Примерно в середине ноября в Перхушкове, где размещался штаб Западного фронта, Военный совет этого фронта созвал совещание начальников тыла армий, чтобы обсудить вопросы, связанные с материальным обеспечением личного состава. Первое место занял вопрос о доставке горячей пищи на передовые позиции. Член Военного совета Н. А. Булганин неоднократно подчеркивал, что И. В. Сталин лично интересуется тем, что делается для улучшения продовольственного снабжения воинов на переднем крае.
После этого совещания мы обратились за помощью к серпуховским и коломенским рабочим, и буквально за одну неделю люди изготовили тысячи ведер с крышками и чехлами, а также несколько сот ручных салазок. На этих салазках бойцы в маскировочных халатах доставляли горячую пищу непосредственно в окопы. Нередко они подвергались обстрелу со стороны врага. Бывали случаи, когда снайперы простреливали ведра. Но в общем доставку горячей пищи на передний край наладили, и это сразу же сказалось на самочувствии воинов.
Казалось бы, мелочь? Но такие «мелочи» важны. Какую, например, пользу принесли изготовленные серпуховскими женщинами матерчатые маски против обмораживания! Они особенно потребовались кавалеристам корпуса П. А. Белова, входившего тогда в состав 49-й армии, а также ездовым и повозочным всех частей и соединений. Возможно, серпуховские труженицы после войны и забыли об этой «мелочи», за которую в то время в их адрес шли бесконечные письма с благодарностью от наших воинов. Я позволю себе и теперь сказать еще раз большое солдатское спасибо трудящимся Серпухова и Коломны за их помощь.
Секретарь Серпуховского горкома партии Гусев и председатель горсовета Соколов посетили бойцов на переднем крае. Я сопровождал их. Почти весь последний километр ползли по-пластунски, часто отдыхая. Добрались до окопа, из которого хорошо просматривался передний край противника. Я порекомендовал Гусеву побеседовать с бойцами в землянке с тремя накатами, но он предпочел устроиться за обратным скатом высоты, где можно собрать побольше людей. После беседы вручили подарки. Приближался вечер, люди разошлись по своим местам, и нам надо было возвращаться, но вдруг в 20–30 метрах начали рваться мины, пришлось укрыться в землянке. Минометный налет повторялся несколько раз. Когда совсем стемнело, руководители города благополучно добрались домой. Не пришлось даже ползти, как днем.
Население помогало нам в оборудовании госпиталей, в уходе за ранеными и больными. В отдельные дни в город прибывало с фронта по тысяче и более раненых. Далеко не всегда удавалось сразу или через короткое время эвакуировать их дальше в тыл, а многих по медицинским соображениям оставляли на месте, обеспечив им квалифицированную врачебную помощь и удовлетворительный быт. В госпиталях и медсанбатах, загруженных вдвое-втрое больше, чем полагалось по штату, не хватало медсестер, санитаров, уборщиц, истопников, и многим раненым пришлось бы очень худо, если бы опять-таки не помощь местных жителей.
Городские власти предоставили под армейские и дивизионные медицинские учреждения все сколько-нибудь пригодные помещения, в первую очередь школы и больницы.
Трудная задача легла на медицинский персонал, которому приходилось работать без отдыха по нескольку суток подряд. У врачей, часами не отходивших от операционных столов, отекали ноги; были даже случаи, когда им приходилось разрезать обувь. Работа хирургов нередко проходила под авиационными налетами и артиллерийским огнем противника. Случалось, штукатурка сыпалась во время операции на головы врачей, в открытые раны. Бывало и хуже.
Забота о раненых составляла одну из важнейших задач органов тыла на протяжении всей войны. А в те дни противник нависал над Серпуховом с трех сторон; возможность вторжения его в город представляла вероятную опасность. От всех служб тыла требовалось предельное напряжение сил, чтобы обеспечить, если надо будет, полную и быструю эвакуацию нескольких тысяч человек. Я считал своей обязанностью возможно чаще бывать в госпиталях, выяснять нужды раненых.
