Особенно большой спрос был на лампадки и люстры из золотого рубина, нежно-розового и яркокрасного, цвета голубиной крови. Они сверкали как настоящие драгоценные рубины, цены которым нет.
Были заказы и на сервизы для стола из золотого рубина — от вельмож и купцов-толстосумов, от владельцев ресторанов и трактиров первого класса. Но таких заказов было немного, да они для Мальцева были и не в счет. Для него сейчас главным было успеть выполнить к пасхе заказы церквей.
Мальцев похохатывал, потирал от удовольствия руки и говорил своим приближенным:
— А правда, господа, я не дал промашки, что привез этого Жульца сюда, а?
— Ваше превосходительство всегда поступает так, как нужно, — отвечали ему они.
— Ну-ну-ну, это уж вы льстите, господа, бывает и на старуху проруха, ошибаюсь и я. Но на сей раз я, кажется, мудро поступил, законтрактовав этого немца, qh не в убыток пришелся нам.
Генерал на радостях снова обласкал Шульца, приказал сшить ему в подарок к празднику новый сюртук, пальто и брюки, сшить из первосортного материала, а вдобавок к тому выдать ему из мануфактурного магазина шляпу-котелок по размеру его башки и новые модные туфли по ноге. И теперь Шульц еще больше заважничал, его прямо-таки распирало от гордости, он еще больше стал похож на индюка.
— Вот счастье-то этому дураку, — говорил в сердцах Сенька отцу. — Ничего почти не делает, а ему всё дают и дают — и деньгами, и одёжею.
— Ну это ты зря его так костишь, — осаживал сына Данила Петрович. — И совсем он не дурак, а совсем напротив, мужик себе на уме. А награждает его генерал недаром: он ему доход своим рубином вон какой приносит, а будет приносить еще больше. Слыхал я, что скоро ему прикажут варить золотой рубин не в одном и даже не в двух горшках, а в четырех, а может, даже и пяти.
— Тогда это что ж получится? И нам работы прибавится? — испугался Сенька.
— Выходит, так, — вздыхает Данила Петрович.
И верно: Шульц получил приказ варить золотой рубин в четырех горшках, чтобы фабрика смогла выполнить все заказы. Шульцу это не ахти как понравилось, а что поделаешь, возразить и он не смог: не было к тому у него никаких оснований, в контракте ведь не оговорено, в скольких горшках и какое количество в день он должен варить рубина. Да если бы и оговорено было, то опять-таки как можно возражать, когда генерал так добр к тебе? И Шульцу — хочешь не хочешь, а пришлось подчиниться новому распоряжению. Да к тому же оно хотя и трудновато, зато прибыльно: теперь уже лишек он кладет себе в карман не от одного горшка, а с целых четырех, шутка ли! А Даниле Петровичу и Сеньке тем более нельзя было и заикнуться, что невмоготу им стало: ведь они крепостные генерала, он что хочет, то с ними и делает; захочет — и другому барину продаст их, как скотину какую. Нет, уж лучше помалкивай, набери в рот воды и молчи, как говорят старики. Трудно не трудно, а делай, что велят.
Даниле Петровичу и Сеньке долго бы пришлось надрываться на работе, если бы у Шульца не произошло аварии, если бы он сразу, в одну варку, не запорол двух своих горшков.
Как это получилось у него? Ведь он же хороший, опытный стекловар, про него как стекловара не мог ничего плохого сказать даже Степан Иванович Понизов, который Шульца терпеть не мог за его фуфырство и важничание.
А очень даже просто.
И Данила Петрович, и Степан Иванович по своему опыту хорошо знают, что как бы ты ни был сведущ в своем деле, а вот бывает иной раз незадача, и все тут! У них такое случалось иногда с желтоканареечным — капризное в варке стекло! А вот у немца такое приключилось с его золотым рубином. Ну, желто-канареечное — штука недорогая; испортишь один горшок — беда не ахти какая большая. Не получился канареечный — будет обыкновенный желтый. Мальцеву убытка нет большого: красителем желто-канареечного является хлористое серебро, а не золото, как у шульцевского рубина. И все же и тогда для стекловара неприятность. А тут золото, на сто рублей кладется его в стопудовый горшок, если только этот Шульц не врет.
