Мы пели около двух часов. Надо сказать, я втянулся в процесс и перестал обращать внимание как на время, так и на холод и сырость в помещении. После упражнений была несложная ария, ноты которой мне дал Доменико.
Затем мы с ним пели дуэт Венеры и Адониса из одной оперы, что мне ничуть не показалось зазорным или пошлым. Это была чистая музыка, на высоком уровне абстракции, не имеющая отношения ни к каким человеческим чувствам, но занимавшая полностью разум.
— Семь часов. Пора в Капеллу, — сообщил Доменико.
Мы вышли из дома и направились на северо-запад города, в Ватикан. Лучи восходящего солнца бросали свои первые отблески на дома, деревья и мостовую, заставляя грязные лужи от прошедшего ночного дождя сверкать серебром.
— Знаешь, на следующей неделе в «Teatro della Valle» состоится премьера новой оперы «Valdemaro» Доменико Сарро, — по дороге сообщил мне Доменико. — Я и ещё несколько певцов из Капеллы удостоились чести присутствовать на грядущем представлении.
— Прекрасно, желаю вам хорошо провести время, — равнодушно ответил я.
— Неужели ты не хочешь побывать на спектакле?
— Если честно, мне всё равно, — ответил я.
— Очень советую там побывать. Говорят, в опере дебютирует юный и весьма талантливый ученик самого маэстро Порпора.
Что?! Ученик великого композитора приедет? Я был в ужасе. Зачем только я спел упражнение из «листка»?
— Доменико, — осторожно обратился я к нему. — Могу я попросить тебя об одной услуге?
— Ты о чем?
— Прошу, не говори этому ученику маэстро Порпора о том, что я имел дерзость исполнить одно упражнение из сборника его учителя! Я… случайно его спел, потому что ничего более не помнил!
— Что ж, бывает. Только вот откуда ты его откопал? Маэстро не показывает посторонним материалы, на которых обучает своих учеников.
— Знаешь, там, откуда я… приехал (чтобы не сказать телепортировался), есть сундук с сокровищами определенного типа — там хранится любая информация, ценная, не очень ценная, а иногда и вовсе мусор.
— Вот бы и мне такой сундук, — мечтательно произнес Доменико.
— Мне бы он тоже сейчас не помешал… — вздохнул я, грустя по дому, компьютеру и всемирной паутине. — Но такого сундука у нас нет, поэтому будем искать интересующую нас информацию сами.
Увлечённые разговором, мы и не заметили, как пришли в Капеллу. Поднимаясь вместе с Доменико и другими «виртуозами» по ступеням лестницы, я впервые за пять лет работы в разных конторах почувствовал себя своим в коллективе. Я ещё не знал, что готовит мне грядущий день, и молча созерцал, словно ожившие, фрески Микеланджело.
Глава 4. Капелльские будни
Через несколько дней пребывания «на новой работе» я пел уже более уверенно, всё-таки ежедневные почти четырёхчасовые авторские экспресс-курсы Доменико Кассини не прошли даром. Он каким-то непонятным образом сумел распеть меня наверх почти до середины третьей октавы, и эти ноты не доставляли мне никакого неудобства. Я начал получать удовольствие от процесса пения, и напряжение моё медленно сводилось к нулю.
Также я постепенно начал выбираться из своей виртуальной клетки, в которую сам себя загнал своими комплексами, и даже начал обращать внимание на окружающих меня людей, чего не случалось со мной в офисе, где я не помнил по имени, а уж тем более, в лицо, никого, кроме тимлида Цветаева и тестировщика Васи (не помню фамилию), который сидел по диагонали напротив меня.
Здесь, в Капелле, всё было совсем не так. То ли я, наконец, начал замечать кого-то кроме себя, то ли действительно мои новые коллеги были столь неординарными личностями. С вашего позволения я опишу здесь некоторых наиболее ярких персонажей, с которыми имел дело в Капелле.
