— Вы понимаете, что покушались на убийство двух человек? — Туйчиев сделал ударение на последних словах. — Один из них ваш будущий ребенок. Второй — мать ребенка.

— Это еще надо доказать, — ощетинился Рянский. — И чей это ребенок, я не знаю…

— Бросьте, Рянский! Вы уже доказали все своими действиями. Вы остановили у института Левшина, который, кстати, вас тотчас опознал, и попросили передать магнитофон Калетдиновой. Вот, ознакомьтесь, — Туйчиев протянул Рянскому заключение эксперта. — Экспертиза пришла к выводу, что запись на обрывке магнитофонной ленты произведена с обнаруженной у вас при обыске пластинки с «Прощальной симфонией» Гайдна. На пластинке имеется характерная щербинка…

Рянский внимательно прочел заключение, вытер ладонью выступивший на лбу пот.

— А вот еще одно заключение эксперта. Магнитофон был перевязан бельевой веревкой, остатки которой также найдены у вас дома.

— Люся жива, я знаю. Она ведь жива? Я не хотел ее смерти, не хотел ее смерти, не хотел. Вы все неправильно формулируете…

— Не хотели смерти? — переспросил Туйчиев. — Чего же вы хотели?

— Не знаю… Понимаете, она угрожала… Сказала, что никогда не избавится от ребенка. Никогда… Но я не хотел ее смерти. Просто, думал: взрыв, случайность, могут быть какие-нибудь увечья… Она сама решит, что ребенок не нужен… Что она не может теперь быть моей женой… увечная. Поймите, я не хотел ее убивать. Я ведь любил ее… — Рянский уронил голову на грудь, замер.

— Да, она жива, — подтвердил Арслан, — но это, если можно так выразиться, не ваша заслуга. Что касается любви к ней, то, согласитесь, несколько необычна форма ее проявления. Вы правы в одном, что ваша цель — женитьба на Жанне Брискиной. Все остальное — ложь. Вы шли к своей цели путем, который казался вам самым простейшим. Убрать с дороги человека, который мешал осуществлению плана.

Здесь Рянский сделал протестующий жест.

Туйчиев сделал паузу и продолжал:

— Люся Калетдинова — вот единственная преграда на пути к желанному результату. Ведь она беременна, ждет ребенка, вашего ребенка, Рянский. Это препятствие, помеха на пути. Вы просили, умоляли, чтобы она избавилась от будущего ребенка, наконец, угрожали ей, но безуспешно. И тогда у вас зреет чудовищный замысел. Вы покупаете у Вадима Рыбакова, работающего во «Взрывпроме», — с которым, кстати, вы познакомились во время туристической поездки, — два детонатора и патрон аммонита. Можете ознакомиться с показаниями этого браконьера… — Арслан протянул Рянскому протокол допроса. — К тому времени у вас уже был магнитофон, похищенный ребятами. Магнитофон, хозяин которого, по вашему мнению, уже никогда не отыщется. Остальное — дело техники. Вы вмонтировали взрывчатку и детонаторы в магнитофон. Вот сделанная вашей рукой схема взрывного устройства, перечерченная из книги «Взрывное дело» и забытая вами в этой же книге. Вы говорите, что не хотели смерти Калетдиновой? Но разве то, что вы задумали, не преступление?

«Арслан выходит на финишную прямую, — думал Соснин. — Посмотрим, что теперь станет придумывать Рянский. Скорей всего станет изворачиваться, попытается представить себя чуть ли не жертвой домогательств Калетдиновой. До чего же это противно!.. Омерзительная личность… Надо же! Во имя обогащения — пойти на убийство! Да хоть бы и на увечье человека… И кого? Неужели все это следствие таких черт его характера, как индивидуализм, эгоизм, стяжательство, жажда обогащения? Арслан в этом убежден. Но откуда у Рянского, молодого человека, частнособственническая психология, на которую так напирает Арслан?»

Накануне они долго разговаривали с Туйчиевым в поисках ответа на все эти вопросы.

— Нет, ты мне объясни, — горячился Соснин, — откуда у этого парня, который родился в наше время, который само слово «капитализм» узнал из учебников, откуда в его сознании появились пережитки прошлого?

