— Анна Львовна, я очень рад с вами познакомиться. Нам с вами предстоит длительное сотрудничество.

— Хотелось бы мне разделить вашу уверенность по-поводу «длительного сотрудничества». Аня начинала злиться.

— Как вам будет удобно, чтобы я вас называл? Мы же говорим по-русски. Вам же удобнее говорить по-русски? Я не ошибаюсь?

— Доктор Лисовский, мне все равно, как вы будете меня называть. По отчеству меня здесь давно никто не называл. Я даже отвыкла.

— Ну, тогда … Анна?

— Да, можно и Анна … и я вас должна называть «доктор Лисовский»?

— Ну зачем же … Для вас, я — Бен.

— Ну Бен, так Бен … Аня внимательно посмотрела на доктора.

Осмотр ее удовлетворил. На вид доктору было за 35, но до сорока. Хороший для мужчины возраст. Он был немного выше среднего роста, стройный, не накаченный, а именно стройный, такой, каким когда-то был молодой Феликс. Черные жесткие волосы, очень коротко стриженые, немного по-уставному, но стильно. Смуглая кожа, крупный нос, крепкие, плотно сжатые губы, темные глаза, закрытые модными очками в тонкой черной оправе. Хорошее мужское лицо … лицо интеллектуала, волевое и умное.

Доктор принялся рассказывать, что он родился в Америке, что его родители из Петербурга, который, когда они уехали, был еще Ленинградом. Он двуязычен, родители говорили с ним по-русски. Они живут в Бостоне, и сам он окончл МIT по специальности … Brain and Cognitive Sciences. Название факультета он сказал по-английски. Доктор вызывал у Ани глухую досаду: «Да, какая мне, нахрен, разница, откуда приехали твои родители. Плевать мне на это. Хорошо, впрочем, что не из Хохляндии». Аня могла бы подвякнуть, что, мол, дескать, я так люблю Петербург. «Ах, доктор, а вы, были ли там?», но ей было лень перекидываться с ним этим светским мячиком. Пока Бен распространялся о своей докторской диссертации и статьях, Аня рассматривала его руки. Руки — это было важно. У него они были небольшими, с длинными крепкими пальцами, ухоженными ногтями.

— Анна, расскажите мне о себе.

— Господи, что вам рассказать? Мне ни о чем не хочется вам рассказывать. Вы же знаете, что со мной случилось. Что тут расскажешь?

— Да, я понимаю, что это то, что вас сейчас волнует. Что ж … давайте поговорим об этом.

— Ну, и что вы хотите, чтобы я сказала? Аня чувствовала, что в ее тоне появилась агрессия, но она не могла ее сдержать, да и не хотела. Посадили ее тут перед ним, как кролика подопытного, и что она может поделать … что, разве можно отказаться разговаривать и уйти …

— Анна, давайте, я угадаю самое главное для вас сейчас. Вы хотите знать, сколько вам осталось, как вам жить и что делать в этой ситуации … и еще … я вас раздражаю. Я вижу.

— А видите, тогда чего вы добиваетесь?

— Мне кажется, что в моих силах облегчить вашу жизнь.

— Да? А не много ли вы на себя берете? Как вы можете ее облегчить?

Аня с удивлением поняла, что действительно, по-русски ей разговаривать легче, и с этим доктором она каким-то образом чувствует себя свободнее. Она настолько расслабилась, что даже позволяла себе немного хамить. Как будто он, этот Бен, был лично виноват и в том, что с ней случилось, и во вмешательстве в их жизнь ФБР.

— Понимаете, Анна. Я уже принимал участие в подобных исследованиях. Таких как вы — считанные единицы, но они были и есть.

— А если я спрошу, сколько же их было, вы же мне все равно не скажите. Это топ-секрет? Так?

— Нет, не так. Вам я могу сказать. Почему бы и нет … мы полагаем, что до нас дошли не все случаи, но из тех, которые попали в поле зрения Бюро, вы — восьмая. Были и другие случаи, описанные в прессе, но они, к сожалению, не стали предметом серьезного научного исследования.

— Я — восьмая? И что … что случилось с остальными?

— Регрессивный процесс дошел до логического конца и мы наблюдаем за, если так можно выразиться, «клонами» этих людей. Сейчас их 4. У двоих процесс еще не закончен, и находится на разных стадиях, а двое покончили с собой. Мы не смогли этому помешать. Да, и были не в праве … Вам, ведь, Анна, тоже, скорее всего, приходили в голову мысли о самоубийстве. Я прав? Как именно вы собираетесь это сделать?

