Противник в самые тяжелые часы боя группой автоматчиков просочился сквозь переднюю линию и вышел к блиндажу комдива на пистолетный выстрел. Комдив, подняв штабных офицеров, повел их в атаку. Смяв и уничтожив автоматчиков, комдив спросил командарма:

— Что делать?

— Драться, — ответил Чуйков.

— А где будет находиться ваш командный пункт?

— Там, где сражаются мои люди.

В дощатую дверь землянки неожиданно постучали. Иван Егорыч проснулся. Пока он открывал дверь, Марфа Петровна достала из земляной ниши консервную банку с жиром и обгоревшим фитилем из старой тряпицы. Запахло копотью. В землянку вошел боец с автоматом.

— За вами, папаша. От коменданта переправы, — сказал он, обращаясь к Ивану Егорычу.

— Что там?

— Просил поторопиться.

— Ехать, что ли?

Иван Егорыч оделся и вышел из землянки. Марфа Петровна — следом за ним. У «мышиной норы», как она звала свою землянку, остановилась и прислушалась к ночным шумам. Ночь была облачная. С Волги дул холодный ветер. «Куда поедут в такую темнотищу? Затрет льдом, а не то прибьет к фашистскому берегу».

В глубине леса прокричал петух, за ним — второй, третий. И пошла перекличка.

— Похоже, полночь, — проговорила Марфа Петровна и заторопилась в землянку. К ее удивлению, Алеша проснулся и торопливо одевался.

— Бабушка, я все слышал, — предупредил он Марфу Петровну.

— Не пущу, Алеша. Не пущу, — бабушка говорила строго и решительно.

Алеша, однако, прекрасно понимал, что бабушка уступит ему, если дедушка отправится в город. А не ехать с дедушкой — это свыше его сил.

— Все равно не пущу. Вот тебе и весь мой сказ.

— Пустишь, бабушка, пустишь.

Алеша обнял бабушку.

— Ох, Лешенька, никто меня не жалеет: ни дедушка, ни ты, внучек.

— Неправда, бабушка. Все мы тебя любим.

— Любите, а не слушаетесь. Все под первую пулю лезете. Ну, что тебе не спится. На дворе ветрено. По Волге идет шуга.

— Бабушка, — приласкался Алеша. — Я не поеду.

— Ну вот и хорошо, — обрадовалась бабушка.

— Пусть дедушка мерзнет, а я буду спать.

— Да ведь он не один поедет, — нерешительно возразила Марфа Петровна.

— Пусть дедушка едет. Выполнит приказ — хорошо, а не выполнит — нас это не касается, — помолчал, а потом опять за свое: — Бабушка, как я могу идти против себя?

— Знаю. Все знаю. Характер у вас у всех один — не своротишь, когда что задумаете, — сдалась Марфа Петровна.

В землянку вошли Иван Егорыч и Анна Павловна. Увидев невестку, Марфа Петровна обрадовалась подоспевшей подмоге:

— Вон, вояка твой, опять в город собрался.

— Аннушка тоже поедет с нами, — прервал ее Иван Егорыч.

К удивлению всех, Марфа Петровна не стала отговаривать невестку от опасного пути.

— Видно, чему быть, того не миновать, — покорно проговорила она, да и то больше для собственного успокоения.

И когда опустела землянка, Марфе Петровне стало не по себе. Она, кажется, никогда еще так остро не чувствовала своего одиночества, как сейчас. Наскоро собрав в узелок белье, Марфа Петровна оделась потеплее и решительно вышла из землянки.

— Ваня, Аннушка! — окликнула она своих. — Задержитесь на минутку. Белье забыли. Белье. Ведь ночь… вода… замочиться недолго.

Иван Егорыч торопился. Не оглядываясь, он спросил:

— Петровна, ты куда собралась?

— С вами, — решительно сказала она.

Ночь была темная, холодная. В трудный путь отправились десятки весельных лодок с военными грузами. Иван Егорыч был старшим пяти лодок, груженных патронами. Свою лодку, флагманскую, он загрузил медикаментами. Лодки, держась левого берега, шли с небольшими интервалами. Иван Егорыч приказал старшим в точности выполнять его указания. Ледяная «каша» мешала плыть, сокращала скорость. По Волге, словно по трубе, тянул сырой холодный ветер. Над Волгой время от времени вражеские самолеты развешивали осветительные бомбы, и тогда становилось светло как днем. Тогда Иван Егорыч командовал:

— Ложись!

И все замирали. Гасла ракета, и вновь слышался голос Ивана Егорыча:

— Вперед!

И опять поскрипывали уключины. И опять наступало настороженное молчание. Марфа Петровна, не выдержав тягостного молчания, умоляюще прошептала:

— Ваня, а ты не молчи, говори. Все будет легче.

— Не дрожи раньше времени, — с легким раздражением промолвил Иван Егорыч. — Вот когда враг приметит да трахнет, тогда держись, Марфа Петровна.

