Глава седьмая, в которой случается недопонимание

По моему глубокому убеждению, одним из самых важных умений в жизни каждой девушки должно быть умение мягко и ненавязчиво менять тему разговора.

— Тоня, радость моя ненаглядная, — возгласила я на всю квартиру, как только закрыла за собой входную дверь. — Я прям чувствую, как ты жаждешь мне что-то рассказать!

— Жажду! — согласилась троюродная, показываясь из своей комнаты. — Сейчас я тебе в красках расскажу, что бывает с растяпами, которые трубку не берут и валандаются целый день непонятно где, не предупредив родных!

Я замерла, а потом заискивающе улыбнулась и, чуть наклонив голову, произнесла:

— Тонюш, честное слово, такой день насыщенный, не то что на телефон — на часы времени взглянуть не было.

— Мне можешь не говорить, — небольшая, но очень зловещая пауза. — Матери лучше расскажи.

От жеж Йожки-матрешки! Мать! Со всеми этими приключениями на маленький рысиный хвостик я совершенно забыла отзвониться маме. Что-то грядет. Хвост в подтверждение нехороших предчувствий нервно дернулся и прилип к ноге. Точно что-то грядет. Пожалуй, перед тем как звонить, лучше надеть каску.

— Вот блин… — только и сказала я, после чего под ехидную усмешку совушки скинула ботинки, куртку, бросила сумку и умчалась в свою комнату с телефоном в вытянутых руках, как Данко с сердцем, уповая, что одышка отвлечет маман от разделывания собственной кровиночки и шерстиночки.

Когда, спустя полчаса телефонного разговора, пять минут из которого были чрезвычайно строгими, десять ушли на отчет, а пятнадцать на спле… на то, чтобы ввести дочь в курс творящихся в общине дел, я появилась в кухне, сил хватило только на то, чтобы упасть на стул.

— Живая? — сочувственно спросила Тоня, сидящая напротив с кружкой чая.

— Едва-едва, — честно призналась я.

— Я жаркое в горшочках приготовила. Будешь?

Ответить я не успела. Несчастный недокормленный жестоко игнорируемый на протяжении целого дня желудок издал горестный бульк.

— Понятно, — улыбнулась совушка.

Через несколько минут передо мной на подставке стоял исходящий паром глиняный горшочек и лежала деревянная ложка. У Тони жаркое мы ели только так: деревом из глины, чтобы, значится, не отрываться от корней. Ну и ощущения интересные. Мне нравилось.

Дождавшись, когда я доем и прошепчу самое счастливое на свете 'спасибо', Тоня убрала горшочек, поставила чайник на плиту, достала две большие кружки и снова вернулась к столу.

— Томуль

— М? — выдавила я, чувствуя, как веки набирают весомости, обоюдно стремясь к долгожданному свиданию.

— Ты вещи кинула и убежала…

— Тонь, чесслово, я уберу. Вот сейчас еще десять минут посижу и уберу, — пообещала я троюродной.

— Уберешь, конечно, но я сейчас не о том, — фыркнула совушка.

Я заинтересованно сфокусировала взгляд на сестре.

— Ты убежала, а у тебя из сумки вот что выпало, — пояснила она и протянула темный листок с алой надписью. — Что это?

Я хихикнула.

— А это, представляешь, какой-то чудик у нас в университете стряпает и потом вешает на стенд. Оленька рвет и мечет. Обещала заставить сожрать этого художника собственное искусство.

— Тома, это очень нехорошо, — нахмурилась совушка.

— Оно, конечно, может, и не хорошо, но Оленька за такие выверты от декана получает, мол, что же вы, президент студсовета, дисциплину не поддерживаете, а вдруг проверка, а у нас на стенде красуется вот это вот? Так что лично я в этом деле целиком и полностью за линчевательную справедливость.

— Да я не об этом! — покачала головой Тоня. — Пусть хоть кило бумаги сожрет. Мне все равно. Только вот это, — троюродная потрясла листком, — явный намек на дуалов, понимаешь?

Я нахмурилась.

— Да ну? — мне никак не верилось в такое.

— Ну да! Сама посмотри: нелюди, звери в человеческом обличье, — сестра ткнула мне в нос неоспоримые факты.

Я отодвинулась от листка.

— Да мало ли, чего больные на голову пишут.

Сказала, а самой стало неуютно. А вдруг и правда?

— Мало — не мало, а общинским это обязательно нужно показать. Лучше перебдеть, чем недобдеть, — припечатала Тоня, а я кивнула, соглашаясь.

