Но мой запал угас. Я постепенно его растеряла.

Между нами затягивается молчание. Я жду, какую сторону он примет.

– Я тоже тебя люблю, – отвечает Коннор и целует меня в шею.

Я вздыхаю с облегчением. Сегодня мы победили.

Поворачиваюсь к Коннору и приникаю к его губам. Накрыв своим телом, он целует меня в щеки, губы, подбородок, шею, и через считаные секунды мы растворяемся друг в друге.

Это единственное, что у нас осталось. Эти драгоценные секунды, когда страсть заслоняет все остальное и есть только мы. Все остальное – это война, которую никто из нас не победит.

Но я уже подняла белый флаг.

Я уже сдалась.

15 августа

11 месяцев, 16 дней

Я совершила ошибку. Огромную, чудовищную ошибку.

Я забыла, что у Коннора сломалась машина и он должен был встретить меня после работы. Я вернулась в «Сабвэй» всего две недели назад, и это уже осложнило наши отношения с Коннором.

А теперь он еще увидел, как я смеюсь и толкаю Марка, нового сотрудника.

Я знаю, о чем он думает и в каком направлении движутся его мысли. В нем кипит гнев. Страх потерять меня затмевает все остальные чувства, даже здравый смысл. В глубине души он мне доверяет, но его свирепая неуверенность всегда берет верх.

От величия этого страха Коннор не понимает, что я никогда его не брошу.

И сейчас он увидел, как Марк приобнял меня одной рукой, сбоку и по-дружески, но все же приобнял. Коннор не поверит, когда я скажу, что это ничего не значит. Он просто проиграет в голове это объятие миллион раз и так извратит историю, что она станет далека от реальности.

Я так долго была осторожна. Но рано или поздно это должно было случиться. Я должна была оступиться и совершить нечто подобное. И чего я удивляюсь, почему у меня нет друзей? Что со мной никто не общается? Я сама виновата. Боюсь последствий. Если я скажу что-то не так и не тому человеку и в наши отношения каким-то образом вмешаются, то вот, во что это выльется.

Даже Эбби это знает. Поэтому и держится от меня подальше. Поэтому и так грустно улыбается при встрече.

Поэтому и перестала бороться за нашу дружбу. Она последняя отступила. Последняя отдала меня Коннору.

Ненавижу это. Ненавижу это ожидание, пока мы идем к моей машине. Марк понятия не имеет, что сейчас произойдет, но я слишком хорошо это знаю.

И боюсь. Ненавижу этот страх перед ним. Ненавижу значение этой тишины и что ничего не могу поделать, лишь ждать, когда она взорвется.

У меня начинается клаустрофобия, хотя я еще даже не села в машину. Мне хочется убежать. Подальше от него, подальше от всего. Я могу пробежать пять или десять миль, прежде чем выбьюсь из сил. К тому времени я уже буду на полпути в Абердин. Наш прибрежный городок Уэстпорт, штат Вашингтон, ничтожно мал, я убегу из него за десять минут.

Только это ничего не решит. Возможно, в этот раз Коннор со мной поговорит. С тех пор как он съехал от отца, ему стало лучше. Он приходил в себя. Привыкал. Может, теперь он поймет, что Марк просто случайный парень, который ничего не значит, и мы назовем это точкой отсчета на пути к исправлению.

Я знаю, что если буду настойчивой, то все наладится. Коннора просто нужно немного направить. Показать любовь и понимание. Он так сильно хочет измениться.

Но, конечно же, мои надежды не оправдываются. Едва закрыв дверь, Коннор хватает меня за запястье и слишком сильно его сжимает. С ним всегда так, слишком много, слишком напряженно, слишком все.

– Забудь о магазине. Вези меня домой. Живо.

И по какой-то причине всю поездку, преисполненную мертвой тишиной, я надеюсь, что моя машина тоже сломается и мне придется из нее выйти, так и не доехав до дома.

Но мы доезжаем. Я заворачиваю к его четырехквартирному дому и очень осторожно паркуюсь, идеально вписываясь между белыми линиями. Смотрю на три других двери в надежде, что сейчас там никого нет. Это небольшое здание: две квартиры внизу, две наверху. Коннор живет в верхней слева, с большим кривым номером «три» на двери.

