«Так что же тебя так поспешно погнало в город, учитель Акрамджан? Какая сила заставила бросить любимую, детишек в школе, да и саму школу?

И почему ночью?

И причастен ли ты, учитель, к убийству Ульфата-дурачка?

Даст ли ответ хотя бы на часть этих вопросов Умурзак-мерген?»

Остались позади пансионаты, лагеря, новая насосная станция, загрязненная до неправдоподобия совхозная ферма…

Горы стали чище, и речка веселее синела меж чистых камней…

Но все равно и здесь видно было присутствие человека: по дну реки шла осмоленная водопроводная труба. Она уходила вверх по течению в еще более чистые струи реки.

«Уж что-что, а воду хумсанцы любят чистейшую…»

Санджар поймал себя на недоверии к слову «что»; повертел его так и эдак и понял, что оно относилось к грязной ферме, где сама мысль о молоке казалась неуместной…

Тропинка шла по некогда высохшему руслу ручья, проложенному почти на середине горы.

Надобность в ручье давно отпала, и какой он старый, было видно по толстым орешинам, посаженным давно-давно вдоль бывшего русла. Тропинка была широкой — для двух-трех человек, то вырывалась на оползневый склон, и тогда Санджар пробирался по ней, опасливо косясь вниз на уже неслышную и ленточно-далекую отсюда речонку.

Санджар знал, что тропинка приведет опять к реке вон там впереди, у белеющей горы, и в который раз подивился оптимизму и мужеству людей, некогда проложивших этот ручей, ставший теперь дорогой.

Санджар шагал и хмелел от радостного чувства узнавания…

Оказывается, деревья и кустарники растут и старятся медленнее, чем люди… Вон тот самый кустик, который всегда приходится огибать, потому что он колючий. И ведь огибают же столько времени! Не ломают!.. А вон горбатая ветка, протянувшаяся за камень… Все такая же и так же прячется…

Слева вверху на лоскутке зеленого склона раскинулась чья-то пасека. Но это не Умурзака: его, по рассказам тетушки Лазокат, должна быть где-то выше.

Санджар, миновав два-три отвесных участка тропинки, шагнул в тень белой скалы…

Ручей огибал ее рядом, и воздух здесь, в тени, был густой и чистый, напоенный запахами горных трав, а особенно — мяты и чебреца…

На трещинах и выступах скалы змеились остатки реликтовых: плаун и еще какой-то кустарник с замысловатым названием.

— Вот черт! — покрутил головой Санджар. — Забыл…

Тропинка скакнула через нагромождение скальных пород, и Санджар остановился у небольшой голубой заводи-плотины с водопадом.

Против струи время от времени, так же как и тогда, пролетала форель и падала в белую реку, — извечное стремление рыбы идти вверх против течения…

Только ли рыбы?

Санджар ощипывал корку хлеба и бросал кусочки на мелководье…

«Где же ты обретаешься, учитель Акрамджан? Что может заставить человека бросить все и ночью податься неизвестно куда? Что или кто?»

По какой же дороге он направился из Хумсана?

Уезжала ли ночью из поселка какая-либо машина?

…Вокруг плавающих крошек началась бешеная возня… Мальки дружно терзали корку, время от времени разбегаясь, когда появлялась рыбешка покрупнее… Постепенно корка перекочевала в другое, более глубокое место…

— А ну-ка, сюда! — кинул Санджар остатки хлеба на совсем мелкое место. — Ну-ка, малышки! Здесь этим нахалам не достать вас…

Непонятно, что заставило Санджара резко оглянуться…

Шагах в десяти от него сидел громадный пятнистый волкодав, дружелюбно оскалив пасть и высунув чуть ли не с ладонь красный язык…

Он часто дышал, отчего язык-пятерня вздрагивал в такт дыханию…

— Э-эй, дурачок! — позвал Санджар, не вставая с корточек. — Иди сюда!

Пес словно только и ждал этого приглашения: вскочил и в два прыжка очутился перед Санджаром. Он сел в метре от лейтенанта, его голова приходилась выше сидящего Санджара.

— Ну, что ж! Давай знакомиться, — бесстрашно протянул Санджар руку.

