Мягкий свет живого огня и две фигуры-тени, о чем-то беседующие или просто молчащие о своем…

Хочу туда?

Нет. Вот от горячего глинтвейна, я бы не отказался. Только в термосе, здесь и сейчас. А не в странной комнате, с замершими, словно восковыми, фигурами.

Снова и снова, разворот и розовый тоннель.

Я ищу ту дверь, в мир дворцов и карет…

А ее все нет…

Снова даю себе слово, что следующий мир станет последним, больше я и шагу не сделаю по розовым внутренностям, швыряющим меня из точки "А" в точку "Ю", без смысла и толка. По крайней мере, я их не вижу.

Помахав рукой зашторенному окну, до которого я не допрыгну даже с шестом, возвращаюсь в тоннель портала.

Я что-то ищу?

Или меня тычут носом в события, как слепого и глупого, кутенка.

В этот раз идти пришлось совсем не далеко — буквально два десятка шагов отделяли меня от выхода в очередное неизвестное и непонятное.

А еще — хлюпающее от льющейся крови.

Волчье тело завалилось на бок, прямо на моих глазах.

Волчица, серой тенью метнулась прочь, собирая остатки стаи глухим рычанием.

На лысой верхушке высокой скалы — человеческая фигура.

"Блин! Детская!" — Поправляю себя и срываюсь с места — волки, точнее — Младшие, совсем скоро соберутся силами и вернутся, завершая начатое.

А вот, хрен им, а не Володю Шарапова!

В "Когте" два десятка патронов. Два ножа, да и у пацана, как я посмотрю, есть чем выпустить кишки. Значит — будем жить!

— Малой! Давай вниз!

— Лучше вы — наверх…

А ведь прав малой, не отнимешь. Пока мы знакомиться будем, много чего произойти может, так что уж лучше сверху посидеть, далеко поглядеть, как это делала незабвенная девочка Маша, медведя обманувшая, объевшая, на нем еще и прокатившаяся до дедушки с бабушкой.

За пару мгновений забираюсь наверх и замираю — копье почти уткнулось в грудь, а детские глаза… Не детские глаза на детском, пока еще, лице.

— Откуда будешь? — Голос наглый, руки не дрожат и лишь глаза, все-таки выдают маленького человечка.

Ему страшно.

— Сейчас — с Иртыша. — Я осторожно усаживаюсь на камень, давая понять, что все понимаю и резких движений делать не буду.

— Врешь! — Копье замерло, почти касаясь моего левого глаза. — От тебя соленой водой пахнет и снегом.

Я пожимаю плечами, мол, думай, что хочешь.

— Зовут, как? — Хамоватый молодой человек делает легкий шаг назад. — Ну!

— Не нукай… — Ответ, вбитый в подкорку десятилетиями общения с себе подобными, сказывается. — Не запряг!

Осторожно снимаю рюкзак и вытаскиваю из него сверток с едой.

Сколько я уже миров "пробежался"? Семь? Или восемь?

А жрать только сейчас захотелось. Да причем так, словно я суток трое по лесу бежал, без остановки.

В свертке оказался хлеб, пара кусков мяса и странные печеньки, по запаху вроде с ванилином и корицей, но с ошеломительно-зеленым цветом, на изломе.

Честно разделив продукты на пополам, жестом предложил устраиваться и угощаться, а сам, принялся осматриваться по сторонам.

Безголовая волчья тушка на возвышении слева. Три мохнатых тела и еще одно, видимо отползшее в сторону, да и околевшее — а ведь пацан совсем не плохо так повоевал. Причем, ясно видно, что воевал именно он — в округе, кроме него и меня ни единой живой души. А тушки — только Младших.

Не вовремя вампирские выкормыши вырвались на волю. Не за тем погнались. И теперь украшают осенний пейзаж своими серыми шкурами, вывалившимися внутренностями, да алой кровью, быстро темнеющей на желтой, степной траве. Жесткой и привычно пахнущей безграничным раздольем.

Словно домой вернулся.

— Ик! А, запить, ничего нет? — Мальчишка раскатисто рыгнул, расплываясь в довольной ухмылке сытого человека, совершенно уверенного, что вот теперь-то дела точно пошли на лад.

Пришлось снимать с пояса флягу, ту самую, в которой эльфы держали свою, так сгубившую их, настойку. Теперь в ней плескалась холодная вода, набранная мной на третьем выходе, там, где в синее небо рвался на своих перепончатых крыльях, золотистый дракон, вылупившийся из синего пузыря.