Я поднимаюсь за ним по старой деревянной лестнице, сердце выпрыгивает из груди. Я едва ощущаю под рукой узкие перила, которые ведут меня к двери с облупившейся красной краской.

Только мы переступаем порог, как Коннор со всей дури меня толкает, и я растягиваюсь на полу. Ударяюсь локтем, и рука на мгновение словно немеет. Слышу, как за спиной хлопает дверь – картины на стене дребезжат от силы удара.

Я не встаю – пытаюсь выровнять дыхание и подавить желание свернуться калачиком. Его настрой можно изменить правильными словами. Если буду мыслить трезво, то сумею вернуть своего Коннора.

Если все сделаю правильно, он вернется.

– Ну ты и шлюха, – злобно цедит он. – Ты и перед ним ноги раздвинула?

Я впадаю в шок. Коннор и раньше был жесток, но это… это исходит из глубин его тьмы.

– Нет, боже, нет. Я люблю тебя. Только тебя.

Я редко плачу, когда он становится таким. Уже привыкла, и слезы больше не приходят, как когда-то. Я просто принимаю это и пережидаю. Когда все заканчивается, я обнимаю Коннора, пока он не перестает ненавидеть себя за содеянное, а потом мы оба делаем вид, будто ничего не было.

Но сегодня мои глаза полны слез. Его слова ранят сильнее, чем кулак.

– Ты – тупая идиотка, знаешь это? С чего ты решила, что он захочет тебя снова после того, как использовал? Я единственный, кто всегда будет рядом. Кто терпит тебя. А ему на тебя плевать.

Все это ложь. Коннор не просто «терпит меня». Он во мне нуждается. Так же как я в нем. Но от звучания этих слов внутри меня все сжимается. Согнувшись, я утыкаюсь лицом в колени и обнимаю ноги руками в желании исчезнуть. Наверное, я могла бы утонуть в собственных слезах.

Коннор больно дергает меня за руку, поднимает с пола и прижимает к стене, отрезая пути к отступлению.

Он всегда так делает – своего рода загоняет меня в ловушку. Ведь так я никуда не денусь, пока его гнев не утихнет. Так он сможет исправить содеянное, вместо того чтобы дать мне уйти с гадким чувством, бурлящим в животе.

Да я и не смогу оставить его в такой момент. После этого всегда следуют его слезы и мольбы о прощении. Но с каждым днем все становится хуже и сложнее. Становится труднее запоминать извинения перед новыми ударами.

Ведь они происходят все чаще. Следы любви исчезают, гнев растет и все идет не так, как я представляла.

Почему? Почему он позволяет гневу вот так изливаться?

Как он может, видя меня дрожащей и плачущей, продолжать орать? Как может смотреть мне в глаза и быть таким жестоким?

Я бы никогда с ним так не поступила. Никогда.

– Ты даже не представляешь, насколько ты тупая.

И тут он отклоняется назад, сжимает кулак и наносит удар.

В стену.

Она ломается, и куски гипсокартона сыплются мне на плечи.

Вот и все.

Первый удар, первый хороший, сильный удар обычно приводит его в чувства. Я даже вижу это по его лицу, эту резкую смену эмоций «до» и «после».

Я всегда знаю, когда тьма отступает. Мне кажется, это боль – такая саднящая и реальная – выдергивает его из плена ярости. Сегодня мне повезло. Сегодня он ударил стену, а не меня.

Коннор дважды моргает и осознает, что я дрожу перед ним.

– Ох. Я… – Он отходит от меня. Всегда наступает этот момент. Момент, когда он, кажется, видит себя со стороны, отматывает все назад и переживает заново. А затем Коннор поворачивается ко мне, и за долю секунды до того, как он полностью придет в себя, я вижу на его лице тот же шок и страх, какие наверняка отражены на моем. Я вижу, что он не понимает, что натворил. Что он себя не контролировал.

Но так не должно быть. Он не должен уступать ярости и позволять ей собой управлять. Я не знаю, почему в нем живут два человека.

Не знаю, почему ему достались две разные личности, а мне лишь одна – та, которая принимает на себя его гнев и которая собирает все по кусочкам после.