Обстановка была нервозной. Могло оказаться, что эту проблематичную печень пересаживать будет нельзя. Стив принялся звонить Наталье, чтобы справиться о состоянии именно этого реципиента. Наталья ответила, но сразу сказала, что перезвонит. Ее немного запыхавшийся голос Стиву не понравился. Что там у них в специальной реанимации происходит. Стив так завороженно смотрел на мониторы, что даже не заметил, как в лаборатории появились Люк и Майкл. «Ничего особенного, — сразу заявил Люк. Все не так страшно, не стоит, ребята, волноваться». Стива привычно резануло фамильярное обращение: какие они ему, черт возьми, «ребята». Люк его раздражал. Впрочем как и все остальные. С утра все не заладилось, к тому же Стив теперь был практически уверен, что что-то там с пациентами не так. Прошло уже 30 минут, а Наталья не перезванивала. Кого прооперируют в пятницу? Это пора уже было решить.

Люк

Люк явился в лабораторию немедленно, как только они ему позвонили. Его бы воля — ни за что бы не пришел туда раньше десяти-одиннадцати, тем более, что вчерашний вечерний звонок совершенно выбил его из колеи. Впрочем сейчас он был даже рад, что на работе он смог полностью выкинуть из головы свои личные проблемы и сосредоточиться на проблемах команды. Работа его всегда отвлекала от мелких жизненных неурядиц. Ну да, команда столкнулась с нештатной ситуацией, но зачем так все преувеличивать. Да, что тут удивляться, ведь он вынужден работать со старикашками, они вечно делают из мухи слона. Межклеточный матрикс — это по сути клей, который удерживает всю конструкцию. Структуру белков «могикане» конечно понимали, в вот создать «детергент» не умели, это мог только он. Уже через час все вернулось в пределы нормы. Что бы они без него делали! Мысли о своем интеллектуальном превосходстве были для Люка типичны, он был о себе чрезвычайно высокого мнения, но сбрасывать со счетов Стива, Роберта и Риоджи он себе никогда не позволял. Мощные старики, уникальные, с мировым именем. Как бы ему иногда хотелось найти в их интеллекте червоточину, некий свойственный возрасту деграданс, но нет, никто из троих пока не давал повода в себе усомниться. В поведении, в характере, в рассуждениях старость проявлялась: суетность, мнительность, медлительность, раздражительность, особенно это все было заметно в Стиве. И однако, положа руку на сердце, нельзя было сказать, что все эти возрастные изменения накладывают отпечаток на работу. Если геронты и отличались как специалисты от ювеналов и натуралов, то в лучшую сторону. Они больше отдавались работе, их же мало что отвлекало.

Напряжение в лаборатории, прямо-таки разлитое в воздухе еще пару часов назад, рассеялось, и Люк немедленно вспомнил о вчерашнем звонке Габи. Не надо было брать трубку. С другой стороны, что ему было делать. Он знал, что это будет что-то малоприятное, но чтобы до такой степени…

У него было много женщин. В молодости он увлекался. Чем женщина была недоступнее, тем интереснее было ее завоевать, и тут существовала масса способов, хотя с каждой новой подругой следовало делать поправки, но это и было самым интересным. Люка увлекал процесс охоты, когда цель бывала достигнута, его страсть довольно быстро угасала, что его вовсе не печалило. Сначала он боялся пресытиться, но, слава богу, его опасения не подтвердились. В свои 59 лет он не знал никакой усталости.

Хотя сам себе Люк признавался, что кое-что все-таки изменилось: в его сознании наметился парадокс. С одной стороны теперь ему хотелось иметь дело с натуралками, настоящими молодыми женщинами, а вовсе не с ровесницами-ювеналками, которые внешне ничем от натуралок не отличались. Его, привыкший к рефлексии, ум давал ему ответ на вопрос «почему ему нравятся сейчас натуралки?» Потому, что он себя на действительно юных женщинах проверял и убеждался, что он по-прежнему молодой, сильный и привлекательный. Логика подсказывала ему другое: ювеналки, ухоженные, умные, состоявшиеся, уверенные в себе бабы… они должны были бы становиться его подругами, но по причинам, которые Люк и сам не мог себе объяснить, нелогичным и двойственным, он видел в ювеналках фальшь, лицемерие, определенное мошенничество, которое он себе прощал, а им — нет. И тут-то и крылся той самый парадокс, который в последнее время разъедал его душу, то самое «с другой стороны», которое все больше и больше давало себя знать в его отношениях с женщинами.