Пес с достоинством подал почему-то левую лапу (видимо, была ближе), подождал пока Санджар ее потрясет, потом встал и снова уселся, поближе…

То, что все большие собаки спокойно подходили к Санджару, а он к ним, поражало всех его знакомых, но не Санджара.

— А почему они должны на меня бросаться? — отвечал Санджар удивляющимся его бесстрашию друзьям и знакомым. — Что я, изверг? Или они дурные? Это же умные собаки, с чувством собственного достоинства. Им кусать любого-всякого просто стыдно.

Не ладил он только с мелкими, как их называл «шавками», и то потому, что они были «истеричками» и большими эгоистами.

Сейчас, глядя на лобастую и несколько удлиненную для волкодава голову, он вдруг подумал: «А не Вики ли это отпрыск?»

Тогда, три года назад, была у него очередная привязавшаяся к нему собака — Вика, или, как он ее называл, — «Вика-дура»…

…Санджар приехал тогда в спортивно-оздоровительный лагерь и стоял, болтая о том о сем со сторожем Ташпулатом. Шли обычные в таких случаях дружеские приветствия, расспросы…

В глубине сада мелькала привязанная на цепи и истерично гавкающая овчарка.

— Что это ей там неймется? — спросил Санджар. — Взяли бы отвязали… Овчарок нельзя держать на цепи: они становятся шизофрениками.

— Она кусается! — сказал Ташпулат. — Ее нельзя отвязывать. Недавно моего ишака Яшку укусила…

— А откуда она взялась вообще?

— Шофер привез. Вместо той молодой собаки, которую украли его друзья, когда приезжали на отдых. Я сказал, что заявлю на них в милицию, а он вместо той привез вот эту овчарку, Вика зовут… Тоже украл, наверное, где-нибудь…

— И что, вот прямо так, ни с того ни с сего, она укусила Яшку? — спросил Санджар.

Ташпулат задумался:

— Вообще-то сначала ишак укусил ее… два раза… — ответил наконец он.

— Вот видите, оказывается, Яшка виноват! — заключил Санджар и пошел устраиваться…

Потом он отвязал худющую Вику и, держа ее на цепи, повел на речку. Собака была как собака: годовалая крупная сука, правда дерганая немного — все норовила цапнуть беспривязных дворняжек — черного Джульбарса и изящную Белочку, крутившихся тут же…

«Что-то произошло в горах в тот период… между тем, как учитель расстался с ребятами в горах и ночным его приходом в кишлак? Имеет ли вообще какое-либо отношение к убийству Ульфата учитель Акрамджан?» Если не имеет, то вырисовывается в перспективе симпатичная фраза подполковника Саттарова о том, что он, лейтенант Салиев, неплохо использовал служебную командировку для поправки своего здоровья…

«Как вести себя с Умурзаком? Сразу же спросить об учителе? Или подождать пока сам разговорится?»

— Ну что, дурашка? — Санджар чесал лоб пса, отчего тот жмурился, как кот на солнце. — Так чей же ты, сын или внук Вики? А может, другой красавицы потомок?

Он вспомнил, как потом устроили экспериментальный бой Яшки с Викой, причем Яшка так гонял Вику по волейбольной площадке, что все опасения за его жизнь моментально исчезли, а шансы Вики жить без привязи на цепи возросли. Но не сразу получила она эту свободу.

Привычку приобрела она, сидя на цепи, странную: любила таскать в своей огромной пасти кирпич (половинку ли, целый ли — все равно). Она, понятно, прокусила в первый день освобождения волейбольный и футбольный мячи, за что получила хорошую трепку, но отучить носить кирпич ее не мог никто. Попробуй отнять! Шуму, лаю.

А вообще-то хорошая получилась собака. И характер у нее оказался незлобивый: со всеми ласкова — хоть окурки на ней туши. «Как маргарин — ни вредно, ни полезно», — кто-то точно определил ее характер. Часто, когда она неторопливо шагала с кирпичом мимо сидящих на скамейке отдыхающих, ей вдогонку неслось:

— Вон дура-Вика пошла!

И выражение у всех было, когда смотрели на нее, чуть ли не страдальческое: будто на своих зубах ощущали тяжесть шершавого кирпича.

И стала она для тех, кто любил собак, — любимицей, а кто не любил — так, пустым местом, те просто отпихивали ее, и она не обижалась.