утомительных телодвижений. Осознание пришло в начале июня, тихим летним утром по пути в академию, и означало только одно: он снова стал терять человечность.

Исследования нужно было прекратить или хотя бы приостановить. Обстоятельства, побудившие начать их, оказались непреодолимы, а изучение остальных возможностей не имело практической ценности в условиях, когда эти возможности требовалось самым тщательным образом скрывать.

Скрыть животворящую музыку, оказавшуюся частью его природы, Зверь, как выяснилось, не мог. Но она, вроде бы, не выдавала в нем демона, наоборот, служила подобием маскировки, делала его душу похожей на душу какого-нибудь святого. Обычного тварного святого. Демоны умели лечить или оберегать от болезней и смерти, но делали это сознательно. А отмеченные демонами люди, собственно, святые, контролировать себя не умели, несли благо всем подряд, на кого обращали внимание. В точности, как Зверь. Только в меньшей концентрации… в значительно меньшей. По сравнению с его возможностями, концентрация благодати в святых была пренебрежимо малой, но какая разница, если воздействие схоже?

— Учитывая потенциал, нам еще повезло, что ваше присутствие не запустило пандемию здоровья и бессмертия, — отметил профессор Даргус. И был, безусловно, прав. Зверя задумывали, как источник силы для бесконечного множества бесконечных миров, с учетом этого обстоятельства побочные эффекты оказались столь незначительны, что могли считаться легким неудобством, но никак не проблемой.

Проблемой были мысли о том, что право жить так, как хочется, есть только у людей. А у демонов есть предназначение, которое нужно выполнять. Нужно, чтобы достичь… совершенства. Вершины, за которой другая вершина, и где-то там небо, а небо вечно и беспредельно.

Эльрик объяснял так суть мастерства, суть того, что Зверь называл Полетом, а Эльрик — Танцем. Зверь умел летать, он поднялся в беспредельное небо и не собирался останавливаться, но как быть с тем, чему он еще не научился и никогда не научится, если продолжит полет? Как быть с той музыкой, что пока звучит, как человеческая душа, а должна звучать иначе? По-другому. Не лучше, нет, куда хуже и страшнее, чем сейчас, но зато более правильно.

— Сосредоточься на работе в академии, — мрачно посоветовал Князь, — забей на Уденталь, вообще не появляйся там. Ты не бессмертен, твоя душа не бессмертна, ее можно убить, и музыка умрет вместе с ней. Ты ничему не научишься, тебя просто не станет.

Вот это как раз и не получалось понять. Что значит потерять душу? Зверь не верил в душу, не верил, и всё. Он родился и вырос в СССР, в стране безусловного и полностью обоснованного атеизма, на душу ему попросту не хватало воображения. Обучение у профессора Даргуса проблему только усугубило. Зверь усвоил, что его тварное тело — не более, чем инструмент для взаимодействия с материальным миром, усвоил, что по сути своей он существо бесплотное, а при отсутствии тела найти где-то в себе место для души оказалось задачей и вовсе непосильной.

Он не хотел умирать, боялся смерти, боялся ожидающего его огня. Но речь шла о чем-то другом. Об уничтожении души, которой нет, и сохранении чего-то, что было музыкой, которая пока не могла зазвучать по-настоящему.

— Летать ты точно разучишься, — сказал Эльрик. — Тебе это станет не нужно.

И, да, это напугало всерьез. Тот, кто не сможет хотеть летать, будет кем-то другим. А того, кто есть сейчас, не станет. И тот, другой, ну его к черту со всей его музыкой. Зверь готов был измениться, но не перестать быть.

Он взял в Удентале отпуск. Бессрочный. Кукушата сдавали последние экзамены, и сосредоточиться на работе в академии, как советовал Князь, оказалось совсем не сложно. Какое там! Перестать все время думать о том, как его мальчики сдают экзамены и зачеты — вот что требовало изрядных усилий.

В первый день месяца элголлах (где-то в начале июля, для тех людоедов, которые упорно цепляются за воспоминания о родном мире), на выпускном параде академии, император пожаловал майора фон Рауба в полковники. Кукушата покидали стены альма-матер старшими лейтенантами. Каждого ожидала на Фронтире эскадрилья из таких же новичков, но, в отличие от выпускников других летных школ, учеников других наставников, Кукушатам предстояло сразу стать комэсками.

Ответственности они не боялись. Зверь научил их не только летать. Для того он и был нужен — учить командиров и тех, кто когда-нибудь сам станет учителем.

— Штандартенфюрер фон Рауб, — он аж передернулся от того, как это прозвучало. Генетическая память, не иначе. Может, не все воспоминания о родном мире стоят того, чтобы за них цепляться?

Эльрик, который многое знал и о нем, и о его генетической памяти, только хмыкнул. Его Величество король Харара не одобрял неуместных ассоциаций.

Его Величество еще и неуместной шумихи не одобрял, однако это не помешало ему явиться на официальную церемонию выпуска и официально, прилюдно, поздравить Зверя с внеочередным званием. Визит спонтанным не был — отношения Харара и Готской империи спонтанности не подразумевали, — но от того, что о присутствии харарского короля на готской церемонии все, кого это касалось, узнали заранее, шуму меньше не стало. С Эльриком еще и Быстрай был. При полном параде. Совсем не похожий на того Быстрая, которого Кукушата знали и даже немножко любили. В общем, выпускной прошел в обстановке в два с половиной раза более торжественной, чем обычно. На обычных парадах присутствовал только один правитель государства и генералитет только одной армии, а на нынешнем — готский генералитет, двое правителей государств и генерал армии наиболее вероятного противника.