— Увы, интуиция тебя не обманывает, — вздохнул я и на несколько секунд замолчал, пытаясь сформулировать следующее предложение. — Нас… это… в общем, под домашний арест определили. Надо успеть до девяти часов выехать из города, иначе всем нам капут*.
— Ясно, — после непродолжительной паузы наконец промолвила Доменика. — Это не удивительно. Мне не понравился взгляд светлейшего князя Алессандро. Хищный взгляд голодного волка... Впрочем, что теперь об этом говорить. Как себя чувствует дон Пьетро? Он в порядке?
— Он очень расстроен и подавлен. Ты даже не представляешь, каково человеку, у которого отобрали мечту и цель в жизни. Ведь он так хотел внедрить итальянскую музыку в России, построить первый театр, пригласить «виртуозов». Но ему не суждено воплотить свои планы в реальность. А ещё учитывая такую драму в личной жизни.
— Так он именно поэтому… — не договорила Доменика, но я понял, что она имела в виду. — Что ж, я полагаю, что сразу после свадьбы можно приступить к репетициям «Спящей красавицы». Она полностью дописана, если правки будут, то весьма незначительные.
— Доменика, — с этими словами я подошёл к возлюбленной и обнял за талию. — Ты просто самая настоящая добрая фея, которая возрождает надежду в отчаявшихся душах.
— Да, разрешите представиться, фея Флора, — улыбнулась сквозь печаль Доменика, нежно обнимая меня за плечи, и я понял, что она вот так просто не даст нам с Петром Ивановичем упасть духом и с горя спиться в поместье.
— Есть одна проблема. Стефано. Он может не вынести подобного удара, — с тревогой в голосе сообщил я. — Что мне сказать ему?
— Скажи то, что действительно считаешь нужным. Ты уже большой мальчик и решения должен принимать сам. А сейчас мне надо собрать вещи и подготовиться к отъезду.
Скрепя сердце, я поплёлся будить Стефано. Тот, в отличие от Доменики, сладко спал поперёк кровати, сжимая в объятиях подушку, улыбаясь и шепча какой-то бред. Ещё одна жертва неразделённых чувств. Но как бы то ни было, я всё же осторожно тряхнул его за плечи и сказал, чтобы поскорее просыпался и начинал собираться в дорогу.
— Почему уезжаем? Почему так рано? — по-итальянски затараторил Стефано, протирая глаза и размазывая тем самым краску с ресниц. — Мы же ещё толком не посмотрели город. А ещё у нас был запланирован визит в Академию и монастырь Сан-Алессандро. Что за спешка?
— Я тебе потом всё расскажу. Видишь ли, Пётр Иванович сильно беспокоится насчёт нашей с Доменикой свадьбы, приготовление займёт много времени, и мы боимся не успеть до начала Рождественского поста. Поэтому надо торопиться, — мои слова звучали суетливо и неубедительно, потому что я планировал сказать одно, а в итоге сымпровизировал совсем другое. — А в Академию и монастырь ты потом съездишь…
«Когда один товарищ отправится в Сибирь», — со злорадством додумал я, до сих пор возмущаясь произволом правительства.
— Понял, нехорошему мальчику Алессандро не терпится под венец с возлюбленной, — усмехнулся Стефано и, картинно зевая и вздыхая, сполз с кровати. Артист.
«Скорее, это нехорошему дедушке не терпится в постель к возлюбленной Алессандро», — с горькой усмешкой подумал я.
— Думай что хочешь. Но в любом случае поторопись. И лицо вымой. Выезжаем ровно через час. Иначе мы уедем, а тебя здесь оставим, — проворчал я.
Незаметно для себя я обнаружил, что в моей речи стали появляться интонации Петра Ивановича. Так, глядишь, скоро и «высоким штилем» заговорю и не отучиться будет. Действительно, если этот человек оказывал такое сильное влияние на окружающих, то он вполне мог представлять опасность для тех, кто на то время был «за пультом». А неугодных деятелей Просвещения, как известно, всегда убирали, в более или менее жёсткой форме.
