— Ничего ты не повис, Лука. А как собираешься жить, ты мне, одичалый, дай знать, — взяла она его под руку и тряхнула чуть-чуть. — Не робей, я же с тобой! — И предложила: — Пойдем ко мне. Проку скажешь, что болел, или придумай что-нибудь понадежней.

Угар взвился:

— Дура! Прошлый раз спьяну, к-кажется, много П-проку лишнего наговорил. Вот и утек. А я, может, т-только на самую верную п-прямую вышел.

— Ну и надо покориться, — рассудила Куля. — Надо о себе думать. Куда тебя, туда и я. Другого не будет.

— Есть еще ход, — решился наконец сказать Лука. — Только один у меня, может, понадежнее вариант и остается: в открытую, на людях, выйти с повинной, чтоб с некоторой гарантией. Обещание тут властей пока надежное.

Он еле договорил последние слова, обхваченный цепкими руками Кули. Она целовала его, всхлипывая…

Сойдя в Жвирке с поезда и направляясь к зданию вокзала, Сухарь решил перекусить в буфете.

Он взял себе почти все, что было на витрине. Устроившись в уголке за стол, он начал есть, поглядывая на входную дверь и думая о том, что ничуть бы не удивился, если б вдруг увидел Пал Палыча с его бегающими глазками.

Антон Тимофеевич обратил внимание на сидевшего напротив крупного, с благодушным, улыбчивым лицом парня, который, вяло пожевывая, поглядывал на него так, будто хотел заговорить. И Сухарь дал понять, что заметил это.

— Поджидал вас на перроне, боялся проглядеть, — не промедлил с ответом сосед и нагнулся пониже над столом, добавил: — Шевчук Александр. «Я от В. В.», Антон Тимофеевич.

Сухарь в ответ никак не среагировал, продолжая есть, — думал. Потом сказал:

— Идите за мной, как сверну в проход между домами, сворачивайте и вы, там я встречу.

«Но как они узнали, что я должен приехать на поезде?.. Вообще мог не явиться сюда или притопать из леса с другой стороны. Сам не знал, куда меня Буча везет и где окажусь». Довольная усмешка появилась у Сухаря на лице.

Он спросил об этом подошедшего Шевчука.

— Мы поджидали вас, когда вернетесь сюда после встречи с Проскурой в лесу, вы же сказали ему, что будете в Жвирке дня через три, — открыл секрет Шевчук. — Остальное все просто. Мой напарник, лейтенант Карпенко, сопровождал вас в Яворов, а несколько часов назад сообщил мне сюда по телефону, что вы едете в Жвирку. Оставалось не проглядеть на перроне.

— Молодцы! — от души похвалил Сухарь и уточнил: — Выходит, Карпенко засек и дом, в котором я был?

— Ну а как же, Антон Тимофеевич, у нас даже задание — в случае чего успеть помочь вам. Во Львове четко наблюдают за вашим передвижением.

— Вы разве не из Волынского управления? — уловил очередную новость Сухарь.

Шевчук подтвердил:

— Нет, мы львовяне.

— Очень приятно, — остановился Сухарь возле бревен в тихом, неприметном закуточке у высокого штакетника, пригласил Шевчука присесть и сразу заговорил о деле: — Доложите, Александр… как вас по отчеству? — поинтересовался Сухарь.

— Агафонович.

— Доложите у себя, Александр Агафонович, что встреча в том доме у меня состоялась на постое эсбиста Комара, по фамилии Дербаш. На постое у него связная, не женщина, а громадина, поимейте в виду, если будете брать Комара, Вы, пожалуй, сладите. Горбуна Буча убрал по приказу Комара. В опасной неустойчивости подозревается Хмурый, тень на него бросил Горбун. В связи с этим Комар, как он проговорился, вызвал Хмурого к себе срочно. Подчеркиваю, чем закончится у них разговор, — трудно сказать. Если Комар захочет расправиться с ним, то наверняка это сделает не у себя. Значит, эсбист даст Хмурому уйти. Вы все поняли, Александр Агафонович?

— Понял, — коротко ответил Шевчук.

