Аня уж совсем собралась сказать Шурке, что им пора, тем более, что вокруг летали комары … но тут, она почувствовала, что он к ней придвинулся совсем близко, обнял ее и начал целовать. Аня не отодвинулась, от него приятно пахло травой, чистой кожей, недорогим лосьоном и сигаретами. Потом она почувствовала на своем теле его руки, которые мяли ей грудь и задирали майку. «Ну, понятно …, кто бы сомневался! А вы, девочки, вытрите сопли». Зачем Ане было нужно это глупое соперничество, она и сама не могла бы объяснить. Шура, разумеется, повелся, и на этом можно было бы поставить точку, но точку ставить Ане как раз и не хотелось, наоборот его руки ее раззадорили. Она рывком встала, отряхнула подол:

— Нет, так не пойдет. Не сейчас.

— А когда?

— Что когда?

— Ты поняла. Просто скажи, когда … и куда мне прийти. Я не хочу тебе неприятностей.

— Завтра … после отбоя. Когда все уснут. Я тебя здесь подожду. Здесь, не у калитки. Понял? Если встретишь кого-нибудь, скажешь, что просто вышел прийтись, что тебе не спится. Ты понял?

— Да, понял, понял. Не дурак. Я пойду, а ты … потом, минут через десять.

Шурка совершенно органично уже говорил ей «ты», и даже брался командовать. Что ж: начало неплохое. Аня выждала не десять, а двадцать минут и вернулась в корпус, когда ребята уже спали. Они потом много раз гуляли по лесу после отбоя. Жаркие июльские ночи дышали на них духотой. От реки поднималась сырость. Они брали с собой одеяло, и лежали на нем голые, сначала разгоряченные любовью, а потом когда им становилось зябко, они накрывались сверху простыней с синим лагерным клеймом.

Аня помнила, с какой готовностью, ни секунды не размышляя, Шурка сбросил с себя штаны вместе с трусами и майку. Его тело мелькнуло в лунном неясном свете, твердое, жилистое, узкое, но уже с рельефными широкими мышцами на плечах. Как быстро он научился ее любить. Удивительно быстро. Шурка безошибочно чувствовал, что ей нужно, и умел ей это дать. Способный парень, как с иронией думала о нем Аня, иронизируя не столько над ним, сколько над собой. На черта он был ей нужен? На безрыбье? Для «коллекции»? Сейчас Аня понимала, что она играла с Шуркой в игру, игра — это было все! Она играла в королеву, в которую влюблен паж. Он условия игры принимал, хотя тоже понимал, что это «маски», что ни она — не королева, ни он — не паж.

И все-таки им удалось сделать приключение романтичным, не только расцветить лагерную скуку, но и получить от самих себя максимум удовольствия. Он был хороший игрок, не стал удовлетворяться простым «трахом», даже учитывая, что в те времена, сам «трах» был для него неимоверно важен, и не гордостью от того, что он … «вожатую» смог … нет, не так все было просто. Они оба получали наслаждение от свежего хрустящего сена, которое сквозь тонкое одеяло кололо их тела и одуряюще пахло, от веточки земляники, которую он срывал и совал ей в рот спелые ягоды, от ярко-синих васильков, которые они раздвигали, проходя через ржаное поле, от горьковатого привкуса травинки, которую они грызли, лежа на лугу на мягкой «кашке» с белыми мелкими цветочками. Он плавал в тихие заводи и доставал ей кувшинки, которые она заколкой пришпиливала к волосам. Один раз они зашли в деревню и тетка вынесла им по кружке парного молока. Они смеялись, сами не зная от чего, и молоко оставалось у них на губах. Молоко им дали не от полноты чувств, а потому что Шурка помог хозяйке передвинуть сорокалитровую флягу.

Много позже Аня видела клип романса «Как упоительны в России вечера», и там как раз такое и показали, видимо простецкая романтика запретной любви «в стогу» лежала на поверхности сознания людей. Ну, да, Аня сразу сравнила незатейливый видеоряд со своей давней историей, менее конфетно-галантерейной: молоко по подбородку у них не текло и пейзане не косили траву, но все-таки … похожей, кто бы мог подумать… Но с ней же это правда было, такое вот «видео» в дымке греха и секрета. Ах, если бы их кто-то застукал! Об этом лучше было не думать. Днем Аня старалась не обращать на Шурку никакого внимания, а девочки все не теряли надежду его «покорить». Иногда он с одной танцевал и она прижималась к нему в надежде на продолжение. Им это было даже на руку. Они практически ни о чем не говорили. Да и чем им было говорить. За неделю до конца смены он вообще уехал домой. А зато потом тайно приезжал каждый день на электричке и они встречались. Так было гораздо проще. Он же потому и уехал, развязывая себе руки, сказав по телефону отцу, что «ему в лагере надоело».

