Он подумал и говорит:

— Так! Первого туда надо послать архивариуса, он у нас из всего управления главный запивоха. К нему присовокупить этого… Ну, как его? Который у вас топливом занимается, этот, у которого нос всегда сизый?

— Гусаров, счетовод? — подсказывает бухгалтер.

— Во, во, он самый и есть. Он с архивариусом всегда вместе, дружки закадычные… Потом этих двух, тоже друзья неразлучные, которые у вас в торговом отделе сидят рядышком, один на входящих, другой на исходящих. У них носы пока только красные, но скоро тоже сизыми станут.

— Иванова и Лебедушкина?

— Да, да, их самых, голубей! И пятого вот кого присоедините к этой теплой компании… Синеокого. Он, по-моему, главный заводила всему этому делу, он большой приятель заведующему водочным и пивным складом: через него они могли такое количество водки доставать. А с тем, с заведующим складом, я после сам потолкую. И вызвать их сию же минуту сюда, я хочу им напутственное словечко сказать.

— Ваше превосходительство, но ведь Синеоков вольный, — говорит главный бухгалтер.

— Вольный? Ну вот я ему сейчас и покажу волю эту. Живо мне их сюда!

И двух минут не прошло, как все пятеро предстали перед грозными очами повелителя своего. Пятерка еле держалась на ногах. Конторщики, надо полагать, не по одному стаканчику «чаю» уже успели хватить. От каждого разило сивухой за версту. Но как бы они ни были пьяны, а увидев Мальцева, встретив его взгляд, сразу поняли, что на них надвигается гроза, только не знали еще какая.

— Ну, орлы, как живете-можете? Как вам чаек ваш пьется? А? Чаек знатный, я сейчас его ненароком попробовал, ну прямо чуть язык не проглотил, до того он вкусен! И вот мне сейчас подумалось, что для такого чаю должна быть и соответственная закусочка, а? Чайку вы попили и сегодня, как я вижу, а вот крендельков к чаю такому у вас, надо полагать, и не было. Так идите-ка вы живым манером на конюшню, там вам всыплют хороших крендельков, дадут закусить как следует. Марш, марш, живым манером!

— Ваше превосходительство, так не одни же мы пили, все пили и пьют, — пробормотал архивариус.

— А-а, ты еще разговаривать со мною захотел? — заорал на него Мальцев. — Ну в таком случае тебе отпустят кренделей двойную порцию, всем по двадцать пять, а этому полсотни. И горяченьких, прямо с пылу с жару! Распорядитесь, — говорит Мальцев управляющему. — И самовар с чайником из коридора убрать, никаких чтоб чаев этим подлецам, вплоть до того часу, пока я не сменю гнев на милость.

Это уже касалось бухгалтера, в конторе он главное лицо.

— Будет исполнено, ваше превосходительство, — отвечает генералу бухгалтер.

Никогда еще или давно уже Мальцев не был так сердит, как сейчас. Генерала, видимо, возмутило то, что пьянство происходило во время работы, и то, что оно не где-нибудь, а в главной конторе, у него под боком. Как же он сам-то проморгал такое дело? Ведь он хотя и не часто, а раза два в неделю все же заглядывал сюда, встречал по пути конторщиков этих. Они же, полагать надо, пьют не первый день. И сам он шляпа, не только бухгалтер.

Это-то и взбесило его больше всего.

Вот в какую минуту предстояло явиться к генералу Даниле Петровичу с Сенькою.

— Ну, Грачи, хвались успехами своими, — мрачно обратился к ним генерал, лишь только они порог кабинета его переступили. — Вызнали секрет золотого рубина у Жульца?

— Пока еще никак нет, ваше превосходительство, — отвечает генералу Данила Петрович. — Конечно, кое-что мы с мальчонкой моим узнали. А вот главного: сколько золота надо класть в царскую водку, этого еще не удалось нам разузнать. Больно таится немец.

— «Больно таится»! — передразнил Мальцев Данилу Петровича. — Да это я и без твоих слов давно знаю, что он «больно таится». Он и должен таиться, я тебе еще тогда об этом говорил, потому что ему открываться перед кем бы то ни было не с руки. А ты подбирай, подбирай к нему ключи, найди способ обойти его, перехитрить. Что ж ты там дремлешь?

— Никак нет, ваше превосходительство, нам дремать не приходится. Мы с Сенькою уж не одно пробовали. Он мальчонку моему и шишку на лоб присадил, и уши надрал, когда он пытался подсмотреть, как и что немец делает. А все пока без толку, — говорит Данила Петрович.

