Разгром гитлеровцев под Москвой
Наконец долгожданный день наступил: 6 декабря 1941 года Западный фронт перешел в наступление. Наша 49-я армия вместе с другими объединениями получила задачу разгромить группировку врага, угрожавшую Москве с юга. Действия этих войск фронта составили Тульскую наступательную операцию. Ее характерной чертой явилось то, что армии переходили в наступление не одновременно. Первой утром 6 декабря начала наступать 10-я армия, которая взаимодействовала с частями 1-го гвардейского кавалерийского корпуса, продолжавшими наступление после нанесенного контрудара под Каширой без какой-либо паузы. 8 декабря из района Тулы в сражение вступила 50-я армия. 49-я армия, имевшая в своем составе пять стрелковых дивизий со средствами усиления, перешла к активным действиям 14 декабря после разгрома группировки противника восточнее и южнее Тулы.
В задачу 49-й армии входило: 14 и 15 декабря окружить и уничтожить алексинскую группировку противника и развивать дальнейшее наступление на Калугу. Армия наступала в широкой полосе, достигавшей 70 километров; глубина ее боевой задачи составляла 30 километров.
Войска нашей армии прорвали оборону противника и стали с упорными боями в нелегких условиях продвигаться на запад. Тогда стояли лютые морозы. Слой снега достигал 70–90 сантиметров. Это влияло на темпы наступления.
Тяжело пришлось работникам тыла армии в осеннюю пору, когда казалось, что весь транспорт безвозвратно засел в грязи. Но не легче стало и зимой. Боец с личным и групповым стрелковым оружием кое-как мог продвигаться вперед, преследуя противника. Но как быть с тяжелой боевой техникой, с автотранспортом? Нельзя сказать, что армии, которые имели в полосе своего наступления шоссейные дороги, находились в лучших условиях, нежели мы, наступавшие в менее благоприятной полосе. Всем было трудно. Везде приходилось расчищать снег, прокладывать дороги по целине. Именно в это время мы научились строить дороги, напоминавшие снежные коридоры протяжением до 100–150 километров.
Для дорожников то было время суровых испытаний. Как показал опыт, им меньше всего приходилось считаться с ранее существовавшими дорогами; крайне разбитые в осеннюю распутицу, они не вполне отвечали требованиям, предъявляемым к «снежной дороге». Удобнее оказались открытые поля, пусть даже перепаханные. На них свободнее выбрать кратчайшее направление, легче применить технику. Правда, техники не хватало. Даже грейдер на тракторной или конной тяге являлся большим подспорьем в строительстве полевых дорог. Расчищались обычно трех- четырехметровые полосы с разъездами. По обеим сторонам возвышались снежные стены высотой в 2–3 метра. Выгода таких дорог и в том, что, окрасив машины в белый цвет, мы добивались минимальной видимости их с воздуха.
Отступая, немцы сжигали и разрушали почти все населенные пункты. Не оставалось дорожных знаков, за исключением наименований деревень, написанных по-немецки. Между тем в условиях, когда вся местность покрыта толстым слоем снега и очень мало топографических карт крупного масштаба, крайне важно было обставлять необходимыми дорожными указателями не менее двух направлений в полосе каждой дивизии. Как же решили эту задачу армейские дорожники, во главе которых стояли опытные, трудолюбивые, весьма находчивые люди — военные инженеры 3 ранга Т. Н. Николаев и Р. Л. Ткачев? Они открыли «полевую художественную мастерскую» по изготовлению дорожных знаков. Знаки готовились и для тех населенных пунктов, которые еще находились у противника. Руководствовались при этом картами самого крупного масштаба, на которых видны улицы, переулки. Пока шла борьба за тот или иной населенный пункт, машина, нагруженная дорожными знаками, находилась в непосредственной близости к нему, и через 2–3 часа после его освобождения уже устанавливались указатели на всех въездах и выездах. И командарм, и командиры дивизий не раз выражали свое восхищение четкой работой наших дорожников.
