Часть 16

Прошла отведённая на поездку неделя. Потянулись дни мучительного ожидания. Вилар убеждал себя, что причиной задержки Адэра и Малики стали дороги, то есть их отсутствие. Каждый раз, подходя к окну, надеялся увидеть летящий к замку автомобиль. Но, увы! Вглядываясь в безбрежную пустошь, видел только пустошь и думал: «Завтра. Они приедут завтра».

Приходило завтра, и послезавтра, и следующий день.

Охранители и секретарь, привыкшие к своенравию своего господина и к его затяжным загулам, решили, что Адэр уехал с Маликой подальше от сурового Муна, чтобы тот не мешал им развлекаться. Но и они уже выглядели встревоженными.

Этой ночью Вилар так и не сомкнул глаз. Когда перед рассветом сгустились сумерки и до предела потемнели мысли, Вилар вышел из своих покоев и спустился в холл. Нырнуть бы под лестницу и позвонить Трою Дадье. И тезарская армия мощной волной покатится по всему Порубежью. Трой придумает, как объяснить Адэру внезапное вторжение. Но он сам не сумеет объяснить другу, зачем взломал замок, недавно врезанный в дверь комнаты с телефоном.

Вилар ходил по холлу от камина к камину, от стены к стене и обратно, борясь со страхом перед гневом Адэра. И уже собрался отдать охранителям приказ выбить дверь, как караульный крикнул: «Автомобиль правителя!»

Замок будто только этого и ждал. В залах и коридорах загорелись люстры, где-то хлопнула оконная рама, из служебного крыла донеслись голоса прислуги.

Уличные фонари проливали тусклый свет площадку перед парадным входом и лестницу. Лабиринт аллей и пустошь тонули во мраке. Вдалеке предрассветную мглу безжалостно таранили два оранжевых солнца. Сквозь полусонный шорох ветра пробивался шум мотора.

Вилар посмотрел на Муна и Йола, замерших рядом с караулом, и отошёл в сторону, чтобы не выдать своего волнения нечаянным жестом или взглядом.

Из машины вышли двое. Оба высокие, широкоплечие, в тёмно-зелёной форме. Один вытянулся по стойке «смирно». Второй взбежал по лестнице. Да это же Адэр!

Где-то на полях разума Вилар сделал пометку, что друг явно заигрался: сначала инспектор, теперь страж. Краем уха слышал его отрывистые приказы, не вникая в их суть. Всё вокруг сделалось неважным, кроме девушки, которая почему-то замешкалась в салоне автомобиля.

Вилар с улыбкой вглядывался в тёмные окна, а смутные предчувствия уже стесняли грудь. С лёгким недоумением посмотрел по сторонам. Ни Адэра, ни стариков. Свет фонарей выхватывал из мглы одинокого стража с военной выправкой, который больше походил на деревянного истукана, чем на человека.

Вилар вернулся в замок, поднялся на третий этаж. На балконе караул преградил ему дорогу: с сегодняшнего дня посещение апартаментов правителя возможно только по его приглашению. Неожиданное новшество выдернуло Вилара из состояния тупой растерянности. Он топтался на месте и не знал, что делать. Кричать в пустоту — глупо, юлить перед караулом — бесполезно. Можно отправить к Адэру секретаря и выпросить приглашение.

Вилар устремился к переходу в другое крыло замка.

— Секретарь у правителя, — произнёс прозорливый караульный.

Решив во что бы то ни стало дождаться Адэра или Гюста, Вилар облокотился на перила балюстрады. Глядя на слуг, снующих по холлу с тряпками и вёдрами, успокаивал себя: ничего плохого не случилось, раз Адэр в замке. Вероятнее всего, на одном из приисков возникли непредвиденные обстоятельства, которые вынудили Малику задержаться. Сейчас друг приведёт себя в порядок и…

От внезапной мысли сжалось сердце. Адэр никогда не позволял себе появляться на людях в таком виде: небритый, нечёсаный, в странной одежде и, самое главное, в чужих сапогах. Адэр никогда не надел бы обувь с чужой ноги. А значит, изменить своим принципам его заставило нечто серьёзное.

Из-за спин караульных выплыл сонный костюмер. Тощая фигура в халате, накинутом поверх пижамы, сгибалась под тяжестью дорожной сумки с гербом Тезара.

— Макидор! — окликнул Вилар костюмера. — Правитель снова уезжает?

— Уезжает.

— Куда?

Макидор пожал плечами:

— Не могу знать, Ваша Светлость. — И двинулся вниз по лестнице.

