"Вот и отсюда нет мне хода к Прабхавати, надо идти в другое место", – решил бодхисаттва. Деньги он оставил мастеру, а сам пошёл в подмастерья к корзинщику. Для Прабхавати он сплёл опахало и изобразил на нём царский белый зонт, а под зонтом – нарядную Прабхавати, и сидит она в пиршественном зале. Наделал он и других вещиц. Мастер взял это всё и пошёл во дворец. И опять обернулось, как с гончаром: царь заплатил мастеру тысячу, а сработанные бодхисаттвой вещицы велел отнести к дочерям. Опахало, назначенное для Прабхавати, корзинщик протянул прямо ей. Другая бы на нём ничего не увидела, а Прабхавати всё разглядела, поняла: опять это работа царя – и в гневе бросила опахало наземь. Сёстры снова её на смех подняли. Корзинщик с тысячей монет вернулся к бодхисаттве.
"Вот и здесь мне делать нечего", – понял тот, вернул хозяину деньги и пошёл в подмастерья к цветочнику. Наделал он из цветов множество гирлянд позатейливей, а для Прабхавати сплёл такую гирлянду из разных цветов, что на ней можно было увидеть всяческие картины. Цветочник понёс всё продавать во дворец. Царь глянул и спрашивает: "Это чья работа?" – "Моя, государь". – "Что не твоя, видно сразу, лучше честно признайся". – "Это мой подмастерье сработал". – "Не он тебе, а ты ему в подмастерья годишься! Поучись у него ремеслу. Отныне гирлянды для моих дочерей пусть плетёт он один, а ему передай эту тысячу монет. – Царь вручил цветочнику деньги и добавил: "Цветы отнеси моим дочерям". Ту затейливую гирлянду, что бодхисаттва предназначал для Прабхавати, цветочник отдал ей в руки. Она посмотрела, увидела там своё изображение, а потом и царя и много другого, поняла, что это опять работа царя, рассердилась и швырнула гирлянду на землю. Сёстры снова посмеялись над нею. Цветочник вернулся домой, передал бодхисаттве тысячу монет и рассказал, что с ним было.
"Вот и отсюда не попасть мне к Прабхавати", – решил бодхисаттва, оставил цветочнику деньги и пошёл в ученики к царскому повару. Однажды повар понёс царю какое-то замысловатое блюдо, а кости с остатками мяса отдал бодхисаттве, чтобы тот приготовил поесть ему самому. Бодхисаттва сготовил их так, что по всему городу пошёл соблазнительный запах. Царь принюхался и спрашивает повара: "Что это? Какое-то новое, небывалое мясо готовят на кухне?" – "Нет, государь. Просто я дал подручному кости с остатками мяса, чтоб из них он сготовил что-нибудь для нас самих. Тем, наверное, и пахнет". – "Принеси-ка мне отведать!" Стоило царю лишь кончиком языка коснуться кусочка принесённого мяса, как его тотчас проняло, – всё его тело отозвалось на этот вкус. Новое блюдо так пришлось царю по душе, что он тут же дал повару для бодхисаттвы тысячу монет и повелел: "Пусть отныне для меня и для моих дочерей готовит этот твой подручный. Кушанья мне будешь носить ты сам, а дочерям пусть носит он". Повар вернулся и передал царское распоряжение бодхисаттве.
"Наконец-то исполнится моё чаяние – я увижусь с Прабхавати!" – и на радостях он отдал все деньги повару. На следующий день он приготовил обед; кушанья царю понёс повар, а сам бодхисаттва взял коромысло с судками и пошёл к царевнам. Прабхавати увидела, что он поднимается в её покои с коромыслом на плечах, и подумала: "Он занимается не подобающим ему делом, взялся за труд рабов и наёмных слуг! Если я сейчас промолчу, он возомнит, что я стала к нему благосклонна, усядется здесь и уставится на меня, так что его будет не выгнать. Надо обойтись с ним построже и высмеять, чтобы он не вздумал тут оставаться. Прогоню его немедленно!" Дверь она оставила полуоткрытой, одну руку положила на притолоку, другой взялась за засов и сказала:
"Напрасно, Куша, на кухне гнёшься
При свете дня и в тёмную полночь,
В Кушавати лучше б тебе вернуться!
Ты мне, невзрачный, совсем не нужен".
"Вот и услышал я голос Прабхавати!" – обрадовался царь и ответил:
"Твоей красотою навек прельщённый,
Отсюда в Кушавати не уйду я.
Мне царство мадров милее дома,
Я счастлив тем, что тебя увидел.
Твоей красотою навек прельщённый,
Себя не помня, брожу по свету.
Стремлюсь к тебе, о газелеокая.
Что мне с того, откуда я родом?
Тебя, в парчу одетую и в поясе из золота,
Хочу, прекраснобёдрая, а царства мне не надобно".
