Прошло время, и ему захотелось увидеть Прабхавати при свете дня. Он пошёл к матери. "Не надо бы этого, тебе лучше подождать, покуда она забеременеет", – отговаривала его мать, но сын стоял на своём, и она уступила: "Хорошо, иди в слоновник, оденься слугой, а я её туда приведу. Смотри на неё, сколько душе угодно, себя только не выдай". – "Ладно", – согласился бодхисаттва и пошёл в слоновник. А мать велела выставить слонов напоказ и предложила Прабхавати: "Пойдём, посмотришь, какие слоны у твоего мужа". Привела она её в слоновник, стала там водить и показывать: "Вот этот слон нравом таков, а этот – таков". Прабхавати шла вслед за свекровью, а бодхисаттва – следом за нею, и вдруг он бросил ей в спину комком слоновьего помёта. "Вот скажу царю, так тебе руку отрубят!" – рассердилась Прабхавати. Но царица грязь с неё отряхнула, погладила по спине, успокоила. Через несколько дней бодхисаттве опять захотелось посмотреть на жену. На этот раз он оделся конюхом и пошёл в конюшни – и там, как и раньше, бросил в неё конским навозом. Свекровь и на этот раз остудила её гнев.

А потом вдруг самой Прабхавати захотелось взглянуть на мужа, и она пошла с этим к свекрови. Та сначала отказывала, но Прабхавати не унималась, и свекровь ей сказала: "Ладно, завтра мой сын будет на слоне объезжать город, открой окно и смотри на него". На следующий день она приказала украсить город, а царевичу Джаямпати велела одеться по-царски, сесть на слона и объехать столицу. Сама встала у окна рядом с Прабхавати и сказала: "Вот, смотри, какой муж у тебя". Та увидела и осталась довольна: "Подходящий муж мне достался". А Великий в тот день, одетый как служитель слоновника, сидел на слоне за спиной у Джаямпати и, не сводя глаз с Прабхавати, подавал ей руками всякие шутливые знаки и строил рожи. Когда слон прошествовал мимо, свекровь спросила Прабхавати: "Ну, доченька, каков тебе муж показался?" – "Понравился он мне, почтенная. Да только за спиной у него сидел слуга, такой неотёсанный, – он мне делал знаки руками и рожи строил! К чему только было сажать царю за спину такого неприглядного человека?" – "Доченька, надо ведь, чтобы царя со спины кто-нибудь охранял". А Прабхавати подумала вдруг: "Этот слуга уж больно смело себя держит. Для него и царь вроде не царь. Не сам ли это царь Куша? А вдруг его потому мне и не показывают, что он собой нехорош?" И она шепнула на ухо горбунье: "Сходи-ка, матушка, да разведай, кто из тех двоих царь – тот ли, что сидел впереди, или тот, что сзади?" – "А как это узнать?" – "Так ведь царь должен первым со слона спуститься. Тут ты его и узнаешь". Та пошла, стала в сторонке и увидела, что первым спустился тот, который был сзади, а вторым – передний седок. Тут Великий огляделся по сторонам, заметил горбунью и строго-настрого ей наказал: "Никому об этом ни слова". Горбунья вернулась и доложила: "Первым спустился тот, что сидел спереди". Прабхавати ей поверила.

А царю через несколько дней опять захотелось поглядеть на Прабхавати. Он сказал матери. Не в силах противиться, она велела ему переодеться и идти в парк. Бодхисаттва в парке забрался по шею в пруд, голову сверху прикрыл лотосовым листом, а лицо – расцветшим лотосом и притаился. А под вечер свекровь привела Прабхавати в парк – будто показать ей там диковинки: "Вон, смотри, какие деревья! Вон какие птицы! Вон антилопы!" – и так увлекла её поближе к пруду. Прабхавати увидала пруд, а в нём лотосы пяти разных видов, и захотелось ей искупаться. Вместе со служанками вошла она в воду, там разыгралась и, увидевши лотос, за которым прятался бодхисаттва, потянулась к нему рукой. Тут царь развёл скрывающие его листья, схватил её за руку и произнёс: "Я царь Куша". Прабхавати, едва увидала его лицо, как закричит: "Ой, водяной!" – да и обмерла. Царь отпустил её. Придя в себя, она задумалась: "Ведь и вправду, видно, схватил меня царь Куша. И никто как он бросал в меня в слоновнике помётом, а на конюшне – конским навозом. Он же сидел на слоне сзади и корчил рожи. На что мне такой муж, лицом дурной! Найду себе другого и покрасивей". Призвала она людей из своей свиты и объявила: "Снаряжайте повозки в дальний путь – мы сегодня же уезжаем". – "Что ж, – подумал бодхисаттва, – пусть едет. Не пустить её, глядишь, у неё и сердце разорвётся. Попытаюсь её после как-нибудь вернуть". Он дозволил ей уехать. Она и отправилась прямо домой к отцу.