Через холл прошмыгнули Йола и Мун с перекинутыми через плечи котомками.

— Мун! — крикнул Вилар, но за стариками захлопнулись двери.

Обернулся на звук шагов. По коридору шёл Адэр: безупречная внешность, надменный взгляд, уверенная поступь. И разве что заострившиеся черты лица и несвойственная другу худоба говорили, насколько тяжёлой оказалась поездка по приискам.

— Где Малика? — спросил Вилар, когда Адэр ступил на балкон.

— С каких пор ты интересуешься плебейками?

— Адэр! Пожалуйста! Где она?

— Она сломала ногу. Я отвёз её к доктору.

Вилар схватился за перила:

— Ногу? Как она умудрилась?

— Ты не знаешь, как люди ломают ноги? Одно плохо — этот доктор ни черта не смыслит в переломах. Поэтому, ты уж извини, я забираю у тебя Йола.

Голос Адэра звучал убедительно, но в синих глазах мелькнуло нечто незнакомое — растерянность. И движение, каким он поправил сапфировые запонки в манжетах шёлковой сорочки, было слишком порывистым и не вязалось с величавой осанкой.

Адэр направился к лестнице. Вилар смотрел ему в спину и чувствовал, как необъяснимый страх выхолаживает душу.

— Я могу поехать с вами?

— У тебя десять минут на сборы, — сказал Адэр, даже не оглянувшись.

Ровно через десять минут Вилар выбежал из замка, держа наспех собранный саквояж. Адэр давал какие-то указания стражу, сидевшему за рулём машины охраны. Похлопал ладонью по крыше автомобиля. Страж завёл двигатель и покатил по аллее.

В голове роились вопросы, однако решив, что по дороге друг сам обо всём расскажет, Вилар промолчал. Каково же было его удивление, когда Адэр сунул ему в руки карту, показал, куда ехать, разложил переднее сиденье и с головой укрылся пледом.

Ярис посмотрел на стопку нераспечатанных писем. Снял очки, сложил на столе руки и уткнулся в них лбом. Ночь оказалась слишком тяжёлой даже для такого опытного и самоотверженного врача, коим был Ярис Ларе.

От прадеда он перенял любовь к народу, от деда унаследовал страсть к медицине, от отца ему перешла звонкая монета. И потому для маркиза Ларе не существовало ни богатых, ни бедных, он делил всех людей на здоровых и больных, был предан своему делу и не задумывался о доходе.

Но сейчас Ярис чувствовал себя несчастным и разбитым. Он двое суток боролся со смертью и впервые в жизни отступил. Под утро отправил падающих с ног помощников спать, усадил возле кровати сиделку и просто ушёл.

Палаты клиники помнят всех пациентов. Большинство из них бедные люди — богатые предпочитают болеть в роскоши. Иногда, проходя мимо приоткрытых дверей или сидя за столиком дежурной сестры и расписывая назначения, Ярис слышал удивительные истории — чем ещё может отвлечь ребёнка от боли мать или бабушка? Как любой образованный человек, он в сказки не верил. Оказывается, зря. Именно в эту минуту в одной из палат умирает моруна. Это её он оставил на волю Бога. Оставил не потому, что передумал спасать пришелицу из древнего предания, и не потому, что выдохся. Ярис не понимал, чем эта таинственная молодая женщина цепляется за жизнь, и неведомая сила, удерживающая моруну на этом свете, вгоняла его в дрожь.

Ему приходилось лечить ориентов. Странные люди с необычными способностями, над которыми Ярис украдкой посмеивался, интуитивно чувствуя в сказках о морском народе подвох.

Ему случалось лечить ветонов, правда, очень давно, когда ещё не было резерваций. Выносливость этого народа приводила его в восторг.

До создания резерваций Ярис не раз встречался и с климами. Эти уж точно не его пациенты — разговаривают с растениями, обнимаются с деревьями и никаких лекарств, кроме настоек из трав, не признают.

Теперь судьба свела его с моруной. И то, с чем столкнулся Ярис, пугало его намного сильнее, чем мистическое поверье о способности этих женщин завладевать сердцами мужчин и подчинять избранников своей воле.

Любой другой врач, будь он хоть самым ярким светилом науки, ещё вчера вечером констатировал бы смерть пациентки — дыхание отсутствует, сердце не бьётся, температура тела равна комнатной. Но как бы он объяснил, почему по спине трупа бегут письмена? Ярис увидел их, когда санитарки смыли с Малики кровь и грязь перед тем, как перевезти её в палату, и вспомнил сказку о метке морун. Но в сказке не говорилось, что надписи живые!