Местные органы власти, недавно восстановленные, не располагали данными, сколько хлеба осталось на поле, не знали они и того, сколько и какого инвентаря можно собрать. Мы вступили в борьбу за хлеб в совсем неизученной обстановке, потому что медлить было нельзя.

На заготовки зерна направили 27 000 солдат, 2500 офицеров, 2000 автомобилей. Правильно расставить все эти силы и средства было важным делом. В каждую область, в каждый район выделили представителя Военного совета фронта. Часть территории закрепили за армиями.

Через райисполкомы, сельсоветы, уполномоченных отдельных деревень собирали сельскохозяйственный инвентарь. В этих областях осталось мало населения, но каждый сколько-нибудь трудоспособный человек участвовал в уборке и обмолоте зерна. Хлеб, который находился в стогах, копнах или хотя бы в валках, требовалось свезти и обмолотить. Но было много совсем нескошенных полей, где полегший и слегка подмерзший хлеб ушел под снег. Значительная часть его осыпалась, но все же кое-что оставалось и для обмолота. А нам дорог был каждый килограмм! Понадобились грабли, серпы.

Да, именно грабли и серпы.

Полегший хлеб убирали так: один солдат граблями счищал снег, а другой срезал колосья серпом и складывал. Затем свозили колосья в пункты обмолота и развозили провеянное зерно для просушки или в хранилища. Немало хлеба просушивали на русских печах, на лежанках, а то и просто на полу в хорошо натопленных избах. А какие были в то время хранилища? Мы радовались уцелевшим стенам разрушенных предприятий, конюшен, складов. Сами сооружали примитивные крыши и навесы, лишь бы уберечь зерно от дождя и снега.

Тылу хорошо помогало политуправление фронта во главе с генералом С. Ф. Галаджевым. Издавались специальные листовки, посвященные уборке. Кинопередвижки и радиоустановки на машинах обслуживали заготовителей на местах. Самолеты сбрасывали над пунктами обмолота газеты.

Приятно было видеть в ежедневных сводках обеспеченности войск фронта хлебом и хлебопродуктами возрастающие с каждым днем цифры: от одной-двух суточных дач до десяти, двадцати и более. К февралю 1944 года заготовили 13 607 тысяч пудов зерна. Полуторамиллионный фронт обеспечили хлебом на 160 дней.

Это была настоящая битва за хлеб, блестящая победа тыла во имя победы фронта.

Правда, она таила в себе немало всяких неожиданностей. Например, возникла угроза самовозгорания зерна, так как влажность его достигала кое-где 25 процентов (при норме 12–14). Я видел «хранилище» — бывшие конюшни — протяженностью в 100 метров и шириной 12–15 метров; зерно в них было насыпано в метр высотой. При таком способе хранения хлеб быстро согревался. Мы организовали массовое перелопачивание зерна, но пока работа шла в одном конце, оно загоралось вновь в противоположном. Это тяжелый, однообразный, но крайне нужный труд, единственно возможный в тех условиях. Хлеб спасли.

К концу января 1944 года войска Ленинградского и Волховского фронтов и моряки Краснознаменного Балтийского флота отбросили врага от Ленинграда. Известно, какой ценой ленинградцы выдержали 900 суток осады. Прежде всего они нуждались в хлебе. В освобожденный Ленинград со всех концов страны направлялись эшелоны с продовольствием. Не остались в стороне и воины нашего фронта, переименованного директивой Ставки от 17 февраля 1944 года в 1-й Белорусский фронт. От их имени и от имени трудящихся прифронтовых областей в Ленинград мы отправили из наших запасов 60 тысяч пудов зерна.

По окончании заготовок перед нами встала задача переработать зерно на муку и крупу. В распоряжении тыла фронта и некоторых армий имелись походные мельницы и крупорушки, но в дивизиях их оказалось мало. Как двигательной силой могли пользоваться мотором автомашины или трактора, но мельничное оборудование достать на месте представлялось невозможным. Пришлось обратиться за помощью к В. П. Зотову — заместителю члена Государственного Комитета Обороны по продовольственным вопросам. Не впервые мы обращались к нему непосредственно, и не было случая, когда бы он не помог. И в этот раз вскоре получили много комплектов оборудования для дивизионных походных мельниц. Почти каждая дивизия нашего фронта (а их насчитывалось в разное время от 40 до 60) имела теперь свою походную мукомольную установку, способную перерабатывать 4–5 тонн зерна в сутки. Запасы муки даже превысили положенные нормы.