— Ты сбрасываешь со счета его ближайшее родственное окружение, в котором он рос.

— Да, семейка у него была отменная, — усмехнулся Николай, вспоминая «беседы» с бабкой Рянского. «Последняя могиканша» — так окрестил ее Соснин. Вот уж кто был воинствующим носителем старых взглядов, традиций и представлений!

— Именно в этой среде происходило его нравственное формирование, — продолжил свою мысль Туйчиев. — Чему же тут удивляться?

— Да, — задумчиво произнес Николай, — благодатный материал… Как часто все же некоторые отмахиваются, а подчас и иронизируют по поводу влияния буржуазной идеологии, особенно на молодых людей, не имеющих идейной закалки и нравственной стойкости, а ведь Рянский — ярчайший тому пример? А?

— Верно, — согласился Арслан и, по привычке потирая кончиками пальцев переносицу, словно рассуждая вслух, добавил: — Видишь, «красивой», бездумной жизни в окружении «шикарных» вещей хотелось ему, а все, что этому мешает, — прочь! А вообще-то, — с минуту подумал он, — то, что совершил Рянский, имеет в своей основе комплекс причин, но решающей все же…

— …Является семья, — закончил за него Николай и, вынув записную книжку, быстро нашел нужную страницу. — Вот послушай…

— Кто на сей раз? — насмешливо спросил Арслан.

— Макаренко, — не обращая внимания на тон друга, ответил Соснин и прочел: — «Воспитывает все: люди, вещи, явления, но прежде всего и больше всего — люди. Из них на первом месте — родители…»

— Это точно. Взгляд человека, его убеждения и отношение к жизни закладываются в семье, — согласился Арслан.

«Конечно, — думал Соснин, — что хорошего можно было ожидать от Рянского, если он долгие годы видел постоянное стремление бабки и матери к узколичному благополучию, тоску по прошлому, зависть, лицемерие, жадность, способность совершать бесчестные поступки, лишь бы добиться личной выгоды? Разве все это не лежит в основе многих преступлений? Что же тогда надо? Вовремя распознать, поставить заслон? Да, конечно. Но кто должен все это делать?»

Педсовет обещал быть бурным. Обсуждению подлежало совершенное десятиклассниками преступление. Такого на памяти Владимира Сергеевича за долгие годы директорствования не бывало. И сейчас, возвращаясь домой, он мысленно вновь и вновь перебирал происшедшее.

Готовя педсовет, директор мучительно искал ответ на основной вопрос: что, как и где просмотрела школа. Ему понравился тот нелицеприятный разговор, который состоялся. Хотя, конечно, были и попытки свалить все на извечные объективные причины: перегруженность школьной программы, чрезмерную наполняемость классов, на семью, наконец.

«Семья и школа, — думал Владимир Сергеевич, — да, конечно, семья, школа, улица — это компоненты, существенно влияющие на формирование личности. Но почему из них нередко выпадает сама личность? Для нее не оказывается места в этой схеме. Парадокс, но все правильно. Мое во мне. Так уж повелось, что ответственность за недостатки в воспитании некоторые родители целиком возлагают на школу, а последняя на родителей. А ведь все прекрасно понимают: нужен единый фронт, школа и семья должны выступать как монолит. Но почему-то далеко не всегда так получается. Вон как разошлась мать Лазарева, — вспомнил он. «Это вы, вы испортили мне сына», — в гневе кричала она. А Осокина широко открытыми от удивления глазами смотрела на сына и все твердила: «Он же такой тихий и спокойный, никого не обижал. Как же так?»

Пожалуй, ответ на этот вопрос дала Нина Васильевна. Молодец, хорошо выступила. Умно.

— В силу ряда причин Дима Осокин оказался в пучине школьного неравенства. Я сказала бы еще резче: тихоней он был именно в силу своей отверженности. Но видели ли мы это? Увы! Не снимая ответственности со всех нас, я все же основной упрек адресую Елене Павловне. Ведь вы, Елена Павловна, второй год являетесь классным руководителем нынешнего 10 «б» и не имели права не замечать этого.

— Поведение и успеваемость Осокина не вызывали у меня тревоги, — бросила реплику Елена Павловна.