Штаб армии со всех сторон обнесен был стеной проволочных заграждений. В этой запрещенной зоне размещались штабные блиндажи, в том числе блиндаж командующего. Блиндаж Чуйкова выглядывал из горы только одним выходом. Другие помещения и службы уходили в глубь глинистой горы. Родимцев давно не был у командующего. Проходя по дощатому настилу, проложенному в тесном коридорчике, ведущем в блиндаж, он не мог не обратить внимания на похлюпывание под ногами грунтовой воды, скопившейся под настилом. В блиндаже командующего сидели и оживленно разговаривали командиры дивизий. Скоро вошел командующий, сопровождаемый начальником штаба Крыловым. Офицеры, как один, поднялись и подтянулись.
— Прошу садиться, — сказал Чуйков. — Докладывайте, Николай Иванович, — обратился он к начальнику штаба, кряжистому генералу средних лет, участнику обороны Одессы и Севастополя. Командующий с начштабом на редкость жили дружно. Крылов, невысокий крепыш с литыми плечами, стриженный под машинку, подошел к оперативной карте, начал докладывать о положении дел на фронтах многих армий, с которыми взаимодействовала армия Чуйкова. Он доложил, что в районе Клетской и Серафимовича положение прочное, войска ведут активную оборону. На левом — Южном, напротив, Степной фронт несколько подвижен и продолжает быть опасным для коммуникаций Сталинградского фронта. Степная армия отступает, противник находится в ста пятидесяти километрах от Астрахани.
— Наши непосредственные соседи, — продолжал Крылов, — справа шестьдесят шестая армия. У нее положение прочное. Более того, она ведет отвлекающие наступательные операции, и не без частных успехов, что значительно облегчает положение нашей армии. Слева, у генерала Шумилова (командующего шестьдесят четвертой), тоже положение прочное. Без помощи Шумилова нам было бы не очень весело. Теперь 6 противнике: достоверно известно, что вражеское командование, пополняя и усиливая свои части, по всем данным готовится к решительному наступлению. Стратегия гитлеровского командования понятна. Захват Сталинграда высвободил бы ему колоссальную армию.
Начальник штаба закончил. Взял слово командующий. Он имел привычку смотреть в глаза своим подчиненным. Чуйков сказал:
— Командующий немецкой армией генерал Паулюс получил от Гитлера еще один приказ, категорический: взять Сталинград. — Чуйков говорил с подчеркнутым нажимом. — А у нас имеется все тот же неизменный приказ: отстоять Сталинград. — Наступила продолжительная пауза, и она по-особому усиливала смысл приказа. Посмотрев в глаза командиров, Чуйков продолжал: — Верховный Главнокомандующий товарищ Сталин просил передать благодарность всем бойцам и командирам нашей армии. И я с величайшей радостью объявляю ее от его имени.
Командующий вынул из кармана платок и вытер вспотевший лоб. Офицеры притихли и, глядя на командующего, ждали, что еще он скажет.
— Верховный Главнокомандующий просил сказать вам, что он доволен вами и впредь надеется на вас. — Чуйков взял лист бумаги и торжественно прочитал текст разговора с Верховным Главнокомандующим. — Мне от себя нечего добавить, товарищи офицеры. Я говорил с Верховным Главнокомандующим от имени бойцов и командиров. Наша армия нашла свой ритм, свое дыхание, и я не хочу ничего менять. У каждой дивизии сложился свой характер, свой облик. Об одном прошу, товарищи командиры: прекратите лихачество. Александр Ильич, — повернулся он к Родимцеву, — вы сегодня лазили в мельничную трубу?
Тот смущенно ответил:
— Был такой случай, Василий Иванович.
Генералы добродушно рассмеялись.
— Не смейтесь, друзья. О вас я тоже кое-что знаю. — Генералы насторожились. — Ругать и наказывать буду. Комдивы полезут в трубу, а командующему куда? На колбасе мертвые петли вязать? Прекратите лихачество. — Он положил бумагу на стол и, меняя тон, сказал: — Приказ по армии получите у начальника штаба.
Генералы поднялись и последовали за Крыловым.
Через час начальник штаба зашел к командующему и подал ему радиограмму, принятую от «колокольчика» (иначе — Лебедевой).
— Агентурные и разведывательные данные, а равно опрос пленных подтверждаются этой радиограммой, — сказал Крылов.
— Видите как? — Чуйков взял шифровку. — В квадрате 47, за угловым домом, установлены шестиствольные минометы, — читал он. — В квадрат 49 подтянуто 8 тяжелых танков. В квадрате… — Дочитав, сказал: — Немедленно передайте в штаб фронта.