Заготавливали мы и табачный лист. Сначала отправляли его в глубь страны на переработку, однако практика показала, что возврат в виде махорки крайне задерживался, да и не полностью получал фронт обратно то, что посылал. Опять обратились за содействием к Зотову. Он ответил, что большая часть махорочных фабрик разрушена немцами и некому их восстанавливать.

— Не можешь ли ты, Николай Александрович, взять себе одну такую фабрику с тем, чтобы вся махорка, выпускаемая ею, пошла на обеспечение вашего фронта? — спросил Зотов.

Разумеется, я согласился. Начальником фабрики в Прилуках назначили офицера и в его распоряжение выделили силы и средства, необходимые для ее восстановления. Менее чем через два месяца она начала обеспечивать фронт махоркой. Продвигаясь вперед, мы лишь отозвали оттуда своего офицера, а транспорт и различное имущество, выделенное с наших складов, передали вместе с фабрикой Наркомату пищевой промышленности РСФСР.

Благодаря этому удалось наладить бесперебойное снабжение войск махоркой, и в первую очередь, конечно, бойцов переднего края и раненых в госпиталях. Хотя я некурящий, но понимал переживания человека, привыкшего к табаку. Сам не курю с 26 января 1926 года. В тот день ровно в 8 часов вечера выкурил последнюю папиросу и с тех пор — ни одной.

Органы тыла на фронте вообще пользовались любой возможностью, чтобы побольше производить и заготавливать всего на месте. К слову сказать, в 1943 году такой стиль хозяйствования был характерен для всей армии. За этот год силами войск действующей армии, внутренних округов и аппаратом Главупродснаба Красной Армии было заготовлено 4,7 миллиона тонн зерна, картофеля и овощей, а вместе с сеном и продукцией подсобных хозяйств — около 7 миллионов тони продовольствия и фуража. Только для подвоза сена, заготовленного фронтами, потребовалось бы свыше 254 тысяч железнодорожных вагонов[13].

Нетрудно понять, какое значение имела эта работа для сокращения дальних железнодорожных перевозок в стране.

Во фронтах и во многих армиях старались организовать побольше подсобных хозяйств. В 1941 году их насчитывалось около 400, а в 1943 году — 6220 с посевной площадью в 300 тысяч гектаров. До миллиона тонн разных сельскохозяйственных продуктов давали эти хозяйства. Они поставляли молоко и молочные продукты в госпитали. В подсобных хозяйствах 1-го Белорусского фронта находилось более 40 тысяч коров.

От подсобных хозяйств мы отказались лишь в конце 1944 года. Последнее, самое сильное многоотраслевое хозяйство (неподалеку от Луцка) фронт передал в распоряжение местных властей.

Таким образом, органы тыла Красной Армии, поддерживая постоянную связь с народным хозяйством, практически осуществляли единство фронта и тыла в войне; они не только получали все необходимое для действующей армии от народного хозяйства, но и сами оказывали ему помощь своими силами и средствами.

В то время как войска фронта продвигались на запад, мне не раз приходилось выезжать в тыл для проверки состояния госпиталей, работы складов, осмотра восстанавливаемых нами железнодорожных и шоссейных мостов и т. п. Каких только дел не приходилось попутно решать в таких поездках!

Помню, приехал в одну деревню недалеко от Климовичей Могилевской области. Ко мне обратился председатель сельского Совета с вопросом, как ему поступить в одном трудном деле. В этой деревне до 1937 года жил пчеловод Климов. У него была пасека в 30–40 ульев. В 1937 году он переехал в Донбасс, где стал работать на шахте.

Избу Климова предоставили одной из жительниц деревни Е. И. Песенко — матери пятерых детей. Четыре ее сына ушли в Красную Армию и стали летчиками. Сын Климова также служил в армии, В годы войны он стал офицером-артиллеристом и находился в составе войск 1-го Белорусского фронта. Когда немцы оккупировали Донбасс, Климов-отец, чтобы не работать на противника, возвратился к себе в деревню и вновь поселился в собственной избе, состоявшей из двух комнат. Я видел эту довольно плохонькую избушку. Мать летчиков, жившая в ней, ушла оттуда, но своего жилья еще не имела и вместе с дочерью ютилась в доме, который занимал сельский Совет.