— Ваня, не накликай беды.

Неожиданно загудел вражеский самолет, и скоро в небе повисла гирлянда ракет. Свет от ракет до того был ярок, что Марфе Петровне казалось, что она насквозь просвечивается. Она опустила голову и утопила свое лицо в узелок с бельем. Анна Павловна, зажмурившись, сидела рядом с Марфой Петровной. В эту минуту ей хотелось вернуться на левый берег и уехать в колхоз к Машеньке. Иван Егорыч, полусклонившись, видел все: и людей, и лодки, и трубы затонувших баркасов. «Все на виду», — думал он. «Выглядывай, целься, стреляй». Послышался противный вой мины.

— Заметили, сволочь, — выругался Иван Егорыч.

— Потише говори, — просила Петровна.

— Теперь, мать, можно и кричать, и орать.

Погасли ракеты, и Волгу залила тьма. Но так было недолго. Река вновь засверкала взрывами.

— Вот как! — сердито произнес Иван Егорыч, как будто хотел позлить врага. — Давай-знай бесись, сволочь. Все равно пойдем своим курсом.

Раздался новый взрыв, вскинувший глыбы воды. Вода окатила Лебедевых. Иван Егорыч сказал:

— Алеша, отливай. Петровна, помогай. А ты, Аннушка, правь.

Мины то не долетали, то перелетали, но падали близко к лодкам, следовавшим одна за другой. Иван Егорыч шепнул Алеше:

— Ощупай борта.

Алеша с живой готовностью принялся исполнять приказание деда. Не прошло и минуты, как Алеша испуганно прошептал:

— Дедушка, две пробоины. Одна большая, другая — поменьше.

— Аннушка, подай из кормы паклю. А ты, Алеша, ножом ее… Петровна, веселей работай.

— И так стараюсь. Видно, вещий сон подсказал мне ехать с вами. Алеша, у тебя поддается?

— Одну пробоину уже забил, бабушка.

— Ну и хорошо. А с другой и того скорее справишься. Туже, туже заколачивай.

— Есть, бабушка, туже!

Лодки, следуя за флагманом, плыли дальше, шли к своей цели. С какой-то лодки послышался крик о помощи.

— Аннушка, правь направо, — приказал Иван Егорыч. — Алеша, приготовь багорок.

Алешу залихорадило. Теперь, кажется, и для него наступило время настоящих дел. С лодки вновь донесся крик:

— Тонем… То-не-е-ем!..

— Это Петрович, — заволновался Иван Егорыч. — Держись! И-де-е-ем! — шумел он в темноту.

Скрипели уключины, шуршали льдинки у бортов, сверкала Волга от взрывов. На помощь лодочникам пришла советская артиллерия, открыла огонь по вражеским минометам.

— Теперь не пропадем, — обрадовался Иван Егорыч. — Не пропадем!

Когда Иван Егорыч подъехал к терпящим бедствие, он не мог понять, каким образом Петрович стоит в воде и не тонет. Сама лодка почти доверху была залита водой. Иван Егорыч, подчалившись, строго предупредил:

— Петрович, за борт не цепляйся. Можешь и нас потопить. Скинь в воду один-два ящика.

В Волгу один за другим булькнули три ящика с патронами. Лодка малость поднялась. К месту происшествия подошла еще лодка. Иван Егорыч приказал старшему причалиться к борту тонущей лодки и взять раненого.

— Другого возьму я. Где остальные лодки? Эй, на лод-ка-а-ах! — окликал Иван Егорыч.

Он находился в том возбужденном состоянии, в каком забывается все на свете и остается лишь дело, кипение.

— Аннушка, перевяжи раненых, — указывал он, — Алеша, пересядь ко мне. Я возьму раненого под мышки, а ты — помоги.

Раненый застонал… Это был еще неокрепший юноша, не однажды ходивший с лодочниками в ночные рейсы. Анна Павловна, перевязывая юношу, сказала, что подростка следует как можно скорее доставить в госпиталь. Время давно перевалило за полночь, и надо было торопиться. Иван Егорыч решил оставить раненого на острове с Аннушкой и Петровной. Паренька вынесли на берег и положили на разостланный плащ.

С Алешей Анна Павловна простилась молчком, с тяжелыми всхлипами. Отрываясь от него, сквозь стиснутые зубы просила:

— Алеша, береги себя. Береги, милый.

Лодки отчалили. Две женщины и раненый подросток остались на песчаной косе у острова Крит. Анна Павловна с великим усилием подняла подростка на руки и понесла его к поселку. Марфа Петровна заходила то с одной стороны, то с другой, помогая невестке нести раненого. Анна Павловна знала, что промедление грозит юноше смертью, и она, изнемогая, все шла и шла. Войдя в поселочек, ей хотелось упасть и, не шевеля ни одним мускулом, не произнося ни единого слова, отдыхать и отдыхать. Уложив подростка на свое пальто, она, пошатываясь, побрела в поселок.