В Заволжье было тихо. Под ногами похрустывали опавшие листья, прихваченные морозцем. Над озерами и протоками стоял густой туман, узоривший деревья и травы крупким инеем. В чаще кустарников спали сороки, грачи, оставшиеся на зимовку. Все спало. И вдруг все поднялось в лесу. Проснулись испуганные женщины, старики, дети, они покинули приволжские хутора со всем своим добром и обстроились в лесных зарослях. В лесу были вырыты сотни землянок, в которых жили беженцы. Какая-то женщина с надрывом манила корову, видимо, отвязавшуюся за ночь от прикола:
— Лы-се-е-енк… Лы-се-е-енк…
Иван Егорыч в тот час встретил лодочников, вернувшихся из последнего ночного рейса в город. Выслушав доклад старшего, он отправился в свою землянку, вырытую на опушке леса под корявой ветлой. И не успел он за собой дверь закрыть, как тишину разорвал грохот. Он невольно остановился. Из землянки первым выскочил Алеша, за ним Павел Васильевич.
— Что там? — спросил Дубков.
Они вышли на опушку леса, глянули на город. Там творилось что-то невообразимое. Бывают страшные грозы, когда раскаты грома оглушают людей, когда молнии выхватывают из ночи скалы и ущелья, вершины гор, заливают долины лиловым светом, но то, что творилось в городе, было много грозней самой страшной грозы. Из Сталинграда в этот час не доносилось отдельных раскатов; оттуда шел сплошной гул и виделись бесчисленные всплески разрывов. Взрывы рвали город на всю его глубину — от Волги до степных окраин. Над Сталинградом стояло багрово-красное зарево, в небо взлетали черным вороньем кирпичи, кровельное железо. Рушились стены.
Теперь, как никогда, всякий понял, что для армии Чуйкова настал решающий час. Советская артиллерия отвечала из-за Волги мощным шквалом. К ее голосу пристроился голос Волжской речной военной флотилии. Флотилия, меняя огневые позиции, бесила врага. Моряки, казалось, не знали страха, не имели понятия о смерти. Временами чудилось, что судно треснуло, пошло ко дну, но в следующее мгновение оттуда, из дыма, вылетали огненные стрелы. Флотилия как будто соревновалась с многочисленной армейской артиллерией, расположенной на левом берегу, в лесах Заволжья. Леса гудели, голос артиллерии господствовал повсюду.
Трое на опушке — Иван Егорыч, Дубков и Алеша — все стояли и смотрели на город, на буйство огня. Здесь воздух был чист и прохладен, но Алеше было душно. Глядя на сверкающую Волгу, он вскрикнул:
— Паром тонет. И солдаты там!
— Где? — спросил Иван Егорыч. — Где?
На Волге опять блеснуло, и тогда все заметили тонущий паром.
— Поднимать надо.
Алеша побежал к землянкам лодочников.
— Вставайте! — кричал он во весь голос. — Вставайте!
Иван Егорыч, встречая волжан, властно говорил:
— На лодки! — И волгари в суровом молчании садились в лодки.
— Павел Васильевич, тебе рулить. Я с Алешей на весла.
И лодки отчалили от берега, пошли к тонущему парому.
— Веселей работать! — покрикивал Иван Егорыч. — Кто там отстает? Подтянись! — голос жесткий, властный.
Поблизости грохнула мина. Вода окатила холодными брызгами, Иван Егорыч, отряхнувшись, крикнул:
— Давай работай!
Над головой, пролетая, просвистели пули, и на третьей лодке кто-то вскрикнул.
— Что там? — спросил Иван Егорыч.
— Трифона пулька тяпнула, — ответили с лодки.
— Перевязать и плыть! Кто там отстает? На пятой! Куда правите, куда виляете? Утоплю! Своими руками!..
Паром был уже близко. Он накренился и тихо, будто поневоле, медленно погружался. Тот, кто не умел плавать, держался за суденышко, а многие, завидев лодки, поплыли навстречу.
— Вторая и третья — за мной! — командовал Иван Егорыч. — Остальным — подбирать раненых. Павел Васильевич, держи к парому. Алеша, ударим!
Для Алеши время тянулось невыносимо медленно. Он сидел спиной к тонущему парому и не мог видеть всего того, что там творилось. Ему казалось, что едва ли они подоспеют ко времени, едва ли им удастся спасти тонущих солдат. Лодка подошла к корме парома.