Первые же дни контрнаступления под Москвой зимой 1941 года показали, насколько недооценивалась роль тыла общевойсковым командованием. Поэтому Военный совет Западного фронта издал специальную директиву. В ней указывалось на слабое управление тылом со стороны военных советов армий и командиров соединений. Органы тыла, как правило, отрывались от войск, теряли управление. Многие командиры забывали, что без хорошо организованной работы тыла самая удачная операция может захлебнуться. Эта директива сыграла немалую роль в укреплении системы тылового обеспечения.
Зимнее наступление продолжалось. Благодаря снежным дорогам автотранспорт более или менее бесперебойно доставлял боеприпасы и продовольствие дивизиям. Но как подать все это в полки? Здесь на смену машине пришли сани.
Легко сказать — сани. Об оснащении ими войск тоже надо было подумать заблаговременно. Ведь на военных складах не было ни саней, ни специальной упряжи. Пришлось обратиться за помощью к местному населению и одновременно налаживать изготовление их своими силами. К концу декабря 49-я армия имела уже более трех тысяч саней с упряжью. Было сформировано несколько гужевых транспортных рот. В январе и феврале 1942 года вся масса перевозок в войсковом тылу легла на гужевой транспорт.
Однако чем больше гужевого транспорта, тем больше нужно лошадей, а следовательно, и фуража. Чем кормить 4 тысячи лошадей? Мы начали скармливать уцелевшие соломенные крыши и остатки фуража, покинутого эвакуированными жителями. Вскоре на всем фронте наступил жесточайший фуражный кризис.
Далеко в тылу, в пойме Оки, стояли десятки тысяч копен сена, скошенного летом 1941 года. Никто его не вывозил, и ему грозила полная гибель от весеннего паводка. Уже давно мы прослышали про это сено и подумывали, как бы воспользоваться им прежде, чем разольется река. Но для этого требовалось бросить в район сенозаготовок сотни саней с лошадьми и сотни бойцов, раздобыть сенопрессовальные машины, проволоку и шпагат. Мы тщательно разработали план сенозаготовок и доложили его члену Военного совета бригадному комиссару А. И. Литвинову. Он сразу и решительно поддержал нашу инициативу. В течение декабря и января было запрессовано и вывезено к железной дороге свыше 5 тысяч тонн отличного сена, и в те дни, когда 49-я армия осталась почти без фуража, стали поступать один за другим железнодорожные составы с сеном.
Мы не только избежали такого ужасного бедствия, как массовый падеж коней, но оказались настолько обеспеченными по сравнению с соседями, что часть нашего сена начальник тыла фронта взял в свое распоряжение и передал другим армиям. В 50-й армии, например, у нашего соседа слева, конский падеж достиг наибольших размеров. Справедливости ради, следует признать, что в этой беде надо было винить не одних работников тыла. Конечно, и нашим лошадям пришлось бы так же плохо, как лошадям 50-й армии, если бы до этого командующий армией и член Военного совета не поддержали инициативу своих тыловиков.
У нас с командармом, как это часто бывает на войне, дружная работа перешла в личную дружбу. Мы даже условились оставаться неразлучно в одной армии до конца войны.
Один случай показал, как относился ко мне командарм. В январе 1942 года в ходе наступления штаб нашей армии переместился в деревню Барсуки, восточнее Юхнова. Здесь же находился и я с небольшой группой командиров тыла. Возвратившись из какой-то дивизии весь продрогший, я был рад жарко натопленной избе. Раздевшись, присел за столик и стал рассказывать о положении дел в дивизии. Тут же был секретарь парторганизации управления тыла армии И. И. Панкратов. Хозяйка с девочкой возилась у печки. Вдруг все обрушилось. Я пришел в сознание лишь после того, как меня извлекли из-под развалин и тлеющих обломков. Немецкий самолет, пролетая над деревней, угодил 100-килограммовой бомбой прямо в нашу избу. Погибло семь человек, в их числе и хозяйка с девочкой. Мой автомат, висевший на стене, перебило осколком пополам, в бурке оказалась добрая сотня дыр, а сапоги, лежавшие на полу, были изрешечены. Я отделался лишь легкой контузией. В этот момент возвращался с передовой командарм. Увидев догоравшие обломки моей штаб-квартиры и узнав, что в момент прямого попадания бомбы в избе находился я, он заплакал.