— С чего вы решили, что я собираюсь …

— Я так думаю.

Аня не нашлась, что ответить. Да, она собиралась. Таблетки лежали наготове в ее тумбочке. Ничего себе … она — восьмая. Надо его расспросить. Оказывается … а что спросить? Что спросить? Что он может ей сказать? А вдруг он врет? Хотя, вряд ли.

— Вы, сомневаетесь, что я вам говорю правду? Зря. Из известных восьми человек на планете только двое действительно умерли и это был их выбор. В конце пути таких людей, как вы, ждет не смерть, а — жизнь. Вы должны это понимать.

— Они, что, бессмертны?

— Я не говорил «бессмертны». Этого никто не знает. Мы наблюдаем за людьми-клонами. Самому старшему сейчас около двадцати лет. Трое других — дети.

— А откуда вы знаете …

— Откуда мы знаем, что это те же люди? Это, Анна, нетрудно. Они генетически такие же. Вот вы, например, регрессируете до уровня клетки. Оплодотворенную клетку, зиготу, подсадят женщине и она родит … вас, Анна. Вы будете расти, и выглядеть совершенно так же, как ваши детские фотографии. И характер, учитывая другие вводные обстоятельства, будет таким же. Вас, Анна ждет новый шанс, и вы проживете практически свою жизнь, но во второй раз. Тут нет ничьей вины или заслуги. Это природный сбой, который мы, может быть, когда-нибудь научимся контролировать. И это будет другой этап эволюции.

— Конечно, Бен, это звучит интригующе, прямо, как фантастический роман. Но мне-то от этого какая польза. Я не могу мыслить в категориях человечества, речь идет о моей жизни и жизни моей семьи. Они меня потеряют, а я потеряю их. Мы не будем существовать друг для друга.

— Это так, Анна, но … только смерть ставит точку, а вы не умрете. Давайте, размельчим проблему, сделаем ее менее глобальной. Поймите, что когда вы родитесь вновь в другой семье, вы не будете осознавать себя Анной Рейфман. У вас будет другое имя, другая семья, и другая судьба. Вы будете где-то жить параллельно с вашей семьей … они потеряют вас — мы все это понимаем, но они будут знать, что вы живы и счастливы.

— А почему вы говорите о другой семье? Разве я не могу остаться в своей семье?

— Анна, это сложный вопрос. Вы его задали, не подумав. Растить маленькую девочку, которая, по-сути, их мать и бабушка, легло бы слишком тяжелым грузом на психику ваших близких. Они не смогут этого сделать. Да и кто из ваших дочерей согласился бы стать … и меня язык не поворачивается сказать … вашей матерью. Мне это не представляется возможным. Вам такого никто и не предлагал. Вы сами задали мне этот вопрос. И правильно, что задали. Я готов ответить на любой ваш вопрос, если это в моих силах.

— А когда я превращусь в ребенка … с кем я буду? До какого времени? Когда меня отдадут … куда?

— Да, это серьезные практические вопросы. Я рад, что вы мне их задаете.

— Сама не знаю, почему я у вас, Бен, это спрашиваю. Откуда вам знать?

— Анна, это будет зависеть от вашей семьи. Они тоже должны пройти психологический тренинг, который поможет им принять ситуацию. Прогнозировать я ничего не берусь, тут вы правы, но … я не вижу ничего страшного, если ваша семья будет какое-то время присматривать за маленькой девочкой, заодно получая совершенно уникальную возможность увидеть свою мать в «прошлом», понять ее, оценить, сделать выводы и поправки на будущее. Кто может похвастаться таким шансом? Он уникален. Не фото, а живой человек.

— Маленький ребенок — это труд.

— Да, но после этого опыта все они будут другими людьми. Пройдя через такое, никто не может остаться прежним. Вы, Анна, не должны преувеличивать моральные мучения, ни ваши, ни вашей семьи. Вы в какой-то момент перестанете быть для них матерью и бабушкой. Они перестанут об этом вспоминать, так как такое предположение будет выглядеть слишком нелепым, а человеческая психика отвергает абсурд, сосредотачиваясь на реальном и сиюминутном. Да и вы будете просто девочкой, не отягощенной тяжелыми этическими размышлениями и всякого рода интеллектуальными рефлексиями. Вы — ребенок, живущей среди любящих людей. Вот и все.