Когда-то он был солистом, его ценили за превосходное сопрано серебристого тембра. Говорили, что он когда-то пел в театре, чему я теперь едва ли мог поверить. В последнее время он редко пел и, как правило, ни с кем не разговаривал. Разве что, бормотал себе под нос что-либо. Я был вынужден познакомиться с ним весьма внезапно: во время очередного соло меня кто-то бесцеремонно толкнул, после чего на меня посыпались ноты.
Ардженти пробирался сквозь хор, никого не спрашивая, наступая всем на ноги, роняя пюпитры, ноты и певцов. Кто-то ругался, кто-то отходил назад, наконец, старик с нотами добрался до капельмейстера и, недолго думая, с грохотом сгрузил всю стопку нот прямо ему на пюпитр.
— Ты, старый дурак! — зашипел на него маэстро Фьори. — Еще одна такая выходка — непременно выгоню!
Мне стало смешно. Я вспомнил, как пару месяцев назад тимлид Цветаев отчитывал нашего растяпу-сисадмина, когда тот, устанавливая Цветаеву новый SSD в старый системник, каким-то образом умудрился уронить и разбить ему оба монитора.
Пожилой сопранист только поджал губы и сделал вид, что ничего не слышит, как ни в чем не бывало, вернувшись на свое место.
Но уже через минуту меня опять толкнули локтем: это уже Ардженти собирал старые ноты и раздавал новые. На этот раз мне досталось по полной программе: сопранист, стоявший рядом со мной, не пожелал двигаться с места, в итоге местный «сисадмин» споткнулся об его башмак и вместе с нотами начал картинно падать на меня. Хорошо, что я вовремя отскочил в сторону, иначе бы этот «престарелый Орфей» меня раздавил, а так я отделался только упавшими на меня нотами. Старикашка, увидев, что никто не обращает на него внимания, перестал падать и скрылся за дверцей шкафа с нотами.
— Маэстро Фьори, — обратился я к капельмейстеру. — Может я лучше встану в партию альтов? У них как-то поспокойнее.
— Стой, где стоишь, — проворчал маэстро. — Давай мы все, вместо того, чтобы стоять и петь, будем прыгать как блохи?!
— Не беспокойтесь, маэстро, Базилио поймает! — послышался сдавленный смех Спинози.
— Вы, оба, заткнитесь! — прошипел маэстро.
Я решил с ними не спорить, просто потому, что было лень. Ранние подъемы, непривычные для меня, приводили к тому, что к полудню меня начинало вырубать. Один раз я так и уснул стоя, с нотами в руках. Спасибо, Стефано Альджебри успел подхватить ноты и хорошенько меня встряхнуть.
В перерыве ко мне подошел Флавио Фраголини.
— Как поётся на новом месте? — медовым голосом спросил он.
— Спасибо, всё отлично.
— Вы опять уснули во время пения, — заметил Флавио. — Наверное, Доменико не дает спать своими ночными репетициями?
— Доменико гений, — возразил я. — Он за одну ночь смог отладить мой голос.
— Да, согласен, — поддержал меня Фраголини. — Настоящий талант. Он мог бы стать оперным Primo Uomo, но предпочёл остаться в Капелле.
— Почему же? — удивился я.
— Не захотел бросать моего дядюшку, кардинала Фраголини.
— Вот это я понимаю, верность и патриотизм! — восхитился я.
— Не совсем так. Скорее любовь и привязанность.
— В каком смысле? — не понял я.
— Кардинал Фраголини покровитель Доменико, — с какой-то кривоватой улыбкой ответил Флавио. — Вы ведь знаете, что это означает.
С этими словами певец-альт вернулся на свое место.
Я порядком ничего не понял и на время вообще забыл о странных словах племянника кардинала.
В середине мессы дверь хлопнула, и на хоры ворвался разъярённый длинноносый дылда под два метра ростом, повергший в недоумение маэстро Фьори, да и весь хор.
— Ты ещё кто? — возмутился маэстро.
— Я Джустино Цанцара (Комар, ит.), новый солист! Меня выписали из театра «Капраника»! Между прочим, пообещали большие деньги!
Принесло, что называется, почти на неделю позже назначенного срока. Где ты раньше-то был?!
— Что ж, простите за недоразумение, — извинялся маэстро. — Надеемся, этого больше не повторится. А вы, Алессандро, как не стыдно, самозванец вы этакий! Встаньте в четвертый ряд и особо не высовывайтесь!