Часам к шести утра мы собрались в обеденной зале, чтобы напоследок выпить кофе с оладьями в великолепных по тем меркам дворцовых интерьерах столичной резиденции. История умалчивает о дальнейшей судьбе этого дома, единственным фактом было то, что он бесследно исчез с лица земли, вместе со многими другими постройками той эпохи. Впоследствии Фосфорины выстроят себе новый дворец, уже в другом районе города и в стиле классицизма, но и он будет варварски уничтожен в начале Советского времени*.
Пётр Иванович после перенесённого стресса и бессонной ночи выглядел бледным — это было понятно даже несмотря на слой пудры, осунулся и как будто постарел лет на пять: новые линии морщин на лбу и седые пряди, которые, казалось, скоро совсем поглотят фосфоринскую особенность. Но, надо отдать ему должное, он старался не показывать своего внутреннего состояния и делал вид, что всё в порядке. Судя по спокойным выражениям лиц Доменики и Стефано, князь без слов понял, что правду я им не сказал. По крайней мере, последнему, что ещё более успокоило его.
Уезжая из Питера восемнадцатого века, я с тоской смотрел на окрестности из окна, пытаясь сохранить в памяти первоначальный вид родного города и в последний раз насладиться девственной красотой не застроенных районов. Заброшенный и заболоченный Невский проспект, неприглядный, тянувшийся вдоль канала Лиговский проспект*, заросший лесом и болотистый будущий Московский район, ваши образы того времени навсегда запечатлеются в моей душе.
В дороге Пётр Иванович старался держаться непринуждённо и сыпал какими-то историями, анекдотами (далеко не всегда пристойного содержания) и якобы увлечённо обсуждал с Доменикой предстоящую постановку «Спящей красавицы» в своём домашнем театре, в красках описывая, какой у них потрясающий французский, а быть точнее — финно-угорский, исходя из происхождения артистов, балет. Стефано с восторгом слушал весь этот разговор ни о чём и грезил, как он в ближайшем будущем исполнит вторую за свою жизнь ведущую мужскую роль. И только мы с Доменикой понимали, что это болезненное воодушевление князя является всего лишь защитной реакцией, связанной с его нежеланием признавать поражение, и своеобразным способом утешения.
Приехав в поместье, князь вновь собрал всю семью в трапезной зале и как ни в чём не бывало объявил, что в Питер в ближайшее время никто не поедет. За ослушание следовало суровое наказание. Данила и Гаврила, как истинные любители развлечений, были явно не в восторге от такой новости и скорчили кислые мины, но Пётр Иванович сказал им следующее:
— Ничего. В конце октября у Сашки на свадьбе попляшете. Пиршество устроим с фейерверками, всех соседей-помещиков пригласим, — судя по повышению тона, князя начало заносить. — Представление им покажем музыкальное, каких ещё не видывали в стране нашей.
Молодые князья саркастически усмехнулись, а Данила осторожно напомнил, что у них на свадьбах и вовсе никаких фейерверков и представлений не было, на что его просто грубо заткнули. Надо сказать, я был уверен в том, что наша с Доменикой свадьба была просто поводом для воплощения давнишней мечты Петра Ивановича, которую ему не дали реализовать в столице. Но ничего. Мы такое торжество устроим, что даже Версаль лопнет от зависти!
Следующие две недели были на редкость спокойными. Пётр Иванович немного оттаял и продолжил заниматься моим физическим воспитанием, только на шпагах я уже дрался теперь со своим тёзкой и предком, Александром Даниловичем Фосфориным. На данный момент это был единственный человек в поместье, с которым я мог драться на равных: пока что мы находились с ним в равных весовых категориях и обладали почти одинаковым набором навыков. Сашка совсем немного превосходил меня в силе, а я за всё время наших занятий с Петром Ивановичем разработал свою тактику наступления, что позволяло нам иметь равный счёт. Юный князь уже не относился ко мне с подозрением и в конце концов привык к моей странной речи, которую я списывал на то, что якобы обучался не у носителя языка.
Продолжались и наши совместные занятия музыкой и математикой, к которым вскоре добавились репетиции к «Спящей красавице». Оперу планировалось поставить зимой, на Святках — между Рождеством и Крещением или, если не успеем уложиться в срок, на Масленичной неделе. Костюмы заказали у местных портных, а декорациями и сценической механикой было решено заняться самим.