А надобно сказать, что бодхисаттва был немил ей не случайно – ведь она от него ещё в прошлой жизни отреклась. И безобразен он стал за прошлое своё деяние. Давно когда-то у городских ворот Варанаси была деревня. Там жили две семьи: одна на верхней улице, другая – на нижней. В первой было два сына, а во второй – единственная дочь. Бодхисаттва был тогда младшим из двух сыновей. Девушку из второй семьи выдали за старшего, а младший, пока был холост, жил вместе со старшим братом. Как-то раз в их доме напекли на редкость вкусных пирожков. Бодхисаттва был в тот час в лесу. Отложили его долю, а остальные пирожки поделили между собой и съели. Тут подошёл к дверям некий святой человек за подаянием. "Деверю я успею и новых пирожков напечь", – подумала невестка бодхисаттвы и отдала святому его долю. Внезапно возвратился из лесу сам бодхисаттва. Невестка говорит: "Не обессудь, господин. Твою долю я отдала святому человеку". Он рассердился: "Ага, свою небось ты съела! Отдала мою! Поглядим, что ты ещё придумаешь!" – и тут же подошёл к святому и забрал свой пирожок из его чашки. Невестка сбегала в дом к матери, принесла оттуда свежего топлёного масла, сияющего желтизной, и налила святому полную чашку. Чашка словно осветилась изнутри. Увидела она такое и пожелала: "Почтенный, я хотела бы, чтоб в новых жизнях тело моё сияло и чтобы была я необычайно хороша собой, а ещё хочу, чтобы с этим злым человеком мне никогда не жить под одной крышей". Бодхисаттва же вернул пирожок в чашку и тоже пожелал: "Почтенный, а я хотел бы в новых жизнях быть способен найти её сколь угодно далеко, хоть за сотню йоджан, привести её к себе и сделать своей женой". А безобразным он стал из-за того, что в той жизни в раздражении забрал у святого из чашки пирожок. Итак, Прабхавати уехала, а царь вернулся во дворец. И охватила его великая печаль. Как ни ласкались к нему другие жёны, на них он и не смотрел: без Прабхавати дворец казался ему пустыней. "Теперь, верно, она уже приехала в Сакалу", – решил он рано утром и пошёл к матери:

"Смотри же, сынок, не оплошай. От женщин всякого ждать можно", – отвечала мать. Наполнила она ему золотую чашу самой лучшей снедью: "Это тебе в дорогу", – и отпустила. Он чашу взял, попрощался с матерью: "Живы будем – свидимся", обошёл её три раза посолонь и удалился. Зашёл сначала к себе, прихватил с собою все пять видов оружия, положил вместе с чашей в котомку тысячу монет, взял в руки вину Коканаду и вышел из города. За полдня он успел пройти пятьдесят йоджан, потом пообедал и до ночи покрыл оставшиеся пятьдесят – так он за один день оставил позади себя добрую сотню йоджан и на закате, умывшись, вступил в Сакалу. Едва он вошёл в город, как его духовная мощь подняла Прабхавати с ложа: она встала и улеглась на полу. Бодхисаттва, утомлённый, шёл по улице. Какая-то женщина заметила его, пригласила к себе, усадила, ноги ему помыла и спать уложила. Покуда он спал, она приготовила поесть, разбудила его и накормила. Он был так рад, что отдал ей, вместе с золотой чашей, всю тысячу монет. Оружие он оставил у неё, а вину захватил с собой и ушёл, сказавши: "Мне по делам сходить надо". Пришёл он в слоновник и попросил сторожей: "Пустите меня у вас переночевать – я вам завтра на вине сыграю". Те разрешили. Он лёг в сторонке, выспался, отдохнул, а наутро встал, взял вину и заиграл. Играл он так, что слышно было по всему городу. Прабхавати, лёжа на полу, сразу уловила знакомые звуки: "Это царь Куша играет на вине. Значит, он за мною пришёл". И царь мадров тоже услыхал музыку: "Как прекрасно там кто-то играет! Надо бы его разыскать и сделать своим музыкантом", – подумал он. А бодхисаттва решил: "Нет, отсюда мне не пробраться к Прабхавати, так мне её не увидеть", – и ушёл. Позавтракал он в том же доме, где ужинал накануне, оставил там вину, пошёл к царскому горшечнику и напросился к нему в подмастерья. За первый день работы он понатаскал полный дом глины и сказал: "Учитель, я буду делать горшки". – "Делай", – разрешил мастер. Бодхисаттва положил комок глины на гончарный круг и сел за работу, остановился же он только после полудня. Наделал он всяких горшков, больших и маленьких, а когда стал мастерить горшок для царя, украсил его затейливыми изображениями. Ведь намерения бодхисаттвы обычно удаются – так вышло и на этот раз. Картинки на горшке получились такие, что узнать их могла только Прабхавати. Просушил он горшки, обжёг их и загромоздил посудой весь дом. Горшечник набрал разных горшков и повёз продавать их во дворец. Царь взглянул и спросил: "Чья работа?" – "Моя, государь". – "Что не твоя, видно сразу. Скажи честно, чья?" – "Это подмастерье мой сделал". – "Не он тебе, а ты ему в подмастерья годишься. Поучись у него ремеслу. Отныне пусть он один изготовляет посуду для моих дочерей. А ему передай эту тысячу монет". Царь вручил мастеру деньги и сказал: "Эти горшки, что поменьше, снеси моим дочерям". Горшечник пошёл к ним и говорит: "Вот вам, девушки, игрушечная посуда". Все сбежались. Тот горшок, что бодхисаттва лепил для Прабхавати, к ней и попал. Она посмотрела на него, увидела на нём себя и свою няньку, поняла, что работа-то царя Куши, и, рассердившись, сказала: "Этого мне не нужно, отдавай, кому хочешь". Сёстры, видя, что она недовольна, посмеялись над нею: "Неужто ты думаешь, что это сделал царь Куша? Да не может такого быть. Это сделал горшечник, бери смело". Прабхавати не стала им объяснять, что сделал-то горшок всё же царь и что он теперь в городе. Горшечник вернулся и передал бодхисаттве деньги: "Царь твоей работой доволен, любезный. Он велит тебе делать горшки для его дочерей, а я буду их относить во дворец".