После школы Шурка задумал поступать в школу милиции, а потом в милицейский юридический. Папаша его был какой-то начальник на Петровке. Аню ждало распределение и она думала о загранице, куда, как говорили, уехал предыдущий выпуск. В их дальнейших жизнях не было место для другого. Все в конце июля и должно было кончится, но, как ни странно, не кончилось. Началась осень и Шурка приезжал к ней домой, предварительно позвонив и убедившись, что никого нет дома. Они продолжали видеться еще месяца три, хотя все реже и реже. Оба были заняты, в городе они не встречались. Куда с ним было идти, со школьником? Аня боялась встретить знакомых и общество Шурки на публике ей было ни к чему. Объясняться с какой-нибудь Маринкой по поводу «кто это?» ей не хотелось. Получалось, что в Москве мальчишка был ей не по рангу. Их по сути ничего не связывало, кроме постели. А ее расстеленный диван в отсутствии родителей не шел ни в какое сравнение с душистым сеновалом. Там в лесу, на полянке, на берегу, в заброшенной сторожке, или в гнилом сарае все было по-другому, а здесь в Москве от романтики не осталось и следа. Впрочем здесь в Москве, гнилой сарай и сторожка начали вспоминаться запахом мышей, а сеновал муравьями и комарами. Шурка казался ей задерганным пацаном в старой коротковатой курточке. Зачем он был ей нужен? Он стал ее раздражать молчаливостью, жесткими от гитары и желтыми от сигарет пальцами, несветскостью и неизжитым ребечеством, которое от желания казаться взрослым и опытным, было еще ощутимее.

Ане надоело ото всех скрываться и она стала подумывать о том, как бы ему сказать, что, мол, … все. Но говорить ничего не пришлось. Шурка и так звонил все реже и реже, а потом перестал звонить вообще. Никакого объяснения между ними не произошло, никто никого не бросал. Аня была немного удивлена, получалось, что то, что она принимала с его стороны за любовь, было простым интересом. Она просто стала его инициацией в формальную взрослость, и выполнив свою роль, оказалась лишней. Да и он ее интересовал от скуки. Аня его по-сути придумала, стиснула в романтическую матрицу «пажа и королевы», а на самом деле Шурка вызывал любопытство только в своем коротком переходном периоде от мальчишки к мужику, а потом … мальчишкой он быть перестал, и соответственно не выглядел больше трогательным и порывистым, а как мужчина до Аниных стандартов не дотягивал, и дело тут было даже не в возрасте. Для Ани не происходило самого главного: она не могла чувствовать над собой его мужскую доминанту, которая была ей необходима для полноты ощущений. Тогда она, разумеется, так себе это не формулировала. Собственно, так ни с кем до Феликса и не произошло. В свое время Аня и Шурка исчерпали свои функции в жизни друг друга и ушли каждый в свою сторону.

Аня рассеянно вернулась в общежитскую комнату и набрала в поисковике Шуркино имя: Колос Александр Юрьевич. И вот … готово: вот и Шурка 53 года рождения, живет в Южном Чертаново, имеет двоих детей. Аня улыбнулась, представляя себе Шурку пузатым милиционером на пенсии. И все-таки воспоминания о нем не были неприятными. Скорее наоборот.

Спала она хорошо и утром к девяти уже была в Лабораториях. Вечером, рассказывая Феликсу свои новости, они не стала ему говорить о предложении Колмана. Это был нетелефонный разговор.

Разговор с Колманом свелся к обсуждению результатов тестов, а потом загадочно щуря глаза, Колман повел ее в кабинет к психологу. Сегодня должны были начаться психологические испытания, которые вызывали у Ани больший интерес, чем сердечно-сосудистые тренажеры. Из-за стола им навстречу поднялся молодой мужчина, которого Колман представил и ушел. Доктора звали Бенджамин Лисовский. Разговор велся по-английски и Аня ничего поначалу не заметила, и вдруг Лисовский заговорил с ней на чистейшем русском. «Ага, вот оно что … психолог — русский. Его-то и имел в виду Колман, талдыча о сюрпризе. Хотя, какая мне разница?» — Аня подумала, что ей все равно, русский у нее будет психолог или китаец.