Из разговоров с воинами выяснилось странное явление: почти никто из них не знал ни армии, ни дивизии, ни даже той части и подразделения, в составе которого находились до ранения. (Ни о каких медкартах передового района и речи тогда не было; первичная документация на раненого бойца заводилась в армейском госпитале или медсанбате). Отчего так получилось? Дело в том, что в армию поступало пополнение почти ежесуточно по одному-два эшелона, преимущественно ночью. Под прикрытием темноты бойцов выгружали из вагонов, тут же сажали в автомашины и везли прямо на передовую. А с рассветом они вступали в бой, не успев узнать даже фамилию своего командира отделения. Таких были тысячи. И поныне многие из них говорят правду, что воевали за Москву, ранены под Москвой, но где ранены — не знают.
Больше всего бойцы в госпиталях жаловались на нехватку табака и писчей бумаги. Недовольны были и отсутствием фотографов — каждому хотелось послать родным свой снимок, идет война, мало ли что случится. Но были не только жалобы. Многие раненые с благодарностью говорили о том или ином враче, медсестре, няне, о навещавших госпиталь серпуховских гражданах. В одном госпитале мне пришлось услышать слова благодарности хирургу Хмаре. Я удивился, знакомясь с этим хирургом, совсем молодой девушкой, почему-то ожидал увидеть пожилого и опытного врача. И уж никак я не мог предположить, что впоследствии Елена Дмитриевна Хмара и я станем навсегда неразлучны.
Много хлопот доставлял нам железнодорожный мост через Оку у Серпухова. В тревожные октябрьские дни 1941 года, когда положение на фронте было неустойчивым, командарм объявил мне, что я лично отвечаю за своевременность и полноту разрушения железнодорожного моста. При этом напомнил об алексинском мосте, по поводу которого тогда еще продолжалось следствие. Серпуховский мост надо было разрушить до основания.
Мост этот, вероятно, известен многим. Если соседний с ним автомобильный мост был знаменит в то время своей ветхостью и невероятно скрипел, когда по нему проезжали, то прочный и изящный железнодорожный мост являлся гордостью нашей технической мысли. И вдруг такой красавец окажется изуродованным и повергнутым на дно реки…
Почему это задание возложили на меня? Потому, что мой штаб располагался в самом городе, неподалеку от железнодорожного моста. При возможной передислокации мыслилось, что управление тыла армии будет отходить позже первого эшелона штаба армии, и начальник тыла сможет дать в нужный момент команду на взрыв. Ведь речь шла об объекте стратегического значения: поспешишь со взрывом — причинишь огромный ущерб; опоздаешь — противник воспользуется уцелевшим мостом.
Несколько раз я и представитель службы военных сообщений армии выезжали на мост, проверяли надежность приготовлений к взрыву. К каждой балке были подвешены гирлянды шашек, во всех опорах — метровые ниши, в них заложили взрывчатку. Вся эта сложная система соединялась проводами. В специальном укрытии, недалеко от моста, находился сержант с подрывной машинкой. От движения его руки зависела судьба столь важного сооружения: стоило ему лишь повернуть ручку этой машинки на несколько градусов, чтобы мост превратился в бесформенную груду металла. Навещая саперов-мостовиков, я видел по лицу сержанта, что он понимает трагизм возложенной на него задачи.
Противник в течение нескольких недель вел методический обстрел моста из дальнобойных орудий, и лед был испещрен множеством лунок от снарядов. Однако не было случая, чтобы снаряд попал в балку или опору.
Советские войска, отстоявшие подмосковные рубежи, спасли мост от разрушения. Проезжая по этому мосту в послевоенные годы, я всякий раз живо вспоминаю то трудное время.
В октябре и ноябре наши войска отражали непрерывные атаки противника и одновременно готовились к решающим боям. Накопление боеприпасов для предстоящего контрнаступления считалось самой неотложной задачей, причем основным способом накопления являлась экономия их. Строжайше запрещалось вести артиллерийский огонь по малозначимым целям. Расход планировался поштучно, по два-три выстрела на орудие в сутки — так мало было снарядов. Можно себе представить, как обидно бывало артиллеристам видеть перед собой цель и не дать по ней залпа.