Глава 21 Придурок, но не мудак

— Я больше никогда не оставлю тебя одну. Никогда. Не сегодня. Не на этой неделе. Ты застряла со мной, солнышко, — Али забирает у меня из рук ключи (как раз дополненные новой баночкой перцового спрея) и открывает входную дверь в мой дом, забирая моё пальто и сумку с вещами, которую она привезла мне в больницу, затем приглашает меня внутрь. Я иду за ней молча, потому что мне нечего сказать. Она бормочет с тех пор, как мы уехали из больницы, а у меня нет энергии вмешиваться.

Я понимаю. Она чувствует себя плохо. Но не должна. Когда я набрала ей в музее, звонок прошёл. Она подняла трубку и слышала, что происходит. Она вызвала копов и сообщила им, что на меня напали, но почему-то она думает, что сделала не достаточно. Было десять сорок, когда «скорая» везла меня через город в больницу. И ведь не полиция меня спасла, но кто знает, что тот парень в лыжной маске не погнался бы за мной и не схватил бы меня снова, если бы копы не перекрыли улицу? Кто знает, что он не убил бы меня за то, что я ударила его по голове тем железным крюком?

Не могу поверить, что он жив. Я просто не могу осмыслить эту информацию. Не могу поверить, что это реально. Прошло три дня с тех пор, как всё это произошло, но у меня до сих пор в голове не укладывается всё произошедшее. Я не видела и не слышала ничего от Рука. К счастью, я также не видела и не слышала ничего по новостям про Рука. Я считаю это победой.

Али бросает мои ключи в подставку на тумбочке в коридоре и подталкивает меня на кухню. Я сажусь на тумбочку, наблюдая за ней, пока она бегает по комнате, суетясь.

— Чего ты хочешь, кофе или чая? Я могу и ланч нам приготовить. О, подожди, — она заглядывает в холодильник, хмурясь. — Может быть, нет. Но я могу что-нибудь заказать. Что-нибудь из тайской кухни? Или, может, пиццу? — обычно она отчитывает меня за то, что в холодильнике нет никакой еды, но, наверное, в свете последних событий она меня щадит.

— Я не голодна, Али. Честно, я просто хочу вздремнуть. Я чувствую себя… — я ищу подходящее слово, любое слово, которое как-то может описать, что я прямо сейчас чувствую. Я будто хватаюсь за пустой воздух.

— Я знаю. Должно быть, ты истощена всем этим, — Али сочувственно улыбается, и мне хочется кричать, чтобы она ушла. Но она не уйдёт. Не важно, сколько раз я скажу ей, что мне нужно время побыть одной, что я устала, что надо мной суетятся, тыкают в меня, колят и спрашивают в порядке ли я. Она проигнорирует эти комментарии и откажется уходить, несмотря ни на что, так что нет смысла их говорить. Я сжимаю зубы, медленно дыша через нос.

— Я ненадолго прилягу. Может быть, позже что-нибудь съем.

Али кивает. Она разворачивается и начинает копаться в шкафчике под раковиной.

— Без проблем, детка. Я просто приберусь или что-то ещё. У тебя есть что-нибудь постиранное, что нужно разложить?

У меня может не быть в холодильнике скоропортящихся товаров, но мой дом всегда чистый и аккуратный. И у меня едва ли есть куча белья, с которой нужно разобраться. Но если она будет счастлива протереть пыль на моих полках, я не против. Что угодно ради момента одиночества в своей комнате, чтобы собраться с мыслями. Я чувствую спазм в травмированном колене, пока медленно поднимаюсь по лестнице. Мои рёбра ноют от боли каждый раз, когда я делаю вдох.

Кажется, вся моя физическая боль тает в тот момент, как я закрываю за собой дверь спальни. Я первый раз одна с тех пор, как мне удалось выбежать из музея. Медсёстры, врачи, друзья — я была окружена людьми двадцать четыре часа в сутки, начиная со вторника, и теперь, закрывшись в собственной комнате, я чувствую, что, наконец, могу себя отпустить.

Я забираюсь в кровать, планируя плакать, пока не засну, но в тот момент, как я перестаю отчаянно сдерживать свои эмоции, позволяя всему нахлынуть на меня, я немею. Нет никаких слёз. Нет никакого страха или переживания. На меня давит только холодное, тяжёлое ощущение, прижимая меня к кровати.

Я отключаюсь.

