Коллеги предвкушали настоящий японский ланч, но Риоджи их энтузиазма не разделял: все конечно закажут Мисо-суп и будут есть его как первое блюдо, зачерпывая жидкость, вместе с овощами, ложкой…, а Мисо завершает трапезу, его пьют. Риоджи внутренне поморщился, хотя знал, что на его лице сохранялась вежливая улыбка. Американская деревенщина сейчас буквально обольет суши соевым соусом, каждый кусочек будет буквально плавать в соусе. Они убьют весь вкус и даже этого не заметят. Но он им, понятное дело, ничего не скажет, это было бы невежливо. Пусть думают, что они доставили ему удовольствие. Какая вообще разница, что они думают.
Стив звонил Наталье, она обещала перезвонить, но что-то ей мешало это сделать. У Риоджи было нехорошее предчувствие, что что-то там в отделении реанимации не так.
Когда они втроем вышли из ресторана и пошли на подземную стоянку по Ломбард Стрит, обнаружилось, что вокруг почему-то собралась необычно большая толпа молодых людей. Это была демонстрация натуралов, которые направлялись к Ратуше, Сити Холлу на Холидей Стрит. Это было даже интересно, и старики на минутку остановились. Выяснилось, что натуралы требовали закона об обязательной и официальной декларации возраста. В руках у некоторых были плакаты: «Мое право знать, с кем я работаю!» «Молодым — молодых партнеров!», «Стариков на пенсию!», «Ювеналы, перестаньте лгать!» Молодые люди казались излишне агрессивными, и благостно настроенные после обеда, Риоджи, Роберт и Стив находили лозунги несправедливыми. Роберта дернули за язык начать разговор с каким-то парнем:
— Послушайте, молодой человек, почему вы считаете обязательным раскрывать свой возраст в профессиональном мире. Важен не возраст, а квалификация. Разве я не прав?
— Что? Закрой свой рот, старая калоша, вы занимаете рабочие места, которые по праву принадлежат нам. Ты, небось, пенсию получаешь, а мы бедствуем, потому что мир переполнен гнусными стариками, типа тебя, цепляющимися за жизнь.
Роберт старался игнорировать хамский тон и продолжал говорить спокойно, надеясь своим примером вовлечь парня в рамки цивилизованной дискуссии, хотя Риоджи со Стивом тянули его в сторону от толпы. Какое там! Роберт не унимался. Патриарх в семье и лаборатории, с реальной жизнью он совершенно не сталкивался, а сейчас расхристанный грубый черный парень, стал видимо представлять в его сознании тип антропологического антипода и вызывал в Роберте чисто научный интерес:
— А вы, молодой человек, докажите свою профессиональную пригодность, будьте с нами конкурентоспособны, и тогда старые калоши, как вы говорите, подвинутся.
— Вы сами никогда не подвинетесь, но мы вас подвинем. Это наш мир, мы не покупаем себе лишние годы за лишние деньги, мы честно живем, не жульничаем, не воруем чужое пространство и возможности.
К их разговору прислушивались, и толпа вокруг становилась все более плотной. Парень схватил Роберта за грудки и начал сильно трясти. Голова старика жалко запрокинулась назад, Клин попытался вырваться и не смог. Риоджи стал просить отпустить Роберта, объяснять толпе, что они ученые, что сейчас участвуют в исключительно важном био-медицинском эксперименте. Его не слушали, наоборот, чем убедительнее становились доводы, тем больше ярилась толпа.
