— Так вы что же… Степаниду в карты проиграли?! — вскипел я от злости. — Да как вы могли! Нашу будущую примадонну!

— Полегче, не горячись. Старый граф так рассудил: коль сможет Степан Иваныч отыграть ея в шахматы, три партии подряд, то пусть себе забирает. Коль не сможет, так Степан Иваныч поклялся добыть и доставить ему вещицу редкую и необыкновенную.

— Я и сказал ему, мол, на кой-хрен скопцу девка понадобилась, так Степан Ваныч словно озверел и пытался на люстре повеситься. Держали втроём — я, Гаврила и Пал Ваныч, — холодным тоном отвечал Данила.

«На кой-хрен Звездочёту девица — Шамаханская Царица?!», — мысленно кипел я от злости, вспоминая известную сказку Пушкина. Всё-таки прав был Золотой Петушок, раз за такие слова клюнул Додона в его дурную лысую башку!

Не в силах ничего возразить, дабы самому раньше времени не спалиться, я просто со стоном сел на стул и обхватил голову руками, а Доменика лишь нежно погладила меня по голове, пытаясь утешить:

— Не переживай, Алессандро, — шептала она по-итальянски. — Стефано умный мальчик, он самого покойного кардинала Тартальетти переиграл, а это был один из сильнейших игроков Рима.

— Всё так, насчёт ума я не сомневаюсь, но я боюсь, как бы ему в чужом поместье чайник не начистили за просто так.

— Не волнуйся, всё будет хорошо со Стефано, я это чувствую. А пока нам надо сделать то, что просил дон Пьетро.

Несмотря на то, что вопрос с ключом был исчерпан, и личность «коварной соблазнительницы» вроде бы установлена, мы всё же, ради порядка, приступили к плану «Б». В самом деле, мы же не могли пойти к князю и прямо сказать, кто это сделал: это было бы нечестно и жестоко по отношению к его жене, которая не сделала ничего дурного. Но кто знает, как бы на это отреагировали в то время?

Процедура продлилась довольно быстро, девушки просто одновременно приложились крашеными губами к своим салфеткам и отдали мне. Естественно, мы никому не сказали, зачем это было нужно: князь сказал, значит надо слушаться. Через час я уже один вернулся в покои Петра Ивановича с ворохом носовых платков. Забрав их у меня, Пётр Иванович педантично начал сверять отпечатки. Маразм полный, но этот великий псих никак не успокоится, пока не проверит все.

— Ни один не подходит, — наконец, вздохнул князь. — Может это твои дружки итальянские начудили?

— Не думаю. Марк Николаич валялся без сознания на диване, а потом Ефросинья Ивановна уволокла его за подмышки в комнату. Стефано… что ж, он точно не мог прийти к вам. Потому что уехал с Сурьмиными отыгрывать в шахматы Степаниду, которую ваши уважаемые сыновья проиграли им в карты.

— Что?! — взревел князь, резко поднявшись с кресла. — Да как посмели! Без моего спросу моих крестьян не то, что продают, в карты проигрывают! Господи, кого я вырастил! Cretini senza cervello*! — выругался он на итальянском. — Ещё и Сурьминым обратно отдали! Как они с нею обращались, сказать страшно! За большие деньги выкупил, негоже с таким голосом навоз из конюшни убирать!

Пётр Иванович кинулся к письменному столу и судорожно вытащил из ящика увесистый мешочек с деньгами, а затем вручил его мне.

— Бери коня и поезжай к Сурьминым, выкупишь обратно Степаниду. Взамен Ульяшку или другую девку предложишь.

— Не буду я такими вещами заниматься, народ продавать, — отказался я. — Стефано сам её отыграет, он лучший шахматист в Риме. Я в нём уверен.

— На что Степан Иванычу крестьянская девка? — не понял князь. — Жениться не успел, а уже полюбовницу присмотрел?

— Нет, Пётр Иванович. Стефано любит её и хочет жениться на ней. Да, я понимаю, что для вас это звучит дико, но Степанида — чудесная девушка и великолепная певица. Понимаю, что это дерзость с моей стороны, но я, от лица всей нашей итальянской компании, особенно — от лица Доменики, смиренно прошу вас отдать Степаниду синьору Альджебри.

Воцарилась пауза. Видимо, Пётр Иванович обдумывал неожиданно поступившую информацию. Я уже было испугался, что он решит оставить Степаниду Сурьминым и тем самым обречь бедолагу Альджебри на очередные страдания, которых он, уже после стольких лет одиночества, не сможет вынести. Князь не видел всех тех моментов, которые довелось нам с Доменикой созерцать в Риме. Не он отбирал у Стефано лезвия, не он с силой снимал верёвку с камнем с его шеи, не он, в конце концов, держал его за руки, когда тот собирался вешаться в бальном зале. Я страшно переживал за беднягу сопраниста и всеми силами желал ему победы в сегодняшнем поистине рыцарском турнире — битве за любовь и смысл жизни.

