— Был. Но в нем всего два места. Мне не досталось. Оператор снимал то, что ему нравилось. Он, оказывается, бывший наездник.
— А мой бывший железнодорожник, — рассмеялся Джон.
— Даже не знаю, кому повезло больше, — улыбнулся и Бьерн.
— Слушай, может, ты мне поможешь? — вдруг воскликнул Джон. — Я хотел сделать эскизы завтрашней съемки, но я совсем не умею рисовать.
— Эскизы съемки? Как это?
— Ну, Бьерн, вспомни свою мозаику. Ведь это настоящее кино. Я попытался сделать то же самое. Помоги мне.
Работу они закончили только под утро. Бьерн так увлекся, что забыл даже о каком-то очередном приеме, на котором обязательно должен был побывать.
— Вот видишь?! — сказал Джон. — А ты говоришь — базарное искусство.
— Я пойду с тобой на студию, я буду помогать тебе, — сказал Бьерн. — Слушай, Бат, из этого может что-то получиться.
На следующий день было решено, что они снова начнут снимать все с самого начала.
Тео рвал и метал, пока Джон не сказал ему, что сам заплатит за издержки. Тут директор успокоился и даже на весь день засел в павильоне Джона.
Съемки продвигались медленно, потому что Бьерн переделал все декорации и костюмы. Джон переписал сценарий, и теперь история была больше похожа на правду. С актером ему все-таки пришлось распрощаться, потому что у того не было времени, он рассчитывал только на три дня съемок.
Тома первое время смотрел на эксперименты Джона весьма снисходительно и даже язвительно, но потом вдруг стал советоваться с Бьерном и Джоном. Попытался поставить свет так, как советовал Бьерн.
Вскоре на площадку стала сходиться почти вся студия. Люди ахали или, наоборот, злорадно посмеивались, но интерес был постоянным.
Тома уже вовсю снимал то, что назвали «крупный план». Ему это понравилось, и он сам предложил снимать крупно не только лица, но и руки, предметы, которыми пользовались герои. Джону идея понравилась. Ведь вместо того чтобы показывать крупно лицо переживающего героя, можно было просто показать, как нервно его рука мнет хлебный мякиш.
Скоро стала приходить проявленная пленка. Джон посмотрел снятое и ужаснулся. Это было еще хуже, чем то, что он всегда видел в кино.
На крупных планах актеры так перебарщивали с мимикой, что это становилось патологичным.
— Мы все будем переснимать, — сказал Джон.
— Но это влетит в копеечку, — напомнил Тео.
— Все, конечно, не будем, — успокоил Бьерн, — а вот кое-что обязательно переснимем.
Теперь Джон заставлял актеров на крупных планах вообще отказаться от мимики. Только взгляды, только чуть-чуть улыбки, только чуть-чуть грусти.
— Мне не хватает воздуха, — сказал Джон, когда почти вся работа была позади. — Надо сцену прощания снять на природе.
— Но это дополнительные средства, — напомнил Тео.
— Решено, едем снимать в лесу.
Когда Джон снял все, что хотел, наступило самое трудное. Надо было склеить вместе разные куски: крупные и общие планы, детали и природу, титры и сцены.
Монтажеры, склеившие не один фильм до этого, просто развели руками — они не знали, как это делать.
Джон сутками просиживал за монтажным столом. То, что ему казалось прекрасно снятым и сыгранным, оказывалось в монтаже вдруг неинтересным или выпадающим из общего строя фильма. Крупные планы никак не хотели монтироваться с общими. Действительно получалось, что у людей вдруг отрезали головы.
— Нужен переход от общего к крупному, — говорил Джон. — Но как это сделать?
— Снять средний, — пошутил Бьерн.
Но Джон принял шутку как открытие.
Срочно возобновились съемки. И были сняты средние планы. Тут же Джон попробовал то, что сам же назвал «панорама».
— Тома, а ты можешь снять сначала героя, а потом повернуть камеру и снять героиню?
— Не останавливая?
— Да.
— Не получится, Джон. Камера закреплена на штативе намертво.
— Придумай что-нибудь. Пусть камера движется.
После этих съемок монтаж пошел куда быстрее. И скоро фильм был готов.
— Мне не нравится, — сказал Джон. — Все равно мозаика не получилась. Так, отрывки какие-то. Они не соединяются.
— Значит, надо их чем-то соединить, — сказал Бьерн.
— Чем?