— «Без толку, без толку»! — снова передразнивает генерал Данилу Петровича. — А мне надо не без толку, а с толком. Видно, не миновать стать, а придется мне снова посылать вас на конюшню. Да приказать вам обоим всыпать уже не тепленьких, а горячих. Авось тогда скорее у вас толк получится с этим делом. Смотри, Грач, я ценю тебя как стекловара хорошего. Но ежели ты к пасхе не сваришь мне сам моего собственного золотого рубина, то я опять тебе повторяю прежние свои слова: конюшни тебе не миновать.

Я своему слову верен, я своих слов на ветер не бросаю, ты это из ума не выкидывай, а помни и знай.

— Мы это и знаем и помним, ваше превосходительство, и никогда не забываем, и забывать не должны, — отвечает Данила Петрович генералу.

Мальцев пытливо посмотрел на Данилу Петровича. Что-то послышалось ему подозрительное в словах стекловара, в тоне их, какой-то другой смысл.

— Ты что сейчас мне сказал? — грозно спрашивает он у Данилы Петровича.

— Я вам сказал, ваше превосходительство, что ваши приказания мы должны всегда помнить, понимать и никогда не забывать, — говорит Данила Петрович, но уже с другим оттенком, более смиренным.

— А-а, это уж другой коленкор. А то мне послышалось было иное, — успокоился Мальцев. — Ну, можете идти. Хлопочи, Грач!

Данила Петрович и Сенька вышли из кабинета в коридор.

— За этим только он нас и вызывал? — засверкал глазенками своими Сенька.

— А тебе что? Этого мало? — спрашивает его Данила Петрович. — Поднапомнить нам ему захотелося, подбодрить нас, чтоб мы пошевеливались, вот и все тут. А заодно и пригрозить нам поркой следующей.

— Не будет этой следующей порки, не будет! — загорячился Сенька. — Если ненароком мы и не разузнаем секрет, то все равно мы больше на конюшню не пойдем!

— А куда ты денешься?

— Куда? А куда и люди. Сбежим куда-либо, в степь или в Сибирь. Бегали же другие от него, ты же сам говорил мне об этом когда-то.

— Говорил. Но кто бежал-то? Молодые ребята, одинокие, у которых все с собой. А как побежим мы с тобой? На кого бросим мать, детишек? Ну ты еще, скажем, и мог бы убежать с этой каторги, если бы чуток старше был. А как же я могу? Нет, брат Сеня, я прикован тут накрепко, меня освободит только могила одна: воли я, видать, так и не дождусь, хотя о ней псе время разговоры идут, — вздохнул Данила Петрович.

«Да вон оно что… Мамка, братишки с сестренками… Я вгорячах было и забыл про них, а тятько-то всегда, вишь, думает о них. Конечно, если мы с тятькой убежим, им каюк, пропадать им без нас… Нет, тут нам остается только одно: вызнать этот чертов секрет у немца! И я его вызнаю, не будь я Сенька Грачев!» — клянется Сенька в который уж раз.

— Что ж вы сегодня поздно так? — спрашивает у них мать, когда они домой пришли. — Аль на работе случилось что?

— На работе ничего не случилося, а задержались мы потому, что нас опять генерал вызвал к себе, — ответил жене Данила Петрович.

— Зачем? — испугалась мать. — Неужто опять туда хочет послать?

— Пока еще нет, но грозится послать в обязательном порядке, если мы не выполним приказа, не научимся рубин золотой сами варить.

— О господи! Спаси и помилуй нас, — закрестилась мать. — И когда же кончатся мучения ваши? Когда же вы научитесь варить-то его?

— Научимся, дай срок, — ответил Сенька матери за отца и за себя.

Глава тринадцатая У Шульца тоже неприятности

Пошел в ход мальцевский золотой рубин, пошел, и как еще пошел-то!

Заказы на изделия из него сыпались со всех концов матушки-Руси, со всех городов и весей. Из Москвы, Киева, Харькова, Ростова-на-Дону, Ростова Великого, Одессы,

Нижнего Новгорода, даже из самого Санкт-Петербурга были заказы, даже из далекого Соловецкого монастыря. Управляющий еле успевал подписывать соглашения на поставки изделий из золотого рубина; упаковщики работали день и ночь, готовя ящики с дорогим стеклом к отправке. А в кассу его превосходительства текли денежные чеки, переводы, векселя от заказчиков. И, как и предполагалось, главными заказчиками были купцы-оптовики, торгующие церковной утварью — подсвечниками, люстрами, лампадками, чашами для святых даров, крестами, запрестольными образами и прочим, что требовалось для нужд церкви, для пышного украшения церковной службы.