Как только Люк знакомился с натуралкой, одерживая над ней честную победу, вместо того, чтобы наслаждаться ею, он начинал скучать и томиться. Молодая девчонка, зачастую не подозревающая о том, сколько ему лет, его раздражала. Уровень ее образования и воспитания казался ему слишком низким, ум примитивным и неразвитым, девушка действовала Люку на нервы игривыми манерами и досаждала неумеренным энтузиазмом по-поводу вещей, которые не только не вызывали в нем душевного подъема, а наоборот казались пошлыми. Одна приглашала его на шоппинг, другая в дурацкую компанию, третья заводила разговор о женитьбе и детях. Неуемное желание рожать, возиться с младенцем, планирование поездки к родителям, мечты о пышной свадьбе — вот что ввергало Люка в тоску. Не для того он решил быть ювеналом, чтобы создавать семью, эту «тюрьму из ртов и ушей», как писал француз Мориак, которого Люк когда-то проходил в школе.

Габи, очаровательная 25-летняя студентка, проходила у него практику. Умная, тонкая, очень красивая девочка. Они прожили вместе два года и Люк не видел никаких причин, чтобы с ней расстаться. И вот… пожалуйста: Габи заговорила с ним о том, что хочет от него ребенка. Тоже мне… тонкая! Ну как она могла ему такое предлагать? Знала же, что он ювенал, что ему к шестидесяти, и вообще… Это самое «вообще», для него самого очевидное, для Габи было почему-то непостижимо. Ее патетические монологи его буквально бесили: «Люк, мне ничего от тебя не надо… ни денег, ни участия, я сама воспитаю этого ребенка. Я уеду и никогда о себе не напомню… Люк, ну что тебе жалко? Мне ничего от тебя не надо… Ну, Люк…». Ну, неужели она не могла понять, что да, ему было «жалко». Ребенок — это не только ответственность, которой он вовсе не хотел, это еще биологическая ловушка, в которую его вовлекали. Бессмысленный, орущий и сосущий комок, появившейся в его жизни и угрожающий его свободе. Зачем ему это нужно? Почему Габи не может от него отстать? Зачем настаивает, упрямится, гнет свою линию? Сначала Люк пытался ее урезонить, угрожал, что, если она не перестанет ему со своей материнской идеей докучать, он прекратит с ней всякие отношения. Он стал груб, орал ей, чтобы заткнулась, иначе… с него хватит.

Надо же, Габи так и не заткнулась, не смогла, дура, отказаться от идеи-фикс. И к чему это упрямство привело? Пол-года назад с Габи пришлось расстаться. Он, Люк Дорсье, слов на ветер не бросает. «Всякая соплячка будет меня доставать…» — уговаривал он себя. Люк боялся, что испытает боль, но нет, когда Габи собрала свои вещи и уехала из квартиры, он почувствовал облегчение. Наконец-то свободен, и никто не устраивает ему сцен. Первое время Габи ему звонила, потом перестала и Люк вспоминал о ней все реже и реже. Он даже дошел до того, что стал задаваться вопросом: а что он вообще нашел в этой студентке, как мог делить с ней два долгих года своей жизни. Сколько ему осталось? Самое большее лет десять, если повезет. И жить среди грязных подгузников и ночных воплей? Еще чего! Он купит себе сумасшедшую квартиру в Эмиратах, такую, какой ни у кого нет. В этой вертящейся вокруг своей оси квартире он будет один и никто ничего от него не потребует такого, что ему не хочется делать. Вчера вечером он как раз и смотрел планы квартир в доме будущего, баснословно дорогих квартир, но черт возьми… разве он не имеет права тратить деньги так, как ему заблагорассудится?

И вот этот звонок. Но он взял трубку и вся его жизнь теперь будет другой. Даже в самом дурном сне Люк не мог такого предположить. Не зря оказывается Габи тогда от него съехала, без сцен и скандалов, покорно и с достоинством. Она была беременна и поэтому считала себя победившей стороной. Он хотела от него ребенка — и получила. Ничего ему тогда не сказала. Да даже, если бы и сказала, что бы он сделал? Куда бы делся? Да как это вообще могло произойти? Люк принялся было об этом думать, но быстро прекратил. Не важно «как». Первой его реакцией была досада: «не хочу ничего об этом знать. Зачем она мне звонит? Она же обещала меня не беспокоить…», но Люк быстро себе одернул: можно ли в его возрасте быть таким наивным? Ну разумеется она ему позвонила. «Люк, я не могу от тебя этого скрывать. Я вот-вот рожу твоего ребенка и тебе следует об этом знать. Дальше это уже будет твоим решением. Повторяю, Люк, мне ничего от тебя не нужно. Пойми, Люк, я не для этого звоню. Ты мне веришь?» Нет, он ей не верил. Голос Габи звучал так неуверенно. Она казалась одинокой, испуганной, смущенной, совершенно беззащитной и жалкой: