— Мало бы что тебе хотелось, да время еще для такого расчета не пришло.

— Да когда же оно придет, время-то это?

— Придет, всему свой срок, а дело к тому движется, — говорит Данила Петрович сыну.

— «Придет, придет»! Ты мне уже не раз такое говорил, а его, времени-то этого, все нет да нет.

— Нет, но будет, вот увидишь сам, — уверяет снова сына Данила Петрович.

А Сенька на эти отцовы слова только рукой машет. Хотя он и верит отцу, что время такое придет, но почему его нет вот теперь, сейчас?

Глава девятнадцатая Генрих Иоганн Шульц получает отставку

На другой день Даниле Петровичу и Сеньке был дан наряд варить золотой рубин в больших горшках, сразу в двух. И опять Данила Петрович волновался, да и Сенька тоже, как бы не запороть какой горшок.

И какая же была у них радость, когда в обоих горшках рубин получился качественный — лучше и не пожелаешь!

— Сеня, кажись, мы с тобою и в самом деле научились варить золотой рубин, а? Ты как думаешь? — говорит сыну Данила Петрович.

— Ну конечно же, — с гордостью отвечает ему Сенька, забыв все свои огорчения и злобу на генерала.

Мастер, настоящий мастер всегда забывает все огорчения, когда ему удается сделать то, что нужно. А что Сенька будет настоящим мастером-стекловаром, в этом даже сам Данила Петрович, человек осмотрительный и робкий в суждениях, не сомневался.

На третий день им был дан наряд варить золотой рубин в четырех горшках. И бывает же так, что и на этот раз опять все получилось хорошо, во всех четырех замечательный рубин!

А в это время Генрих Иоганн Шульц спокойно прогуливался по улицам Дятькова, по аллеям генеральского парка и не чуял, что над его головой собирается гроза.

Шульц, правда, сначала удивился, почему после двух дней отгула ему снова предлагают три свободных дня. И огорчился: ведь за эти три дня он теряет золота не мало, на каждой варке он наживается порядком. Но что поделаешь, в чужой монастырь со своим уставом не полезешь. Значит, его превосходительству так нужно, значит, заказы на изделия из золотого рубина не так велики пока. Шульц по опыту знает, что такие сорта стекла, как золотой рубин, желто-канареечный, урановый и даже свинцовый хрусталь, изготовляются только тогда, когда на них заказы есть. И он успокоился, продолжал гулять, не чуя беды.

Шульц любовался русской весной. Такой весны он еще в жизни не видывал. У него на родине, в Богемии, вёсны бывают спокойные, приходят и уходят они всегда медлительно и как-то незаметно. Тут же, в России, происходит что-то невообразимое, тут всё кипит и гремит. Снег на крышах давно уже растаял, словно на сковородке, сейчас он тает на улицах, во дворах, в оврагах. Везде бегут ручьи, а в низинах бушуют настоящие потоки.

В лесу же снегу еще много, там он еще по-настоящему не трогался, только осел и стал крупитчатым.

Но зато сколько в лесу птицы разной, какой здесь гомон, особенно по утрам и вечерними зорями! Не знаешь, какую и слушать. На самых высоких елях, на верхушках, тюрили тюрю дрозды-рябинники, стонали грустно витютни. В чащобах рассыпали серебристые трели зяблики, вели нежную перекличку рябчики. А на опушках бормотали косачи, словно попы обедню служили. И кукушка уже прилетела, кукует то там, то тут. Но всех повершали черные певчие дрозды, пока не прилетели соловьи — они первые певуны в лесу.

А над селом, над полями и огородами звенят жаворонки.

— Да, да, русская весна гут, хорошая весна, — бормочет довольный Шульц. — Если генерал будет мне говорить, чтоб я остался тут, я останусь.

В хорошем настроении вернулся Шульц домой.

— За вами уже раза два прибегал рассыльный, говорил, чтобы вы, как только появитесь, сразу же шли в контору к его превосходительству, — доложила ему хозяйка дома.

— Вас ист дас? — удивился Шульц. — Зачем я требовается генераль?

— Этого рассыльный не сказывал, а только сказал, что его превосходительство вас давно уже поджидает, — отвечает ему Пелагея Семеновна.

— Ну что ж, гут, мой направляйт туда, — пробурчал Шульц.

Генерал сидел в своем кабинете, с ним были управляющий заводами, бухгалтер и юрисконсульт. На письменном столе генерала стояли две кучки изделий из золотого рубина, несколько поодаль одна от другой. И в каждой одинаковое: графин, креманка, две рюмки, ваза и две лампадки.

Мальцев приказал впустить к себе Шульца тотчас же, как только ему доложили о его приходе.

— А-а, Гендрик Иванович! Здорово, брат, здорово, — говорит Мальцев Шульцу, лишь тот порог переступил. — Проходи, проходи, не стесняйся. Садись вот сюда, к столу поближе. А ты что ж это,

такой-рассякой, сразу не явился, когда за тобой послали первый раз, а?

— Мой не знайт, что вы будете сегодня звайт меня в свой кабинет. Мой гуляйт в лес, — отвечает Шульц генералу.

— Ах, ты гулял! По лесочку прогуливался? Дело, дело, брат, прогулка здоровью не во вред. Раз у тебя свободное время было, отчего ж и не прогуляться. Особенно вот в такие денечки весенние. Я и сам иногда прогулки совершаю, когда делать мне нечего. Правда, такое со мною редко случается, всё дела, брат, дела да делишки. Иной раз и дня мало, чтоб с ними управиться. Ну, а теперь скажи-ка ты мне вот что… Как ты думаешь, зачем я тебя вызвал, для чего ты мне запонадобился, а? — спрашивает Мальцев у Шульца, а сам хитро прищурился и усмехается чему-то, каким-то мыслям своим.

— Мой не могийт знать, — говорит Шульц в ответ генералу, но насторожился — усмешка генерала ему почему-то не понравилась.

— Ну, раз ты не догадываешься, я тебе сейчас поясню. Посмотри-ка, пожалуйста, на эти вот две кучки посудин. Сначала на одну, потом на другую. Внимательно смотри, не торопись. И скажи-ка ты нам: что это такое? — предлагает Мальцев Шульцу.

— Как «что»? Это изделий из золотой рубин, который вариль я, Генрих Иоганн Шульц, — отвечает Шульц, все еще не понимая, куда клонит генерал.

— Обе кучки из рубина твоей варки? — спрашивает Мальцев.

— Да, — уверенно отвечает Шульц.

— А вот и нет! Тут ты, брат, ошибаешься, да еще как ошибаешься-то! Одна кучка, верно, твоей варки. А вот другая уж моя, варки моих мастеров. И вот я предлагаю тебе: узнай-ка, какая — твоей работы, а какая — моих стекловаров? Ну-ка, прикинь глазом своим, угадай, если ты стекловар настоящий.

— А кто вариль другой рубин? — спрашивает Шульц у генерала.

— Я потом тебе это скажу, если ты сам не догадаешься, а сейчас попытайся узнать свою работу!

— Данииль вариль? — снова любопытствует Шульц.

— Ну хотя бы и он, тебе-то какая разница оттого, он или не он?

— Только он мог варийт. Он мне помогаль, он вызнал мой секрет золотой рубин! Он жулик, мой будейт протест делать!

— А это сколько твоей душеньке угодно. А сейчас я тебя прошу узнать свою работу. Не узнаешь — грош тебе цена как мастеру!

— Мой всегда узнавайт работа своя, — рассердился Шульц и начал рассматривать посуду, стоявшую на столе, сначала одну кучку, потом другую. — Вот рубин моя варка! — говорит он Мальцеву, показывая на одну из кучек, которая показалась ему более чистого колера. И как же тут загоготал Мальцев!

— О-о-о-га-га-га! О-хо-хо-хо! — покатывается он. — Ну, брат, угадал, прямо пальцем в небо попал! Ну и распотешил ты меня, ну и уважил ты меня! А рубин-то этот как раз и не твоей варки, а варки моих стекловаров, твоих бывших помощников, Данилы Грача и его пацана, Сеньки. Да, да, брат Жульц, это их варки рубин. Вишь, как ты их научил этому делу, что их работа более тебе приглянулась,

чем твоя собственная.

— Герр генераль, мой не учийт твой стекловар варийт золотой рубин. Твой Данииль жулик, он вороваль мой рецепт! Мой заявляйт вам протест!

— Да заявляй хоть два, мне оттого ни жарко, ни холодно, — говорит Мальцев Шульцу. — И на Данилу ты зря клепаешь, он тут ни при чем. Подглядел-то за тобою, сколько золота ты кладешь в горшок на одну варку, не он, а сынишка его, Сенька: он обошел тебя как миленького, так что ты его благодари.