Я просыпаюсь спустя долгое время, в поту, в панике и в страхе. Каждый раз, когда засыпаю, мои сны преследует тот, кто напал на меня в музее. Он обхватывает руками моё горло; он бьёт меня кулаками; кидает меня вниз с лестницы, и я бьюсь головой о мраморный пол. Требуется время, чтобы успокоить моё отчаянное сердцебиение. Теперь я в безопасности. Его нет, а я в безопасности. Я говорю себе это снова и снова, и, в конце концов, мне удаётся восстановить дыхание.

Прошёл большой отрезок времени. Было утро, когда мы приехали домой, и когда я выглядываю в окно, то вижу, что небо не такое светлое, уже темнеет. Внизу я слышу разговоры, приглушённые и неразборчивые. Телевизор? Может, радио? Пока слушаю, я могу разобрать отчётливый поднимающийся и опускающийся голос Али, наряду со случайным словом здесь и там, я понимаю, что она с кем-то разговаривает.

— Прости. Она просто не… может быть, через пару дней… Нет, она не говорила…

Другой голос разобрать сложнее. Он глубже, не такой переменчивый. Определённо мужской. Я встаю и крадусь к двери, а затем приоткрываю её и выхожу на носочках в коридор. Там темно, не считая случайного луча света снизу, поднимающегося к потолку.

— Ты можешь просто сказать ей, что я здесь?

— На следующей неделе, Рук. Она совершенно… ну, она не в себе. Конечно, она не в себе. Она прошла через сумасшедшее дерьмо, и теперь ей просто нужно немного времени, чтобы прийти в себя, ладно?

За этим следует долгая пауза. Тишина заполнена биением моего сердца и моими нервными вдохами-выдохами.

— Нет. На самом деле, не ладно. Я увижусь с ней. Я подниму тебя и физически отодвину, если ты не уйдёшь с дороги, Али.

— Это довольно грубо!

— Что во мне заставляет тебя думать, что я вежливый парень?

Я чуть не смеюсь вслух. Я подумала о нём то же самое, когда мы занимались сексом. Висит густая тишина, и я могу представить выражение лица Али. Она не привыкла, чтобы кто-то так ей противостоял, не говоря уже о парне. Кажется, у неё есть способность вселять в мужчин страх, не важно, кто они вообще такие. Но Рук Блэкхит не просто мужчина. Он какая-то загадка, в которую никто особо не верит, пока не увидит его сам.

Я быстро спускаюсь по лестнице, игнорируя боль в колене каждый раз, когда прохожу ступеньку. Али выглядит так, будто её только что поймали на воровстве. А Рук…

Он стоит в дверном проёме. На его плечах на поношенной чёрной кожаной куртке лежит снег. Он такой чертовски высокий. Не думаю, что до сих пор я когда-нибудь замечала, насколько он высокий, его голова чуть-чуть не касается верха дверной рамы. Под левой рукой к его телу прижата стопка книг, а в другой руке он держит подставку со стаканчиками кофе на вынос. Как это… нормально. От стаканчиков исходит пар, собираясь в клубы в проходе. Я опускаю взгляд на его обувь и замечаю, что красно-коричневые кожаные ботинки на носках темнее, мокрые от того, что он шёл через дождь и снег. Я чувствую его запах со своего места на третьей ступеньке лестницы — нотки дерева и дыма, но запах свежий. Холодный и мужской, который кажется невероятно неуместным внутри моего дома.

Я замечаю всё это. Я всё осматриваю, глядя на то, как он переносит вес на правую сторону, вижу все складочки на его майке, вижу то, как его шапка надета на голову под странным углом. Я замечаю это с ярой внимательностью, обращая внимание на каждую маленькую деталь, потому что не хочу смотреть на его лицо. Я не хочу смотреть ему в глаза. Я в ужасе. Если я посмотрю на него, не знаю, что я буду делать. Я больше не знаю себя достаточно хорошо, чтобы доверять собственной реакции. Этот мужчина меня сломает. Я ужасно переживала за него. Переживала, что он сделает что-нибудь глупое и навредит себе. Теперь, когда он здесь, невредимый, на вид крайне нормальный, я хочу броситься в его объятия.

— Саша? — Али неодобрительно произносит моё имя. Я уже знаю, что она попросит меня вернуться наверх, подальше от этой ситуации и любого спора, который она может принести. Я без проблем смотрю ей в глаза, тяжело сглатывая.

— Всё в порядке, Али. Можешь его впустить.

Я удивлена, каким твёрдым тоном говорю. Этот тон не терпит споров. Али должна это услышать; она поднимает руки вверх, отходя с места. Вместо того, чтобы говорить со мной, она обращается к Руку.