Как же в Америке все неправильно: обижают старого человека! В Японии этого бы никогда не случилось. Как они смеют, невежды… Что будет со страной, где не чтут стариков? Стив молча схватил нападавшего за руку, стараясь оторвать его от побледневшего Роберта. Стива сильно толкнули и он едва устоял на ногах, а Роберт под тяжестью чужих тел со всего размаху упал на асфальт. «Бей старого хрена. Из него песок сыплется, а туда же… учит нас жить… лезет в драку… богатые бездельники купили жизнь, а теперь живут за наш счет… хватит, надоело. Вон с наших улиц!» Толпа немного отхлынула, Стив с Риоджи бросились к по-прежнему лежащему на земле Клину и пытались поднять его. Роберта шатало из стороны в сторону. Коллеги стали насколько возможно быстро оттаскивать Роберта как можно дальше и успели увидеть, как толпа окружила молодую пару, которую кто-то опознал как ювеналов. Были слышно громкие крики, полные ярости: «Хватит всем лгать! Мы вас выведем на чистую воду! Наши девочки живут со старперами и ничего не подозревают… не будем этого терпеть… я сам жил со старухой, она скрыла от меня свой возраст… гадина. Бей их!.. Правильно… надоело…» Риоджи едва заметил, как они дошли до машины. Роберт тяжело опирался на их руки и был в плачевном состоянии. Стив сел за руль, хотя у него у самого дрожали колени. Они в молчании вернулись на кампус, и не поднимаясь в лабораторию, решили ехать домой. Роберт позвонил своему шоферу, и пока тот не пришел на стоянку, прошло еще минут десять, старики ждали, не желая оставлять своего самого старого коллегу одного.
На сердце у Риоджи было тяжело. Неужели люди их всех ненавидят! Как же так? Вся жизнь была потрачена на то, чтобы принести пользу. За что? Они не едят ни чей хлеб, они работают, отдают все силы… Стив порывался позвонить жене Роберта, но тот запретил. «Ничего, я в порядке, доберусь.» Молодец, доктор Клин. В этом американцы и японцы похожи: ни в коем случае нельзя терять лицо. Самая главная добродетель мужчины — это честь и достоинство, которые намного важнее смерти.
Дома Риоджи продолжал думать о демонстрации натуралов. Ну да, он знал, что где-то есть несогласные с возрастными опциями, которые дают вакцинации, но как же эти юнцы примитивно мыслят. Ювеналы никому не лгут. Если их спрашивают о возрасте, они его не скрывают. Более того, если люди хотят официально вступить в брак, предоставление документов, удостоверяющих реальный возраст, обязательно. Если брак гражданский — это личное дело людей, зачем государству вмешиваться. Мысли о случившемся какое-то время не давали Риоджи покоя, но потом привычная апатия овладела им с новой силой. У него не хватало сил долго испытывать сильные эмоции, он утомлялся и остывал, чтобы снова погрузиться в состояние внутреннего безразличия ко всему, а главное к любимой работе.
А когда-то работа помогла ему пережить смерть сына. Как же давно это было! Когда жена Акеми согласилась вместе с ним максимально продлить свою жизнь, Риоджи совершенно не удивился. Настоящая японская женщина в таких важных вопросах перечить мужу никогда бы не стала. Жить и умереть вместе со своим любимым — в этом для нее и было предназначение женщины. Она спросила о Джоне, но Риоджи ответил, что они могут только надеяться, что Джон последует их примеру, но повлиять на его решение не в их силах. И желая быть честным, Риоджи прибавил, что, если Джон не согласится, они будут вынуждены пережить его смерть. Ответ Акеми прозвучал для него странно: что ж: я его мать и произвела Джони-ко на свет. Если мне придется проводить его в лучший мир, я буду с ним рядом до конца, чтобы мой мальчик был спокоен. «Насколько же она все-таки остается японкой» — подумал тогда Риоджи. «Проводить Джона в лучший мир» им не удалось. Риоджи собственно так и знал. Он даже не успел поговорить с сыном о вакцинации.
То, что Джон больше нигде не учится, они давно знали, звонил он очень редко и неизменно просил за него не беспокоиться, у него, дескать, все хорошо. «Джони-ко, откуда ты звонишь?» — неизменно спрашивала Акеми. Джон жил в Вирджинии, но последний его звонок был из Теннесси. Перед этим они получили большой конверт с фотографиями, черно-белыми, не очень четкими: молодые ребята с длинными, нечесаными волосами, в банданах, полуголые, улыбающиеся. Одна фотография Риоджи запомнилась: совершенно обнаженные мужские тела в мелкой воде, и на груди некоторых из них сидят голые младенцы. Акеми тоже смотрела на фото и все спрашивала, как он думает, есть ли среди этих маленьких детей их внук? Риоджи не знал, чего Акеми больше бы хотелось… чтобы внук у них был или чтобы его не было. «Да, кто ж его знает… они и сами не знают» — с горечью думал он. У хиппи были общие дети, дети общины. Вряд ли бы Акеми это понравилось.