Доменико пытался вступиться за меня, но в итоге сам получил по шапке за содействие липовому солисту.
— Больно мне надо высовываться! — проворчал я. Как будто это я сам себя сюда притащил!
Новый солист исполнил свое соло, его голос был достаточно ровным и высоким, но неприятного тембра, напоминающего комариный писк. Одним словом, комар!
К середине мессы на хоры прибежал запыхавшийся мальчик, он принес анонимную записку, которая гласила следующее:
— Немедленно уберите это писклявое насекомое, или я собственноручно прихлопну его! P.S. и верните того сопраниста, что пел три дня назад! Школа, конечно, хромает, но хотя бы голос не настолько ужасен!
Получив записку, маэстро Фьори побледнел:
— Это же почерк Папы! Он требует другого солиста, тебя, Алессандро!
Что? Я не мог в это поверить! Мой посредственный, как я думал, голос, столь высоко оценили?
— Вот ваши ноты. Вставайте в первый ряд.
Пафосный «виртуоз» с позором покинул Капеллу со словами «Я ещё вернусь!».
А мы с Доменико и братьями Альджебри после окончания мессы отправились отмечать триумф справедливости.
По дороге мы громко обсуждали всё подряд. Я чувствовал себя как никогда прекрасно в компании единомышленников и с интересом слушал всё, что они рассказывали.
Доменико на редкость хорошо разбирался в опере и сам рассказал о последних «хитах» римских и неаполитанских композиторов. Когда же мы с братьями Альджебри перешли к обсуждению алгоритмов умножения чисел и численному решению уравнений более чем четвертой степени, а также предпринятой мной попытке объяснить, что такое непрерывность и множество континуум, великий «виртуоз» не выдержал:
— Vai al fosso*! Не знаю я вашей математики и знать не желаю!
Пришлось сменить тему на более нейтральную: обсуждение театральных механизмов и декораций. Карло Альджебри, как оказалось, участвовал в проектировании громоздкого механического транспортного средства, использовавшегося в театре для перемещения декораций на сцене.
— Мой отец, Джованни Альджебри, — рассказывал Карло Альджебри. — Композитор и математик, в равной мере научил нас музыке и точным наукам. Если бы мы со Стефано не стали певцами, мы бы непременно стали учёными или инженерами!
«Надо же, — подумал я. — У меня-то ведь как раз обратная ситуация».
Комментарий к Глава 4. Капелльские будни Vai al fosso! – Иди в канаву!
Глава 5. Развлечения для «virtuosi»
— Это «до» третьей октавы или после четвёртой? (братья Маркс, «Ночь в опере»)
Мы сидели в ближайшем трактире и всё так же громко разговаривали. Впервые я не стеснялся своего голоса: а чего стесняться, когда в моем новом мире такие вещи считаются если не нормой, но явлением вполне обыденным? Наконец, я совсем осмелел и предложил «тост»:
— Друзья, давайте устроим соревнование: кто вспомнит наибольшее количество знаков числа Пи, тот получит вот эти раритетные часы!
Часы с миллисекундной стрелкой для певцов восемнадцатого века оказались в диковинку, но я объяснил, что это последнее изобретение некоего швейцарского учёного, инкогнито приехавшего в Петербург.
— Вызов принят! 3,141592!
— 3,14159265358!
Выкрикнули по очереди братья Альджебри. Я смог вспомнить первые семнадцать символов после запятой (вот, что называется, заняться нечем!). И тут из-за стола поднимается Доменико, который вообще не интересовался математикой:
— 3,141592653589793238462643, — и с невозмутимым видом садится на место.
— Браво, Доменико! — со всей дури заорали мы и бросились поздравлять победителя.
— Поздравляю, дружище! Теперь твою замечательную коллекцию часов украсит вот эта редкостная вещь.
После увлекательного конкурса по запоминанию знаков числа Пи мы перешли к любимой всеми virtuosi старой доброй игре «Кто дольше споёт ноту на одном дыхании». На эту тему даже существует легенда о том, как синьор Карло Броски в своё время перепел трубача. В итоге последний в изнеможении свалился под сцену, а первый сорвал овации и был признан величайшим певцом всех времён и народов.
Нам четверым до Фаринелли, конечно, как до Юпитера, но кто мешает попробовать?
— Господа, какую ноту будем петь? — поинтересовался я.