– Где Марибор? – спросил он сиплым голосом, лихорадочно выискивая взглядом среди кметей дядьку.
– Да тут он, позади, – отозвался Заруба, улыбаясь в усы.
Данияр замер, не зная теперь, радоваться тому или огорчаться. Он хмуро поглядел на Зарубу, разлепил губы.
– А… Радмила?
– В Волдаре ожидает, – улыбка ещё шире растянулась на его лице с жёсткими чертами. – Сегодня утром в лесу вас отыскали, пришлось повозку пригнать. Сколь бы ни будили, княже, не поднялся ты. Марибор заверил, что лучше тебя и не тревожить, вред только причиним.
Внутри Данияра загорелась утихшая было неприязнь.
– Сколько же я проспал? И где колдунья?
Заруба поднял подбородок, беспокойно переглянулся с кметями.
– Сколько – не знаю, только утром нашли вас. Но Марибор сказал, что два дня ты пролежал без сознания. О какой колдунье говоришь, князь? Более никого не нашли. Слава Богам, живы оказались.
Данияр плотно сжал губы. Знать исцелила Марибора колдунья.
– А Вятшеслав?
Заруба повинно опустил глаза, и Данияр всё понял без объяснений.
– Ещё травницу привёз в Волдар. Напросилась вот… Она поди поможет исцелить тебя и ныне у Наволода ожидает вашего возращения.
Услышав это, князь почувствовал, как в груди разлилось тепло. Данияр успокоился. Поблагодарил Богов, что потерь оказалось мало, во что до сего момента и не верил. И страшная ночь, и плен остались где-то позади. Князь обессилено откинулся на шкуры и закрыл глаза. Попытался вспомнить всё, что видел в своём вещем сне. Нужно о много подумать. С Зарубой ещё переговорит, предстоит долгий разговор и с волхвом.
«Загадала же колдунья загадку», – вернулся он мыслями в лес. Что же выходит, матушка сговорилась с Дамирой погубить волхва, Ведицу и Марибора, которого по всему так и не нашли? Внутри что-то шевельнулось, что-то нехорошее, дурное. Но самое скверное – матушка умерла, будучи тяжёлой.
"Значит, вот за что прогневались Боги".
Как ни горестно признавать, но они учинили самое страшное, что могли совершить женщины. И от того холодно сделалось внутри. Данияр подумал о дядьке и не ощутил ничего: ни гнева, ни обид. Но простить то, что Марибор был в сговоре со степняками – нет. Нет ему прощения ни перед народом, ни перед теми, кого уже нет в живых. И понести наказание сын Славера обязан сполна. Хорошо, что ещё Радмила жива, но смерть кметей и воеводы жгла, и кровь густела, опаляя ядом, уничтожая всякое милосердие.
«Не скрылся. Знать готов нести вину и наказание. И он получит по заслугам», – подумав это, Данияр хотел, было, подняться, но багряный туман брызнул в голову, и князь провалился в пустоту.
Глава 22. Пробуждение
Вечерний небосклон был чист, лишь на окоёме плотно сгрудились облака, будто тянулись вслед за уходящим солнцем, пытаясь нагнать его. Сквозь них пробивалось сверкающее алыми переливами светило, но если глянуть в сторону леса, откуда надвигались сумерки и дышала в спину ночная прохлада, там проявлялась над островерхими макушками круглая нарастающая луна. Ночная спутница не греет, как солнце, но пробуждает чутьё. Белеет, как череп, в голубом море неба, смотря на землю с холодом и грустью. Точно так же было внутри Зариславы – окостенело. Она невольно опустила взор наземь, ступая неспешно по луговой траве, вдыхая дурманный запах подмаренника и медуницы, стараясь не думать ни о чём.
Наволод, что шёл рядом, сохранял молчание. Он останется немым, покуда не совершит обряд, о коем Зарислава просила волхва намедни, потому не тревожила его пустой неуместной болтовнёй. О важном она уже успела поведать. Древний обряд Зарислава помнила ещё со времён своего детства. Когда девок для парней не доставало, родичи брали оных из других племён. Обязательным условием было перед венчанием очистить девицу от прошлой жизни и связей.
Всё дальше они отходили от Волдара, и Зарислава, доверившись Наволоду, покорно шла рядом, погрузившись в тягостные несвязные раздумья. За последнюю седмицу слишком многое случилось, навалилось непосильной ношей – Зарислава не поспевала осознать ясно, что происходило с ней.