Конечно же, я не могу не рассказать про нашего органиста, Джузеппе Аццури, того самого, о котором говорил Доменико. Невысокий, квадратного телосложения человек с крючковатым носом и густыми бровями, сходящимися на переносице, Джузеппе был непревзойдённый гений в своём деле. Он играл настолько точно и без единой запинки, что казалось, будто не человек играет, а специально обученный компьютер. Однако, прислушавшись, я обнаружил, что маэстро Аццури и правда разговаривает во время игры, за что неоднократно получал нагоняй от начальства. Придя в Капеллу немного раньше, чем нужно, я всё-таки ради интереса подошёл поближе к нему и вот, что я услышал:
— Всё есть число: любое слово — лишь набор чисел, нота — та сама является числом. Но что есть число? Что, кроме бесплотной сущности, бессмысленной без применения к объектам реального мира? Друг мой, может быть, ты знаешь, что есть число?
Маэстро Аццури приложил ухо к инструменту и сыграл аккорд.
— Увы, с тобой я в корне не согласен. Ты сам не понимаешь, что говоришь.
Я хотел остановиться и поговорить с ним о представлении чисел в памяти компьютера, но потом решил не связываться. Судя по сбивчивым и не совсем логичным выводам маэстро, он не очень-то дружил с головой.
Описание же непосредственно хора я начну со своей партии, сопрано. Одним из моих «однопартийцев» был Франческо Чителли, высокий, тощий человек с идеальной осанкой и немного вытянутым лицом. Голос его, тихий и какой-то свистящий, производил странное впечатление. Похоже, что он пел исключительно с использованием головного регистра. Франческо вообще был тихим, но вместе с тем, очень нервным и постоянно озирался по сторонам.
Следующий «музейный экспонат» — Адольфо Ратти, сопранист с красивым голосом, чего, однако не скажешь о внешности: длинный нос и сильно выступающие передние зубы делали его похожим на грызуна.
Небезызвестный Антонино Спинози, «душа коллектива», тоже сопранист, с колючим взглядом и острым носом. Это тот тип, с которым я подрался в первый день. Он постоянно всех подкалывал, язвил и давал всем весьма изощренные прозвища.
Так, я у него в «базе ключевых слов» в связи с прической и национальностью числился как «морской ёж-балалаечник». Надо сказать, расизм и национализм тогда не запрещались и даже приветствовались. Его товарищ Энрико Роспини из-за фамилии звался «солистом болота».
Даже капельмейстера Фьори Тонино за спиной называл «маэстро Кактус», а органиста Аццури — «синий нос». Доменико за проницательность и редкий цвет волос досталась от него кличка «поющий лис», а баса Базилио за дотошное отношение к нотам, Спинози прозвал «искателем блох». Впрочем, дальше обзывательств и пустой болтовни дело не доходило, никакого вреда этот тип никому не приносил.
Братья-близнецы Стефано и Карло Альджебри, сыновья композитора Альджебри, также являлись i virtuosi. Стефано, добродушный, общительный парень с длинными каштановыми волосами и живым взглядом огромных чёрных глаз, был сопранистом и стоял в хоре рядом со мной. Мы с ним вскоре подружились: выяснилось, что Стефано, помимо пения в Капелле, также увлекается математикой, особенно, алгебраическими кривыми.
Карло, более спокойный, чем Стефано, пел в партии альтов и тоже интересовался математическими вычислениями.
Энрико Роспини, толстый коротышка, который поддакивал своему товарищу Спинози и постоянно над всеми смеялся, тоже был альтом и по сути, как говорил Доменико, ничего плохого никому не делал. Единственным, что раздражало соседей по партии, было то, что он постоянно грыз ногти или яблоко.
Надо отметить, что в альтовой партии пел Флавио Фраголини, племянник кардинала Фраголини. С виду неприметный, с незапоминающейся внешностью и тихим голосом, он не произвел на меня никакого впечатления.
Братья Альдо и Джакомо Ринальди из партии теноров (это те, что притащили меня на хор), имели вздорный характер и постоянно дрались за пределами Капеллы. Но в общем, это были неплохие ребята.
Среди басов мне наиболее запомнился некий Базилио, парень с грубоватой внешностью, небритый как бомж, он чем-то напоминал мне тестировщика Васю и, по сути, выполнял сходную работу: помимо своей основной деятельности, он выискивал в нотах ошибки и опечатки и заносил их в отчет, который потом должен был предъявлять капельмейстеру.
Но наиболее яркой фигурой показался мне некий Гаэтано Ардженти, пожилой сопранист лет шестидесяти, который раздавал ноты хористам. Неуклюжий, коренастый, невысокого роста, лицом напоминающий текстильщицу со скульптурной группы в подземном зале станции метро «Нарвская».