"Я заговорила с ним пренебрежительно, думала, он обидится, а он от этого только в восторге. Что, если он опять схватит меня за руку и скажет: "Я – царь Куша!" Кто придёт тогда ко мне на помощь? А ведь нас, чего доброго, услышат!" – с такими мыслями Прабхавати захлопнула дверь и заперлась. Коромысло с судками царь отнёс к её сёстрам и накормил их. Прабхавати сама есть не пошла, послала горбунью: "Ступай, принеси мне еды, что царь приготовил". Та принесла: "Вот она, ешь". – "Нет, им приготовленного я есть не стану. Ешь сама. А свой обед сдобри чем-нибудь и принеси мне. О том же, что царь Куша здесь, никому ни слова". Отныне горбунья ела то, что приносил Куша, а свой обед отдавала Прабхавати. Повидать Прабхавати Куше так и не удавалось, и он задумался: "Да есть ли у неё хоть капля жалости ко мне? Надо бы это проверить". Однажды, накормив её сестер обедом, он, выходя из их покоев, нарочно споткнулся о порог, разронял горшки, сам со стоном упал и затаил дыхание. Прабхавати на шум приоткрыла дверь, увидала, что он лежит ничком, а сверху – коромысло: "Вот лежит здесь царь, первый на всей Джамбудвипе! День и ночь он мучится из-за меня. А он ведь к такой жизни не привык, вот и свалился он, ещё и коромыслом придавлен. Да жив ли он?" – подумала она, вышла из комнаты, перевернула его и заглянула ему в лицо: дышит или нет? Бодхисаттва набрал полный рот слюны и плюнул – попало на её одежду. Прабхавати тотчас вернулась в комнату и, оставив дверь полуоткрытой, насмешливо сказала:
"Постылого навязчивость приводит к злополучию.
Ты любишь без взаимности, напрасно домогаешься".
Но ни оскорбление, ни насмешка ничуть не смутили влюблённого царя, и он сразу ответил:
"Постылому иль милому – мне ты нужна, любимая.
В любви мы ценим лишь успех, а неуспех – злосчастие".
Царевна не осталась в долгу и очень сурово, надеясь, что он уйдёт прочь, произнесла:
"Скорей деревянным заступом скалу вскопаешь каменную
Иль ветер заарканишь ты, а мне ты не полюбишься".
Царь отозвался:
"Не сердце – камень у тебя, хоть ты прекрасна обликом.
Я на чужбине от тебя не слышу слова доброго.
Когда, Прабхавати, глядишь ты на меня нахмурившись –
Тогда дворцовый повар я, слугою себя чувствую.
Когда же ты, Прабхавати, посмотришь взором ласковым –
Тогда совсем не повар я, тогда я снова Куша – царь".
"Как стал он кроток и покорен! – подумала Прабхавати. – Попробую его обмануть, вдруг отвяжется?" И она сказала:
"Коль верно предсказатели судьбу мою провидели,
Быть лучше четвертованной, да только не женой твоей".
Царь выслушал и возразил: "Я, милая, у себя в царстве тоже справлялся у предсказателей, а они вот как рассудили: "Иного мужа, кроме громогласного Куши, у Прабхавати быть не может". И самому мне предчувствие подсказывает, что это так.
Коль верно предсказание моё или гадателей,
Быть суждено тебе женой лишь Куши громогласного".
"Нет, его не смутить. Да не всё ли равно, уйдёт он или нет? Мне-то что с того!" – подумала Прабхавати и закрылась в комнате.
С тех пор он её больше и не видел, занимался всё время кухонной работой и очень уставал. Едва перекусив с утра, он колол дрова, мыл посуду, носил коромыслом воду; спать ему приходилось в пустом корыте, вставал он рано и принимался за всякую стряпню, начиная с рисовой каши, потом нёс обед во дворец, прислуживал там за едой и, одним словом, терпел из-за своей любви великие лишения. Как-то раз он увидал горбунью: она шла по двору, минуя кухню. Царь окликнул её. Но горбунья, побаиваясь Прабхавати, не решилась подойти к нему и даже ускорила шаг. Царь подбежал к ней: "Постой, горбунья!" – "Кто это? – обернулась она. – Не слышу, что ты говоришь". – "Послушай же, горбунья! До чего вы с госпожой ко мне жестоки! Сколько дней мы живём друг с другом рядом, а я даже не имею весточки от вас, не знаю, здоровы ли. О подарках каких-нибудь и говорить нечего! Ну да ладно. Не сможешь ли ты расположить ко мне Прабхавати хоть немножко и дать мне с нею повидаться?" – "Хорошо", – пообещала горбунья. "Ну, если ты устроишь мне с нею свиданье, я тебе в награду такое украшенье подарю, что из горбуньи станешь ты прямей любой красотки, – стал улещивать её бодхисаттва.