Хорошо все-таки, что совушка меня сначала накормила, а потом разговор завела. После таких предположений мне бы точно кусок в горло не полез.

Листовку нужно было показать старшим в общине. В идеале — Ростиславу Алексеевичу, но к нему ни я, ни, тем более, Тоня идти не хотели. Поэтому решено было передать выкидыш народного творца Геннадию Захаровичу. И задача эта автоматически возлегла на меня, потому что 'ну ты же все равно с Геннадиевичем общаешься, вот и передашь'. А я что? Я ничего. Я согласная. На том и разошлись.

Неделю, как мы договаривались с Риммой, я не выдержала. Почувствовав в себе бурление силушки богатырской, я отправилась в 'лапу' в первый же свободный день. Морозы трещать прекратили, так что уличные вольеры больше не зияли пустым пространством. Теперь в каждом сидели хвостики разной степени жизнерадостности. Самую дальнюю клеть занимал Грозный. Он лежал на деревянном настиле в расслабленной позе. Виляния хвоста не было и в помине, а глаза зорко отслеживали каждое движение в радиусе десяти метров.

Я остановилась на небольшом расстоянии от вольера и посмотрела на насторожившегося пса. Молодой, здоровый, но доверия к людям в нем не было. Жаль. Долго приют здорового пса держать не сможет. На передержку такого нелюдимого вряд ли кто возьмет. Эх, жалко… Хороший ведь пес. Вздохнув, улыбнулась Грозному и отправилась к двери.

Увидев меня, белочка нахмурилась, сердито сдула рыжую кудрявую прядь со лба и недружелюбно поинтересовалась:

— Ну, и чего пришла?

— Дома надоело сидеть, — улыбнулась я.

— Ей надоело, а мне потом выслушивай от твоей сестры, когда домой придешь, согнутая буквой Г! Я же сказала, чтоб раньше понедельника ты и не думала здесь появляться.

— Ай, Римма, не ворчи, — фыркнула я — Посижу сегодня с кошечками, глазки покапаю, мази повтираю, покормлю…

— И все-то у тебя продумано, — белочка скептически выгнула бровь.

— А как же! — подмигнула я.

— Ладно, — сдалась рыженькая, предварительно с неодобрением цокнув и дернув хвостом. — Иди к своим кошечкам.

Я просияла и пошла, куда послали.

В приюте все было как всегда: животных — много, дуалов — мало. Белочка, хоть и ответственная за приют, сама бралась за любу работу, а в перерывах умудрялась контролировать остальных. Посадив обратно в клетку очередную подопечную — грязно-белую, тощую, потрепанную, недавно стерилизованную Моньку — проследила взглядом за подругой, что-то ищущей в шкафу и раздраженно бурчащей себе под нос что-то устрашающее. И только сейчас заметила, что Римма-то как будто изменилась. Ну, конечно, прическа почти не похожа на ядерный взрыв, ногти в лаке, а на ресничках — тушь. За все время нашего общения я впервые видела белочку в макияже на работе в 'лапе'. Память услужливо подкинула эпизод., как рыженькая выходит из незнакомой машины.

— Римма, ты сегодня, случайно, не уходишь пораньше?

Белочка, не отрываясь от процесса поиска, ответила:

— С чего ты взяла?

— Да просто так подумалось. Ты сегодня немного необычно выглядишь.

— В смысле? — Римма повернулась ко мне с озадаченным выражением лица.

— В смысле как будто на свидание после приюта собираешься, — пояснила я.

На секунду Белочка смешалась, а потом хохотнула:

— На свидание после 'лапки'? Ну, ты даешь, Тома. Пахнущая собаками, медикаментами и немного отходами жизнедеятельности — и на свидание.

Я смутилась.

— Ой, ну все, все. Осмеяла. Кто тебя знает, вдруг ты любишь экстремальные свидания?

— Да-да. Экстрим — наше все. Без экстрима — свет не мил, — улыбнулась Римма, достала нужную ампулу и вышла из комнаты.

Перед тем как уходить из приюта, я собрала пакет с мусором, чтобы выкинуть по дороге. Оплачиваемой уборщицы в 'лапе' не было, так что на каждом волонтере лежала ответственность за уборку своей рабочей территории.

Только я накинула пуховик и собралась выходить, как смартфон зажигательной трелью известил о входящем вызове.

— Привет, — ответила я на звонок.

— Привет, Лисичка, — раздался из микрофона приятный баритон. Голос был пронизан улыбкой настолько, что я почти воочию увидела ямочки его обладателя. — Как дела?