— Холодная, с-с-с-с-с… — Пацан уставился на меня, решая для себя сложную задачу — мат или не мат? — Собака… Уф-ф-ф…

— Наелся? — Я вертел в руках "зеленую" печеньку. — Меня Олег зовут…

Вечно у меня все на "заднем уме держится"! Нормальные люди здороваются, представляются, и только потом, хлеб-соль делят!

— Гуим. — Мальчишка зевнул, напоминая, что жизнь наша война.

Имя, знакомое по такому давнему прошлому, заставило убрать печеньку и напрячь мозги.

Что именно я помнил о своем крестном?

Ничего, кроме имени. А, и еще он, вроде, охотник. Или ученик сакрасса?

Нет, не помню.

— До вечера успеем до реки добраться. — Гуим подставил осеннему солнышку свое лицо, щурясь и радуясь мигу покоя. — А здесь, сожрут нас, укурки мохнатые. Уснем, а проснемся у них в пузе!

— Вот и давай спускаться, — согласился я, укладывая остатки продуктов в рюкзак. — А почему — "укурки", Гуим?

Пока я возился, пацан успел отлить с высоты камня, заправиться и спуститься вниз, все так же сторожко крутя головой и прислушиваясь к шуму поднявшегося ветра.

— Почему "укурки"? — Я спустился и встал рядом, сравнивая давнего своего "крестного", седого и в очках-консервах и этого молодого пацана.

Ничего общего, вроде бы… Может, я ошибся и это совсем другой Гуим? Мало ли Гуимов на свете?!

— Так они людьми становятся, стоит им нюхнуть можжевелого дыму. Дед сказал, у них, в звериной шкуре что-то разлаживается, и они стараются от нее избавиться. Больно им, вроде как. — Пацан, неторопливо прошел к лежащей троице Младших и так же неторопливо, по-хозяйски, отпилил им хвосты. — Если ножи в можжевеловом отваре закалять, раны у них не срастаются, а если макового добавить, так они и вовсе, как вареные становятся, с первого пореза. Дед троих в доме держал, неделю людьми, сутки — волками, так они даже говорить научились, представляешь?! Сдохли только быстро. Дед сказал, что надо было по три дня держать, тогда бы хоть и медленнее, да вернее было.

Волчьи хвосты Гуим привязал попарно к своему витому из кожи поясу, подальше за спину и теперь топал в сторону закатывающегося солнца, рассказывая обо всем на свете. Надо было только вовремя кивать головой, поддакивать, недоверчиво хмыкать и молчать.

Однозначно — тот самый Гуим и есть!

— А здесь как очутился? Да еще и один? — Я прервал поток восхвалений деда, уж такого разэтакого, что во мне начал расти комплекс неполноценности! — На разведку ходил?

— Не-е-е-е… — Пацан переложил копье с левого плеча на правое и шмыгнул носом. — Мамка меня к сестре отправила, в город. А у той, своих пятеро мал-мала меньше, кровь каждый месяц сдает, да еще и… Спит долго. Тепла дождался, взял руки в ноги, да и домой пошел.

Ох, хитрил пацан…

И спала она долго, и тепла он дождался, и пятеро по лавкам…

Сказочник, одним словом! Гуим Сергеевич Пушкин, блин!

— Не веришь? — Мальчишка дождался моего кивка и вздохнул. — Дед тоже всегда говорит, что я врать не умею. Пока говорю — складно, а как рот закрою, да задумаюсь, фигня получается, а не вранье!

— А ты не ври. — От всего сердца посоветовал я, зная за собой точно такую же проблему. — Просто, о нужном — помолчи, а о ненужном — расскажи. Вот, пока ты про "укурков" рассказывал, все отлично было!

— Про "укурков" я и не врал! — Копье вновь бабочкой перепорхнуло с плеча на плечо. — Придем к деду, он подтвердит!

— Верю я, верю! — Я вдохнул полной грудью осенний, степной воздух, наполненный запахом приближающегося дождя, сухих метелок ковыля и ломких веточек тысячелистника.

— Быстро топаем. — Мальчишка ткнул пальцем в темнеющую полоску уже не такого и далекого, леса. — Надо только чуть правее взять — там овраг будет, надо обойти сейчас. Да и мало ли кто, в нем притариться может. Лихих людей, пуще дикого зверя…