Снова и снова прокручивала в голове ночёвку в Устове вале – так называлась та небольшая деревенька.
Травница отчётливо помнила, что после того, как вернулась из бани в горницу, сразу уснула. Разбудил её Заруба. Зариславе не хотелось просыпаться и верить в то, что случилось самое непоправимое и постыдное, что могло произойти с девицей, не хотелось вновь испытывать жгучее унижение. Она лежала, уткнувшись носом в шкуры, не имея внутри себя сил посмотреть на тысяцкого. И в горячке мысленно вознамерилась остаться в деревушке, в этой брошенной избе, да забыться сном.
Сжимая шкуры в кулаках и слыша, как после трапезы кмети собираются в дорогу, думала о том, насколько жалкой выглядит. На деревне в Ялыни такого непотребства староста Прозор не спустил бы с рук. Парни бы обходили её избу стороной. А Пребрана ждало бы суровое наказание за то, что попортил девку раньше срока. Но Пребран был княжичем из Доловска, а потому ему переживать нет резона. А Зарислава была сама по себе, чтобы чувствовать перед кем-либо ответственность. Разве только перед собой… Перед Богами.
Пребран… Она уж не первая, чью девичью честь он загубил, об этом упреждала и Радмила. И глупо было надеяться, что с ней он обойдётся как-то по-иному. В этом не раз можно было убедиться, хоть вспомнив тот случай, когда княжич поймал её на пороге, вспомнив его лютый, вожделеющий, неудержимый блеск глаз, что напугал её изрядно.
Подумав, как скверно выглядит сейчас перед воинами, Зарислава вздрогнула от омерзения, стало тошно от самой себя.
Но желала она всем сердцем помочь Радмиле. Долг довершить начатое во что бы то ни стало был сильнее, а потому раскисать не позволила себе. И когда Заруба, потеряв терпение, осторожно коснулся её плеча, желая спросить, не будет ли лучше остаться ей у старосты, Зарислава тяжело поднялась, задушив слёзы и стараясь не глядеть в сторону, где была лавка Пребрана. Однако его не обнаружила на своём месте.
Споро собравшись, Зарислава вместе со всеми вышла на порог, где и столкнулась с княжичем. Опешив от нежданности, замялась было в дверях, но успела заметить, что тот выглядит мрачнее тучи, да что там, темнее самой дремучей глубины леса, веющей холодом и мраком. Серые, как кварц, глаза, будто плёнкой подёрнутые, смотрели на неё неподвижно и бездушно. За их мутным блеском таилось что-то такое, от чего внутри у Зариславы заворочалась тревога. Бог знает, что было у него в голове. Травница, смерив княжича хмурым взглядом, молча обошла его, поспешила спуститься во двор.
Подставила лицо рассветным лучам и прохладному ветерку, и всё оказалось не таким уж скверным. И как ни скребло на душе, а всё же стало легче, чем думалось поначалу.
Вместе со всеми, с обретённой не пойми от чего бодростью, Зарислава с небывалой плавностью поднялась в седло. Посмотрела на Пребрана, что остался стоять в тени крыльца. В глазах его был голод и что-то ещё, от чего Зарислава зашлась смятением, одновременно чувствуя своё превосходство над ним, над его отвратным поступком.
Кмети и тысяцкий, к удивлению, если и глядели на неё, то не искоса и с осуждением, а участливо – мол, вчера только едва в седле держалась, а ныне уже опять готова отправиться в путь. Никакой укоризны, а только лишь уважение.
«Стало быть, не догадались, что случилось ночью. Уберегла от позора и стыда Богиня».
Но от этого ей не делалось спокойнее. Стоило задуматься об ином – как теперь она вернётся в Ялынь и станет глядеть в глаза Ветрии? Уж как матушка чаяла о её цельности, родная мать так не тужится, как переживала за неё волхва. И хороводы с молодцами не давала водить – не дай Боги через костёр с кем прыгнуть! И с чего бы вдруг Ветрии волноваться так, будто Зарислава была способна на непотребство и блуд? Даже иногда и обида, и стыд брали за подозрения в том, чего она ни в жизни не совершала. Никогда бы не сподобилась преступить заветы, пойти против воли матушки. А вот Дивия от чего-то привечала волхва, всё сватала к нему… Но теперь с Дивием ей не суждено быть, вообще ни с кем. И жрицей ей теперь не стать.