— Ладно. Так и быть. Сумеет вернуть Степаниду — дарую ей вольную. Только впредь чтоб не жаловался твой Степан Иваныч — иначе в Рим отправлю, не помилую.

Признаюсь, решение Петра Ивановича повергло меня в такой восторг, что я просто закричал: «Ура!» — и бросился обнимать его, но тот меня отстранил и приказал подать бумагу и перо с чернильницей.

Радостная атмосфера была грубо нарушена: в комнату без стука ворвалась Софья Васильевна, вся в слезах, и упала перед мужем на колени. И я понял, по какой причине. Поэтому решил не мешать им и по-тихому смотался. Однако же, никуда не ушёл и остался… да, опять подслушивать под дверью. И вот, что я услышал из комнаты:

— Виновата я, свет мой Петрушенька! Согрешила я пред тобою, окаянная! Не простишь меня во веки вечные!

— О чём ты, Софьюшка? Быть того не может! Не могла ты согрешить предо мною, ты ведь… — тут он замолчал, пытаясь подобрать подходящее и не обидное слово для её проблемы.

— Увы, нет! Скопцы римские тоже большей частию грешники, Степан Иваныч мне рассказывал, а я… я… так же как они… — речь прерывалась рыданиями, и у меня сердце разрывалось от того, что испытывала эта прекрасная и измученная своими чувствами женщина.

— С кем согрешила? — последовал вопрос от Петра Ивановича.

— С… тобой, свет мой… горький, — наконец призналась Софья Васильевна и зарыдала ещё пуще прежнего.

На какое-то время воцарилась тишина, прерываемая глухими всхлипами, вероятно, княгиня лила слёзы в рукав.

— Будет тебе, — наконец нарушил молчание Пётр Иванович. — Софьюшка, ненаглядная моя.

Не хватит места и времени, чтобы описать все ласковые и чувственные слова, которыми обменивались Пётр Иванович и Софья Васильевна, но признаюсь, я никогда ещё не слышал столь проникновенного диалога между супругами. Казалось, что они на долгое время потеряли друг друга, а теперь вот вновь обрели. И как мало для этого оказалось нужно!

Услышав, как в дверях поворачивается ключ, я понял, что мне под дверьми больше делать нечего — всё равно ничего интересного не услышу. На душе полегчало, и я в светлом расположении духа отправился в нашу с Доменикой спальню, где она уже ждала меня на распевку. Общие занятия сегодня решено было не проводить, их перенесли на завтра. Но наши индивидуальные, сугубо интимные занятия никто не отменял.

Не доходя до спальни, я услышал какие-то восторженные вопли с улицы и бросился туда. Картина, которая предстала мне, достойна кисти прерафаэлитов: из незнакомой кареты, в меховой шубе и шапке вылезает… Стефано Альджебри, собственной персоной, а следом за ним, воспользовавшись его помощью, выходит Степанида, наша юная прима, и тоже в шубе. Я видел, как горят щёки у влюблённых, особенно у Стефано, и, наплевав на холод и снег, бросился встречать друзей.

— Как ты, дружище? Мы за тебя болели и переживали! — я бросился обнимать сопраниста-математика.

— Расскажу, всё расскажу, — воодушевлённо отвечал Стефано, крепко держа за руку свою возлюбленную. — Сегодня же, за чаепитием! Сейчас же пойдём к твоему отцу, я поделюсь радостной новостью!

— Чуть позже, Пётр Иванович немного занят, — как можно более мягко объяснил я, пока мы поднимались по лестнице во дворец. — Но он уже готов подписать вольную прекрасной Степаниде.

— Это не понадобится, — с ослепительной улыбкой ответил Стефано, когда мы втроём шли по коридору в сторону гостиной. — Граф Николай Львович сам подписал ей, так как я потребовал этого в качестве награды за выигранные три партии. Признаюсь, партии были трудными, их сиятельства прекрасные игроки! Ты не представляешь, как я переживал, как боялся потерпеть неудачу! Но удача улыбнулась мне: я поставил ему мат — слоном и конём — и выиграл самую сложную, третью партию. Ты даже не можешь представить выражения лиц друзей графа, а один даже воскликнул: «Невероятно! Римский певец обыграл русского аристократа!» Но я был несказанно рад, и я благодарю Бога за то, что наконец даровал мне моё счастье!