— Может быть, пусть актеры попытаются за экраном говорить свой текст?
— Ерунда. Не это нужно.
Бьерн задумался и стал тихо насвистывать какую-то мелодию.
— Точно! — закричал Джон. — Музыка! Должна быть музыка. Все время должна быть музыка, она все соединит!
На следующий день пригласили композитора и предложили ему написать музыку к фильму.
Композитор был довольно молодым человеком по имени Фрэнсис, который постоянно доставал из кармана серебряную фляжку с коньяком и делал глоток-другой.
— Попробую, — сказал он на прощание.
И через три дня явился с ворохом нот.
Музыка действительно сцементировала фильм. Она была чудесной, легкой и грустной, веселой и бравурной, тягостной и трагической.
— Все, Тео, — сказал Джон. — Я ставлю свою фамилию. Режиссер фильма — Джон Батлер.
В просмотровом зале собралась вся студия. От фирмы явились четверо пожилых господ в цилиндрах, Бьерн привел нескольких своих знакомых, словом, зал еле вместил желающих увидеть новое кино.
Джон волновался так, словно от успеха или провала зависели его жизнь или смерть.
Волновались, собственно, все. Только композитор был спокоен и на удивление трезв.
Застрекотал кинопроектор, осветился экран, заиграл рояль — фильм начался.
Джон не смотрел на экран. Он видел фильм уже раз двадцать. Он смотрел в зал. Он выбрал лицо девушки и наблюдал за ее реакцией.
Вспомнил, каким благодарным зрителем была его мать, как пустая мелодрама заставила ее плакать и вспоминать отца. Ах, ее бы сюда! Джону было бы спокойнее. И еще он хотел бы видеть в зале Билла Найта и Эйприл Билтмор. Может быть, он пригласил бы еще старого Джона. Но вот кого бы он никогда не смог пригласить — Мэри. Ему все время казалось, что он совершает некую подлость против этой прекрасной женщины. Да, искусство — странная вещь. Художник должен вынимать из сердца самое святое и показывать людям. Но такова его профессия. А Мэри была простой женщиной, она, возможно, просто возненавидела бы Джона.
И еще Джон думал о Марии. Ей бы тоже он не хотел показать этот фильм. Ведь так много в сюжете напоминало об их отношениях.
«Где она? Что делает? — думал Джон. — Старик сообщил, что ее ищут. Неужели так трудно найти Марию?»
Девушка, на которую смотрел Джон, улыбнулась.
Как раз сейчас на экране герой показывал героине карточные фокусы, но, поскольку он волновался, у него ничего не получалось. Девушка улыбалась правильно.
«Ну и как ты себя чувствуешь, Джон Батлер, в роли кинематографиста? — спросил Джон себя самого. — Помнишь, как ты смеялся над этим предложением Найта? Ну что, твои скептические ожидания подтвердились?»
Девушка ахнула. Все верно — герой вытащил пистолет, думая, что к нему подкрадываются грабители, он чуть не выстрелил в героиню.
«Да, мои скептические ожидания сбылись с лихвой. Но все дело в том, Найт, что я буду кинематографистом. Ты был прав!»
Свет в зале зажегся, и какое-то время была полная тишина.
Джон встревоженно завертел головой. Снова посмотрел на девушку — у той были покрасневшие глаза, она плакала…
И тут вдруг раздались аплодисменты!
Джон даже вздрогнул от неожиданности. Люди подходили к нему, к Бьерну, к актерам, ко всем, кто снимал фильм, жали руки, говорили какие-то хвалебные слова. Тео хохотал от счастья, одновременно причесываясь, прочищая уши, застегивая и расстегивая сюртук и утирая слезы.
Это был успех. Это был настоящий успех…
Джон тоже радостно смеялся, тоже обнимал своих новых друзей…
Фильм на экраны не вышел. Фирма отказалась тиражировать его, потому что считала работу провальной. Она выпустила на экран то, что снял в первый день Тома. Джон слышал, что прокат принес фирме прибыль.
Помолвка
Билтмор взялся за дело по всем правилам военной науки. Было организовано целое войско юристов, которые начали копать, как саперы, чтобы оградить Тару и все имущество Скарлетт от конфискации. Несколько частных детективов разыскивали неизвестного молодчика, который подставил Уэйда, — это была разведка. Но самое важное — Уэйд попытался узнать, кто же стоит за мистером Кларком, пытавшимся отсудить Тару.