— Руководство решит, что с ними делать. Но при этом надо учесть третье обстоятельство. Комар направляет меня под Мюнхен, в заграничный центр, дает личное поручение по связи убитого Горбуна. Подробнее я опишу и завтра к открытию буфета на вокзале принесу, постарайтесь встретить меня в дверях, могу быть не один. Сориентируемся там. Прошу руководство учитывать, решая судьбу Комара, как она может отразиться на моей дальнейшей «карьере». И санкционируется ли моя «командировка» в Германию? Последнее надо решить немедленно, так как меня могут сопроводить к переходу границы в Польшу завтра же, надо быть готовым. Какие будут дополнительные задания? Словом, нужно, чтобы завтра к утру все для меня было ясно.

— Понял, Антон Тимофеевич. Времени до утра достаточно.

19

Крытая машина с арестованными бандитами задним ходом подошла к широкому и высокому крыльцу бабаевского клуба. И загудела, туго качнулась невиданная в Бабаеве людская масса, которой не хватало места в селе и она словно выплеснулась на возвышающийся с севера холм — оттуда виднее. Сюда стекались сотни людей, и, казалось, вокруг в селах не осталось ни живой души. Пробиться к клубу стало невозможно. Цепь солдат, ухватившись за руки, сдерживала напор разгоряченных людей.

Было бы проще, если машина подошла вплотную к двери, чтобы без показа провести арестованных внутрь помещения. А тут пришлось на виду у всех сопроводить каждого — Кушака, Хрисанфа, Шуляка и еще двоих бандитов — вверх по широкой лестнице, вызвав возбужденный гул, сквозь который пробивались истеричные вскрики.

Среди собравшихся шел свой пересуд, свои перечисления преступлений бандитов, которые еще долго не исчезнут из людской памяти.

А гул нарастал, возмущенные выкрики слились в скандируемое «Смерть!». И вдруг разом все оборвалось. Из динамика на столбе послышался ровный требовательный голос, объявивший о начале суда над бандитами и попросивший соблюдать выдержку и порядок.

Свыше двух часов зачитывалось обвинительное заключение. В притихшем переполненном зале сквозь ровный волевой голос прорывались всхлипывания и стоны. Иногда чтение ненадолго останавливалось, чтобы дать людям успокоиться.

Подсудимые сидели за барьером так, будто и здесь соблюдали бандитское свое положение: рядом с Кушаком находился Хрисанф, за ним — Шуляк, а двое других, помоложе, держались чуть в отрыве, на уголке, как будто отстранясь от жутких злодеяний главарей.

Взлохмаченный Кушак выглядел тупо и обреченно, вроде бы что-то соображая, ничего не видя и не слыша. Он в кровь расчесал себе руки: обострилась экзема; казалось, одно это занимало его больше всего. Хрисанф нервно дергался, без конца прикладывая ладонь к уху, особенно когда улавливал, что речь идет о нем, хмурился и жевал губами, подергивая изредившейся бороденкой. А то вдруг застывал, вслушиваясь, — припоминал.

Когда же начались показания свидетелей, он встречал вызываемых жадными глазами и даже приподымался на лавке, стараясь получше их рассмотреть. А однажды издал удивленный звук, пораженно смотря на горбатую старушку с посошком в руке, которая быстро передвигалась по проходу зала, стуча металлическим наконечником на своей клюке.

Рассказ старушки оказался коротким: собирая в лесу ягоды с внучкой, набрела на бандитский схрон, возле которого сидел Хрисанф с губастым парнем, стоящим сейчас за ним, на него указала она посошком. Парень схватил девчонку, а Хрисанф повалил ее, старуху, начал душить и кричать: «Федька! Кончай, продадут!» Очнулась она в овраге под ветками, поняла, что жива, и еле добралась домой. Потом ездила к схрону и к оврагу с милицией, нашла внучку растерзанной.

Вероятно, не скажи Хрисанф проходившей мимо старушке: «Сама сдохнешь, помучься за внучку», — ничего бы не произошло. Но тут случилось такое, что пришлось прервать судебное заседание, объявить перерыв.

Услышав гнусные слова, мучимая вновь переживаемым горем, старушка повернулась на голос сутуло сидящего Хрисанфа и вдруг, возможно сама того не понимая, будто в испуге отстраняясь от нечистой силы, ткнула вскинутой остроконечной клюкой своей в ненавистное лицо.

Хрисанф подскочил, зажав руками глазницу. И застонал, заныл, крутясь на одном месте. Его сразу увели оказывать помощь.