И что обидней всего: не только рубина никакого не получилось в двух горшках, а вообще даже мало-мальски на что-нибудь годного стекла. Вышло что-то грязно-желтое, мутно-серое. Такое стекло годно разве только на такие штофы, которые художница Бем тушью расписывала, да на пивные бутылки. Но штофы с чертями давно уже не вырабатывают, а пивные бутылки в Дятькове не делают.
Ох и запрыгал же Шульц, когда увидел, что у него получается в двух горшках, ох и взбеленился же он! И, конечно, начал виноватых искать, а сам он, дескать, тут ни при чем. И в первую голову набросился на Данилу Петровича с Сенькою, на помощников своих.
— А, твой портиль мой шихта золотой рубин в цвай горшок, твой сыпайт туда разный дрек, мой будет говорить с герр генераль! — заорал он на них.
Данила Петрович сначала было испугался: в самом деле, чего доброго, нажалуется немчура генералу, а ты доказывай, что ты не гусь. Но потом рассердился и сам:
— Да ты что, Гендрик Иванович? Очумел или не выспался? Ведь мы же к твоим горшкам и не подходили. Ты в последние дни сам около них все время крутишься, а когда шихту в составной смешивали, то опять-таки ты сам наблюдал за всем, — говорит он Шульцу в сердцах.
На это Шульцу нечего было сказать. Да, действительно, с того дня, как был получен приказ варить рубин в четырех горшках, он все время находится возле печи, домой не уходил, смотрел за всеми четырьмя горшками сам. И Данила Петрович не такой человек, чтобы другому гадость учинить; он стекловар настоящий, а настоящий стекловар никогда не станет губить стекло в горшках, а тем более такое дорогое, как золотой рубин. Но вот этот мальчонок его, Сенька-то, — это такой жулик, что может утворить что угодно! Он, надо полагать, не забыл, как Шульц надрал ему уши, когда обнаружил его под столом в лаборатории. Он, возможно, и отомстил ему, Шульцу, сыпнул какой-нибудь гадости в эти два горшка.
— Твой зон жулик, он сыпайт в мой шихта разный дрек! — продолжал разоряться Шульц.
— Да он тоже не подходил к твоим горшкам, чего напраслину на ребенка взводишь? — заступается за сына Данила Петрович.
Шульц бегал и в составную, кричал и на засыпщиков-золосеев, обвинял и их в порче шихты. Но золосеи — ребята десятка не робкого, они дали ему дружный отпор.
И Шульцу пришлось ретироваться, кричи тут, не кричи, этим дела не выправишь. А будешь разоряться, эти медведи, чего доброго, и холку намнут. Жалуйся потом генералу.
Самое неприятное Шульца ждало впереди. Он понимал, что о таком происшествии обязательно доложат генералу, а тот, конечно, вызовет его для объяснений. И Шульц не ошибся — Мальцев потребовал его во дворец с докладом.
— Ну, Гендрик, ты что же это, брат, а? Портачить начинаешь, да? Золото мое на ветер пускаешь? Ты что же думаешь, я для того тебя сюда привез, чтобы ты горшки мои запарывал, да? Ты думаешь, что у меня деньги куры не клюют, что у меня свои золотые прииски? А ну-ка, отвечай! — начал допрашивать его Мальцев, лишь только Шульц переступил порог генеральского кабинета.
— Герр генераль, мой не виноват, мой хорошо варийт золотой рубин, — залепетал Шульц.
— А кто ж виноват? Я, что ль? Ведь не я же варил рубин, а ты? И как же «твой хорошо варийт», как утверждаешь ты сейчас, когда два горшка испорчено, а? Это что ж, по-твоему, хорошая варка, да?
— Шихта быль нехороший, дрек шихта, составители плохо составляйт шихта, — продолжает лепетать Шульц.
— Опять-таки твой недогляд. Надо было смотреть самому, какую шихту тебе приготовили. Если плохую, ты мог не принимать ее, — говорит ему на это Мальцев.
— Я смотрейт, но…
— Смотрел, да недосмотрел. И вот тебе моя резолюция: на первый раз убыток за испорченные два горшка я с тебя не взыщу. Ну, а вот за золото, что ты убухал в них, прикажу вычесть из твоего жалованья. Понятно? Ферштейн? И весь тебе тут мой сказ, можешь убираться. А если еще будешь так запарывать горшки, то буду вычитать за все, весь убыток от того на тебе повиснет.